У поляков и западных украинцев широкое распространение по¬лучила примета, согласно которой, если лягушки начнут весной квакать раньше положенного им срока (то есть до начала весны — до Благовещения или дней св. Георгия или св. Войцеха), зима, как бы отвечая на такое нарушение, все равно возьмет свое и задержится дольше, чем ей положено. Так, в Калишском воев. примечали: «па ile dm przed tymze swi?tym zaby si? odezwq, tyle dni jeszcze po nim mrozow albo przymrozkow b?dzie» [за сколько дней до Войцеха заквакают жабы, столько дней после него будут заморозки] (Kolberg 23, 91; Swi?tek 1893, 579; Kuret 1, 112, словен¬цы). Жители Угорской Руси считали, что за сколько дней до Благовещения начинают петь жабы, столько дней после Благовещения они молчат, ибо в эти дни случаются сильные морозы (Жат- кович 1896, 5). Аналогичные приметы связываются и с появлением пчел из ульев. На Украине и в Польше считается, что за сколько дней до Благовещения пчелы вылетят из ульев, столько дней после праздника им придется еще просидеть в ульях из-за холодов (Stelmachowska 1933, 118; ПА, Яриловичи Репкинского р-на Черниговской обл.). Ср. то же о появлении до Благовещения червяков и комаров (Stelmachowska 1933, 118).
Многим славянским народам известно поверье о кукушке (или другой птице), запевшей первый раз раньше времени, обычно — до Юрьева дня, дня Бориса и Глеба или до того, как лес покроется листвой, т. е., как говорят, «на голый лес». В России и на Украине это событие предвещало голодный год, неурожай и падеж скота (Ермолов 3, 337; КГ, 175, 183; Чубинский 3, 31). Хорваты Полицы внимательно следили за тем, оделся ли лес в листву к Юрьеву дню. Если кукушка, которая, как ожидалось, должна была закуковать к этому времени, подавала голос «на голый лес», то думали, что год будет неурожайным; если же на клене к этому времени уже появлялись «сережки», это считали доброй приметой. Поверье нашло отражение в юрьевской песне:
Kukaj, kukaj, ста kukavice, Кукуй, кукуй, черная кукушка,
Kukaj, kukaj, та ti ne virujen, Кукуй, кукуй, но я тебе не поверю,
Dok ne vidin resu na jaseni. Пока не увижу сережек на ясене.
(Ivanisevic 1905, 50)
Примечательно, что и другие природные и человеческие голоса, первый раз прозвучавшие весной «на голый лес», также предвеща¬ли неблагоприятные последствия. Поляки Поморья говорили: «Cdy grzmi па goly las, bqdzie ciqzki czas» [Когда гремит на голый лес, будет тяжелое время] (Stelmachowska 1933, 153), а на Могилевщи- не из тех же соображений старались не петь до тех пор, пока «лес адзеніцца» (Гарэцкі, Ягорау 1928, 83). К событиям, которые могли бы негативно повлиять на человека, македонцы, сербы и болгары относили и услышанный в Юрьев день натощак рев осла, кукование кукушки, голос ласточки, аиста или какой-нибудь другой птицы (ФилиповиЬ 1939, 397), а также пение лазарок. Считалось, что в таком случае могут «запеть» домочадцев до истощения или небла¬гоприятно повлиять на урожай (Ъор^евиЬ 1958, 320; Zecevic 1973, 72, 78, 80) . В Полесье так же негативно оценивался первый гром, прогремевший тогда, когда лес еще не оделся листвой (это предве-щало засуху и неурожай).
ЧЕЛОВЕК
Наступление весны вносило коррективы и в бытовое поведение человека. С первых дней весны возобновлялось уличное пение, в преддверии весны запрещенное, а у восточных славян на эти дни приходилось кликанье весны — исполнение призывных песен, или закличек. Вот как об этом рассказывали в Полесье: «Ад Стрэчення весну петь пачынали тольки у хаце, варуючыса, а ад Благавешчання ужэ на вулици деуки пеюць, галасиста, як николи вёсну гукаюць» (ПА, 1983, В. Бор Хойницкого р-на Гомельской обл.). Иногда начало весеннего пения совпадало с появлением первых весенних голосов природы и в каком-то смысле обусловливалось ими. Об этом в одной украинской веснянке сказано так:
Ой ми зіму зімовали — не співали.
Весни дождали — эаспівали.
Повиходьте, старі баби, —
Вже заквохтали в болоте жаби,
Повиходьте, старі мужи, —
Вже эасвістали в болоте ужи,
Повиходьте, паняночки,
Та заспіваем весняночки.
(ИИФЭ, оп. 7, д. 720, л. 35, Житомирская обл.)
Снимались ограничения и с игры на музыкальных инструментах, особенно в связи со скотоводческой обрядностью Юрьева дня. Се-вернорусские пастухи только с 23 апреля начинали дуть в трубы и играть на рожке. Выгоняя коров до этого времени, они подавали друг другу сигналы лишь щелканьем бича (Зеленин 1991, 92). У сербов дети и пастухи начинали играть на самодельных трубах и рожках также лишь с Юрьева дня (ФилиповиЬ 1949, 135). По этой причине до Юрьева дня взрослые не делали для детей пищалок из колосьев ржи, а тот, у кого бы появилась такая пищалка и кто решился бы поиграть на ней, в будущем вынужден бы был «пропиштати од сиротине» [пищать от бедности, сиротства] (МилошевиК 1937, 207).
Пробуждение весны не только отражалось в описанном выше комплексе фольклорных примет, поверий, мифологических рассказов и запретов, но также становилось целью некоторых ритуалов ранней весны, провоцирующих пробуждение природы, растительности, сообщества в целом и отдельного человека. Эти специфические звуковые ритуалы стимулируют наступление нового календарного периода. Человеческий голос или «голос» музыкального инструмента, прозвучавшие в моменты «перелома» времени, как бы напоминают окружающему миру о необходимости перемен, побуждают природу сделать следующий шаг в своем развитии. Укажем на некоторые, на наш взгляд, наиболее красноречивые свидетельства такого рода. В Болгарии в окр. Тырново в масленичное воскресенье, а также в течение нескольких дней на неделе, предшествующей масленице, девушки собираются на гора [на лесистых возвышенностях]. Рано утром они сходятся группами в разных концах села или на возвышенностях. Никаких особых обрядов они не совершают, а лишь с восходом солнца начинают петь песни, исполнение которых допускается лишь раз в году. Среди этих песен — протяжные любовные песни о короле Марко; от повседневных песен их отличает разве что припев «Горо ле, горо зелена» [Лес, лес зеленый ]. По убеждению, бытующему среди местных жителей, это пение «призывало лес к тому, чтобы начать развиваться и зеленеть» (Касабов 1896, 246). В других местах девушки выходили на гора будить лес пением и огнем (Вълчинова 1994, 53). В Болгарии в окр. Асе- новграда 1 марта — в день, считающийся началом весны, дети играют на специальном музыкальном инструменте, называемом марта-джърка и издающем особый сильно вибрирующий звук. Звучание этого инструмента сопровождает исполнение первомартовских песен, а все это вместе, согласно поверью, «помагат на марта да „пукне“ [лопнуть]» (Шуберт 1993, 61). Функция пробуждения природы приписывалась иногда и другим звукам. Жители Скопской Котлины в Юрьев день стреляли из ружей на поле, «што се ослободило зиме и ушло у лето» [потому что оно освободилось от зимы и вошло в лето] (ФилиповиЬ 1939, 398).
Изменения, происходящие в природе, нашли отражение не только в динамике хозяйственной деятельности человека и ее ритуально-ми-фологическом осмыслении (о чем речь пойдет в следующих главах), но прежде всего в сфере повседневности, в запретах и предписаниях, определяющих «тактику» жизни человека и вносящих заметные коррективы в его бытовое поведение. В самом общем виде значение того, что происходило с человеком в это время и было осмыслено им в виде рефлексий по этому поводу, можно обозначить как пробуждение, активизацию жизнедеятельности, ср. примечательное украинское поверье о том, что «на Обертенне чоловик до жинки обертался» (Чернявская 1893, 89, Херсонская губ.), т. е. возобновлялась активная сексуальная жизнь (кстати сказать, вопреки тому, что это было время Великого поста).
Если присмотреться внимательнее к сфере традиционного быта, равно как и к формам досуга, без труда можно заметить, что приближение весны и отмыкание земли стимулировало перемещение, передвижение человека за пределы замкнутого пространства до¬ма, сближение с природой и снятие ограничений на контакт с ней. С Благовещения или другого ранневесеннего праздника можно было раскрывать окна («На Федула раскрывай оконницу»), сушить во дворе одежду и пряжу (в Полесье: Агапкина 1995, 42); работать только при дневном свете; разрешалось разуваться на улице и ходить босиком по земле (ПА, Дягова Менского р-на Чернигов¬ской обл., Благовещение; словен. каринтий., Kuret 1, 319, день св. Софьи, 5.V; Капанци, 215, день Сорока мучеников); пересуши¬вать во дворе одежду (ПА, Барбаров Мозырского р-на Гомельской обл., Благовещение); есть на улице (во дворе) ОовиЬевиЬ 1922, 153, Юрьев день) и мн. др.
Вскрывание вод и прочие изменения, связанные с водой, также провоцировали динамику повседневного бытового поведения, а отра-жающие эти изменения фольклорные паремии выполняли «разреши-тельную» функцию. По русским поверьям, на Евдокию «все подземные ключи закипали», поэтому начинали белить холсты (КГ, 128).
Пробуждение природы накладывало вместе с тем и некоторые ограничения, создавало новую, актуальную лишь для этого календарного периода систему запретов, как и многие другие призванную обеспечить безопасную жизнедеятельность сообщества. Приведем лишь один пример. Для традиционного сознания характерно представление о единстве и известной неделимости живой природы, особенно в момент ее пробуждения/рождения, когда все, появляющееся ранней весной (будь то свежая зелень, насекомые, змеи и др.), отмечено печатью хтонического начала и потому небезопасно для человека. Поэтому ранней весной остерегались вносить в дом свежую зелень, полагая, что вместе с ней в дом проникнут и гады, ср. карпат.-укр. поверье: «На Благовишчэнне лиш кажуть, шо не можно ничо нести з природи, бо за тими квитами вони придуть до хате. Змийи, жабэ. Бо оживае уся природа» (КА, Ярок Ужгорско- го р-на Закарпатской обл.). Так же и хорваты Синьской Краины в Вербное воскресенье не вносили в дом воду с замоченными в ней накануне цветами и стеблями пшеницы (которая была предназначена для утреннего умывания); воду с зеленью и цветами оставляли во дворе, иначе в дом заползали бы змеи (Мііісеѵіс 1967—1968, 479).
Изменения касались и традиционных форм досуга. В разных славянских традициях на масленицу, как правило, заканчивались зимние посиделки и молодежь выходила на улицу: начинались уличные игры, хороводы, ср. показательное противопоставление зимнего сидения (седенке, посиделки) и весеннего движения, дома и улицы.
В это же время за пределы дома «выходил» и звук. Со дня св. Евдокии, Сорока мучеников, Благовещения или Пасхи возобновлялось уличное пение, а у восточных славян — начиналось «кликанье весны», исполнение особых песен-закличек, отмечающих начало весеннего сезона.
Едва ли не самыми заметными были изменения, касающиеся сна (его места, продолжительности, времени подъема). Запреты, поверья, регламентации, мифологические рассказы, фольклорные приговорки и заклички — вот далеко не полный перечень тех традиционных жанров, в которых нашла воплощение эта тема. Противопоставление сна бодрствованию (в их отношении к человеку), лежащее в основе множества текстов, приуроченных к началу весны, про¬должает и развивает мифологему зимнего сна земли и ее пробуждения/отмыкания ранней весной. Календарная система поддерживает жизненный (биокосмический) ритм, объединяющий макрокосм с микрокосмом, природу и человека. Кажется, именно этим можно объяснить особую популярность и значимость мотивов раннего пробуждения и бодрствования в весеннем календаре.
Немногочисленны, но чрезвычайно выразительны поверья, мар-кирующие календарную границу, которая разделяет сон внутри дома от сна снаружи, на улице. Если до определенного праздника спать на улице запрещалось, ср. харьковское «До Благовишчення не спять во дворе, а то нападе хвороба» (МЭХГ 8, 242), то после праздника этот запрет отменялся, ср. славонское поверье о том, что после Юрьева дня можно спать на улице (Filakovac 1914, 171). Разрешительная функция приписывалась пасхальным крестным ходам и молебнам, устраиваемым на поле, когда происходило освящение посевов и земли вообще, ср. такое, например, свидетельство из Закарпатья об освящении посевов на пасхальной неделе: «...весной, пока еще земля не освящена, пшеница не освящена, не имеешь права спать на земле. А вот освятят на Святую неделю, тогда уже, говорят, можешь спать где захочешь» (Толстая М. 1999, 480, Синевир Межгорского р-на Закарпатской обл.).
Кроме того, в это время в календаре появлялись рекомендации, запрещающие сон в доме, т. е. «под землей» (под насыпным потол¬ком), имеющие точечный характер: согласно московскому поверью, на Благовещение нельзя было спать в доме: «на потолке земля: лечь
5 - 6020 спать под землей — все уснет в поле» (Соловьев 1930, 176; ана-логичноярославское поверье, касающееся Страстного четверга, ЭО, 1901/4, 132). С началом весны ограничивался дневной сон: на Рус¬ском Севере считали опасным спать днем со дня св. Тарасия, иначе якобы можно «наспать лихорадку» (КГ, 124).
В календаре также известны приметы, положительно оценивающие раннее вставание в один из праздничных дней начала весны. Хорваты Синьской Краины в Вербное воскресенье старались встать пораньше и умыться «цветочной» водой, чтобы рано вставать в течение года и иметь успех в нахождении яиц диких птиц (Мііісе- ѵіс 1967—1968, 479) . В Пошехонье верили, что рано вставший в Страстной четверг будет легко подниматься и в течение года (Архангельский 1854, 60). Словенцы Каринтии поднимались в Вербное воскресенье рано, а того, кто долго спал, дразнили cvetnim oslom [цветоносным ослом] (от Cvetna nedelja 'Цветоносное воскресенье ) (Kuret 1, 127). Болгары в Родопах 1 марта вставали всем семейством раньше обычного, еще затемно, чтобы Баба Марта не застала их в постели, иначе в течение года все страдали бы сонливостью и у них бы не спорилась работа (Керемидарска 1897, 92; Райчев-ски 1998, 27).
В разных славянских традициях ранневесенние праздники включали элементы ритуального бужения людей. В Моравской Валахии ранним утром 2-го дня Пасхи парни обходили дома и будили девушек ударами вербовых веток (СД 1, s.v. Будить). В известные на западе Белоруссии «вербные» приговоры, сопровождавшие битье людей в Вербное воскресенье, входило пожелание бодрствования, противопоставленного сонливости и лени, бездействию:
Верба бье — ни я бью, Ны я бью — вэрба бье,
За тыдзень Выликдынь, За тыждень — Вэлыкдэнь,
Каб не лэныво было, Ны будь сонлывый,
Каб не сонлыво было. До роботы лынывый...
(ПА, Николаево Каменец- (Гильтебрандт 1866, 166,
кого р-на Брестской обл.) Брестский у. Гродненской губ.)
Мотивы бужения встречаются в егорьевских песнях и обычаях у русских. Во многих местах в этот день пастуха окачивали водой, чтобы он все лето не дремал и смотрел за скотом (КГ, 170). В егорьевских «окликаниях», известных в ряде поволжских областей, обходы описываются как ранние утренние, пробуждающие тех, кого обходники посещали:
Мы до солнышка вставали. Мы ранешенько вставали,
Белы лица умывали, Белы лица умывали...
Егорья окликали... Тетушка Анфисья,
Скорее пробудися...
(РЭМ, оп. 591, л. 3, (КГ, 172)
Костромская губ.)
Т. А. Агапкина
Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл ^ИЗДАТЕЛЬСТВО «ИНДРИК» Москва 2002