Гримуар

"СМЕРТЬ" (часть первая)

Попытка описания обычаев, ритуалов и обрядов, русского, а так же соседних с ним народов, связанных с уходом человека в иной, возможно лучший из миров.

"От солдатства-то откупаются,
Из неволи выручаются,
А из матушки-то сырой земли
Нет ни выходу-то, ни выезда,
Ни какого то проголосьица..."

Человеческая жизнь находится меж двух временных точек - моментов появления на свет и исчезновения. Рождение и смерть ограничивают нас от ужасающего небытия, и если "ничто" ДО ЖИЗНИ никого не тревожит, то "ничто" ПОСЛЕ ЖИЗНИ сводит с ума. Любой человек, как единственный центр своего собственного мира, не может ни принять , ни смириться с тем, что в один прекрасный момент его вселенная прекратит существование. Именно на попытке примирить человека с его исчезновением, попытке дать ему какую то надежду, основаны все мировые религии. И если одни успокаивают тем, что мы отдав концы не умираем насовсем, а реинкарнируемся в иное живое существо, то авраамические религии обещают вечность каждому, но ставят перед ним обговоренные условия, нарушая которые душа обрекается на вечные адовы муки, а наоборот же следуя им - на бесконечное вкушение райского блаженства. Но есть во всём этом какая то доля абсурда, ведь людям на самом деле не нужно никакое бессмертие- они просто не хотят умирать.
Продолжительность земного существования у каждого разная, у некоторых очень короткая, а у кого то и вовсе имеет отрицательную величину. Нежелательные дети были всегда- незаконнорожденные, "лишние рты", просто ненужные. До появления врачебных абортов дитя во чреве изводили самыми жуткими способами : «...прибегают к нему вдовы и солдатки, для этого они обращаются к старухам-ворожейкам, которые их учат, как нужно извести плод. Пьют спорынью, настой простых спичек фосфорных, поднимают тяжелые вещи. Одна девица была беременна и извела плод тем, что била себя лапотной колодкой по животу. Народ не обращает на это особого внимания». Но ненужные дети рождались всё равно и тогда дарованная им жизнь ограничивалась несколькими днями. Хоть и было принято считать , что некрещёные младенцы попадают в рай, всё равно их матери старались оказать новорожденному дитя единственную заботу- его крестили. А после крещения убивали ( переставали кормить, уносили в лес, душили подушкой). По данным авторитетного этнографа С.В. Максимова (1831-1901) в 19 веке детоубийство было вообще самым распространённым женским преступлением в России. Это никак обществом не поощрялось, но особо и не осуждалось- никому не было никакого дела до соседских детей : "Бог дал- Бог взял". На фоне 40% детской смертности эти случаи буквально терялись. Хоронили их по простому- в крупном полене выдалбливалась сердцевина куда и клали запелеванное тельце. Хоронили их на кладбище, но вероятно были связаны с такими захоронениями и какие то исчезнувшие ритуалы, о чём говорит странная находка сделанная при ремонте деревянной церкви в поморском селе Ковда, где под полом были найдены колоды с тридцатью , завёрнутыми в берестяные саваны, детскими захоронениями.
Быть может именно буквальное желание избавиться от ребёнка стало причиной появления такого странного явления русского фольклора как колыбельные с пожеланием смерти младенцу:
Бай, бай да люли, /.............................../ Баюшки, баю!
Хоть сегодня умри. /............................/ Не ложися на краю.
Сколочу тебе гробок /........................../ Заутро мороз,
Из дубовых досок. /............................./ А тебя на погост!
Завтра мороз, /....................................../ Дедушка придёт,
Снесут на погост. /................................/ Гробок принесёт,
Бабушка-старушка, /............................./ Бабушка придёт,
Отрежь полотенце, /............................./ Холстинки принесёт,
Накрыть младенца. /............................/ Матушка придёт,
Мы поплачем, повоем, /......................./ Голосочек проведёт,
В могилу зароем. /................................./ Батюшка придёт,
# /............................................................../ На погост отнесёт.
Ой, люли, люли, люли, /........................./
Ты сегодня умри, /..................................#
Завтра похороны, /................................./
На погост понесём, /............................../ Баю, бай да люли,
Пирогов напекём, /................................./ Хоть теперь умри,
Со малиной, /.........................................../ Завтра у матери блины-
Со гречневой крупой, /.........................../ То поминки твои.
Будем Шуру поминать, /........................./ Сделаем гробок
Себе брюхо набивать. /........................../ Из семидесяти досок,
#/................................................................/ Выкопаем могилку
Баю, дитятко, /........................................./ На плешивой горе,
Качаю тебя, /............................................/ На плешивой горе,
Чтоб ты спало, /......................................./ На господской стороне.
Не плакало /............................................./ В лес по ягоды пойдём,
И матушке /.............................................../ К тебе, дитятко, зайдём.
Покой дало. /............................................/ Я соломы насеку,
Бросим тебя в пруд, /.............................../ Я блинов напеку.
В Дунай реку, /........................................../ Пойду дитятку поминать,
Хватай его водяной./.............................../ Попу брюхо набивать.
Эту жутковатую народную поэзию разные исследователи толкуют тоже по разному- если А.Н. Мартынова уверена что "эти песни были гуманными чувствами, желанием избавить ребенка от мук болезни и голода. Анализ текстов показывает, что пожелание смерти выражено вполне определённо, почти всегда устойчивыми традиционными формулами, и не может быть истолковано как иносказание", то В.П. Аникин видит прямые параллели данных колыбелен с заговорами, где мать пытаясь обмануть смерть и злые силы, таким образом боролась за жизнь и здоровье своего ребёнка. Есть в этой извращённой логике своё неразумное зерно- убаюкивая любимого ребёнка матушка таким полузаговором пыталась показать злу, что жизнь этого маленького человечка никому не нужна и значит забирать его смысла нет. Зафиксирован же гипертрофированный вариант этого ритуала в Полесье ( Белоруссия ) где мать одевала серьёзно заболевшего ребёнка в саван, пудрила лицо мукой, зажигала ладан, а сама читала заупокойные молитвы, как бы давая понять смерти: " Ты опоздала, он уже умер. Тебе здесь делать уже нечего".
В христианском обществе народов населявших Россию до Революции, в отличии от нашего времени, отношение к смерти было совсем иным- её не пытались избегать в разговоре, не табуировали любое упоминание о ней- она была частью естественного жизненного цикла. К тому же в отличии от современного урбанизированного человека , тогда любому крестьянину приходилось самому рубить головы курям, забивать коров и свиней. Так что совсем не странным казалось взрослым, когда их дети играли в "покойника" или другие подобные подвижные игры. Правила там были не мудрёные- участники водят хоровод и поют песенку, а посреди хоровода на лавке лежит "покойник", который каждый раз после определённых слов шевелит рукой или ногой, садится или встаёт, а после слов :"он за нами гонится" вскакивает и пытается догнать жертву, которая в следующем кону будет лежать внутри хоровода и изображать мертвеца:

" Умер покойник
В среду, во вторник,
Пришли хоронить –
Он руками шевелит!
Умер покойник
В среду, во вторник,
Пришли хоронить –
Покойник сидит!
Умер покойник
В среду, во вторник,
Пришли хоронить –
Он за нами бежит!"

Со взрослением, в переход возраста , когда девки начинали невеститься, а парни женихаться , появлялся присущий молодёжи цинизм и глум. Своеобразные шуточки и отсылки к теме загробного мира присутствовали даже в любовной лирике:
«Не серди меня, добрый молодец!
Ведь я девушка не безродная:
У меня, девушки, есть отец и мать,
Отец и мать, два братца милые.
Я велю братцам подстрелить тебя,
Подстрелить тебя, потребить душу.
Я из косточек терем выстрою,
Я из рёбрышек полы выстелю,
Я из рук, из ног скамью сделаю,
Из головушки яндову солью,
Из суставчиков налью стаканчиков.
Из ясных очей – чары винные.
Из твоей крови наварю пива,
Созову в гости подруженек,
Посажу их всех по лавочкам,
Сама сяду на окамеечку.
Вы, подружки мои голубушки!
Загану же я вам загадочку,
Вам хитру, мудру, неотгадливу:
Во милом живу, по милом хожу.
На милом сижу, из милого пью,
Из милого пью, кровь милого пью»

А уж шутовские ритуалы, в которых над смертью и страхом над ней насмехаются, были обычными для наших предков. Достаточно привести пример такой забавы как "умрун": «состоит она в том, что ребята уговаривают самого простоватого парня или мужика быть покойником, потом наряжают его во все белое, натирают овсяной мукой лицо, вставляют в рот длинные зубы из брюквы, чтобы страшнее казался, и кладут на скамейку или в гроб, предварительно привязав накрепко веревками, чтобы в случае чего не упал или не убежал. Покойника вносят в избу на посиделки четыре человека, сзади идет поп в рогожной ризе, в камилавке из синей сахарной бумаги, с кадилом в виде глиняного горшка или рукомойника, в котором дымятся горячие уголья, мох и сухой куриный помет. Рядом с попом выступает дьячок в кафтане, с косицей назади, потом плакальщица в темном сарафане и платочке и, наконец, толпа провожающих покойника родственников, между которыми обязательно имеется мужчина в женском платье, с корзиной шанег или опекишей для поминовения усопшего. Гроб с покойником ставят среди избы, и начинается кощунственное отпевание, состоящее из самой отборной, что называется, "острожной" брани, которая прерывается только всхлипыванием плакальщицы да каждением "попа". По окончании отпевания девок заставляют прощаться с покойником и насильно принуждают их целовать его открытый рот, набитый брюквенными зубами. Кончается игра тем, что часть парней уносит покойника «хоронить», а другая часть остается в избе и устраивает «поминки», состоящие в том, что наряженный девкой оделяет девиц из своей корзины «шаньгами» – кусками мерзлого конского помета». (И. А. Морозов, И. О. Слепцова. Святка и масленица).
В разных деревнях игрище это святочное выглядело по разному- где то "покойника" носили на руках, где то возили на дровнях, а где то он мог и своим ходом переходить от избы к избе. В Череповецком уезде ребята заранее прятались в голбце и в самый разгар праздника под девичий визг появлялись оттуда с "трупом". Наряд покойника тяготел к классическому- его оборачивали в "саван" или просто накидывал полотно сверху. По словам информаторов часто накрытый тканью "умрун" был голым, но вероятно имелось в виду, что он был в исподнем, а то и лишь в одной рубахе. Но чаще хохмача одевали как настоящего мертвеца- белое бельё и портки. И конечно глум- ширинка была демонстративно растёгнутой или была сделана прореха на самом причинном месте. Обязательно весь наряд был белого цвета «во воем белом набашон» ибо у русских именно белый олицетворялся со смертным одеянием, именно поэтому белые свадебные платья так медленно проникали в крестьянскую среду и стали общепринятыми ,пожалуй, только в советское время. У куйско-пондальных вепсов существовала такая деталь наряда покойника как островерхий колпак, что имело какие то параллели с колпаками шуликунов (ряженых и "нечистых духов" распространённых в Олонецкой и Архангельской губерниях). Кульминацией обряда было "отпевание" покойника, которое проводили "поп" и "дьячок". - размахивали "кадильником" (горшком с тлеющим угольками), куда бросали всякую дрянь типа шерсти и соломы, а порой табак и перец, чтоб девки чихали. А могли кадить и подожжёным лаптем. В деревнях со старообрядческим населением оплакивание устраивали порой как на настоящих похоронах: «Покойника положат на постильно и охают: «0-ох! И те мене да посмотрю да я погляжу-у! 0-охх! И те мене за сутоцьки да под око-о-шецько-о! / Да по брусовой-то лавоцьки, / Да на родново племенницька (или иная степень родства). / Да ты куда жо средивси, Да ты куда наредивси? / В платьице да не нарядное, / Да (в) платьице умиральноё!» Зависяцця платком, да и охат тут над ним... А хозяевов не заставляли прошчацця. Людно, итъ их ходит наряжонками, дак они и зацьнут прошчацця: «Простишь ли, старой-де, меня, грешную? « – «Тебя бог Простит!» Вот и все... Вот поприцитают, попрошчаюцця и опять понесли из избы-то» (д. Тырлынинская).
Затем пели разные непотребные прибауики:
– Покойничек, да умиройничок,
Умирав во вторничок.
Стали доски тесать,
Он и выскочив плясать.
Плясав, плясав,
Да и за ними побежав.
(д. Ереминская)
– Дивное чудо,
В монастыре жить худо,
Игумны – безумны,
Строители – грабители,
Архимандриты – сердиты,
Послушники – косушники,
Монахи – долгие рубахи,
Скотницы – до картошки охотницы.
(д. Малино)
У "умершего" просили прощения и конечно приходилось целовать его в медовые уста, что опять же давало возможность посмеяться над ритуалом- где то покойник плевался в прощающихся, где то "фукал" набранной в рот мукой, колол взятой в рот иголкой , а то и просто могли положить на рот щётку и как бы ты его не целовал- всё уколешься. Девиц строптивых подталкивали силой и мазали сажей. «А нешо лапцем-то бякнут по спине-то девку-ту, которая наклоницци с покойником-то прошчацци-ту... В лапоть камешок положат. Один целовек-от стоит всё времецько. Дак ты не досадила никому, дак несильно хлопнут, а как досадила, дак и посильняе». В случаях когда парень лежал голым то девок могли стращать и смущать его видом ( «как отпоют, открывали крышку гроба, а там мертвый без штанов, лицо закрыто тряпицей. Девки кто смеется, кто плюется» ), Как вариант использовали полупрозрачное покрывало, которое лишь чуть скрывало непристойность содержимого. И вот хотите верьте, хотите не верьте, но в деревнях Новинская и Фоминская Вологодской губернии девушек с завязанными глазами подводили в мруну и «заставляли целовать, что подставят». Вот смеху то!

Несколько другим вариантом "мруна" была Белая Баба ( Смерть, Окуля), принципиальным отличием которой было наличие белой маски и достаточная подвижность: «Наряжают парня в белую женскую рубашку, в руки подают щеть, какой бабы чешут лен, кладут его на скамью, вносят в избу и ставят на пол. «Баба» лежит будто мертвая; потом вдруг соскочит, бегает по избе и тычет в лицо щетъю». Так же эта "баба" обходила дома в одиночку, одетая в белое одеяние (балахон, саван, полотно), на лице маска, а в руках сковорода, которой она могла реально огреть по спине «Одна смерть-то была, в белой рубахе, со сковородником – идёт да стукает. Зубы были у её, на голове у её тожо от лошади циво-то было привязано. Волосы роспушчены. К девкам подходила и целоватъ ее заставляли. Все убегают из избы-то» Окуля отличалась видом- для увеличения роста фигляр поднимал руки вверх, где его кулаки обвязывали верёвкой и одевали на них шапку или платок, иногда к рукам прикрепляли маску смерти, всю Окулю покрывали опять же белой тканью.
"У вепсов в с. Шимозеро по улицам ходили покойники (kol'i'ad). Ходили обычно поодиночке, «чтобы ребят (детей) попугать. Покойник клал себе на голову мотовило самопрялки, веревку или ремешок, прикрепленный к нему, привязывал к поясу, а сверху набрасывал длинное белое полотно. Покойник отучал в окна домов и заглядывал в них." (И. А. Морозов, И. О. Слепцова. "Святка и масленица").

"СМЕРТЬ" (часть вторая)

.............. В некоторых местах России роль мертвеца исполнял не человек, а чучело- набивали сеном ветхую одежду. Ритуал похорон "деда" опять же повторял и высмеивал реальное прощание с умершим, и здесь тоже шутники находили место для розыгрышей- в штанах чучела прятали морковь и когда кто то подходил "прощаться" дёргали за верёвочку, а вздымающийся корнеплод вызывал сначала оторопь , а потом смех у присутствующих.
Иной раз эти молодёжные розыгрыши переходили всякие разумные грани, так например загримированного покойника поочерёдно носили по избам, а у выглянувших хозяев спрашивали: "На вашей могиле покойника нашли - не ваш ли прадедка?". Не всякому такое могло понравиться, да и вообще пока человек молод , он веселит себя как может, а пройдет десяток лет- остепенится и начнёт всё , что делал совсем недавно сам, осуждать.

В наше время застать такие ритуалы можно разве только у массовиков затейников, которые проводят вечеринки " в народном духе", но тем не менее находки этнографические ещё случаются! Так несколько лет назад журналист Никита Шалагинов записал в Нижегородской области ритуал похороны Стромы ( Костромы):

«Когда мы приезжаем в деревню и находим одного из главных участников и «идеологов» похорон, она сразу же соглашается показать нам Строму. Кукла лежит на крыльце одного из стоящих на отшибе домов. Она одета в старую юбку, кофту, под которой очерчивается обувь. С удивлением замечаю, что Строма – девка видная: с высокой грудью, огромными голубыми глазами, ярким чувственным ртом и румянцем в полщеки.
– Болеет она у нас, робяты, – начинает Евдокия Ильинична. – Четвертай день, завтра уж хоронить с Богом будем.

Меня поражает тон в голосе старушки. Возникает впечатление, что перед ней вовсе не кукла, набитая соломой, а живой человек. Я решаю подыграть.
– А что же – спрашиваю – родня-то у неё есть? Детишки, может быть, остались?
– Родня-то есть – отвечает Евдокия Ильинична, – а вот робятишек, нетути. И мужа у Стромушки не было. Но ты не подумай, она у нас ох какая г-у-у-лёна была! У её мужиков-то было!
Здесь диалог на время прерывается, потому что к крыльцу подходит ещё одна пожилая женщина.
– Где ходишь-та? – кричит ей Евдокия Ильинична. – Правильно, говорят: богатый околет, поп звоном одолеет, а бедный помрет, так никто не придет!…
От условно-ритуальных формул, в которых обсуждается ухудшающееся здоровье Стромы, они постепенно переходят к вопросам чисто организационным. Вечером к дому собираются немногочисленные старушки. Строму нужно оплакать. Но настоящего плача не получается. После нескольких причитаний Евдокия Ильинична вздыхает: «Ох, девоньки, кто плакал, тех уж нет. Давайте выносить будем». Строму снимают с крыльца и кладут подле дома на лавку. Здесь же, на лавочках располагаются немногочисленные старушки. «Ну, что, девоньки, давайте споём», – говорит слепая песельница.

Много ласки ждала в эту тёмнаю ночь,
В эту тёмнаю ночь роковую.
И рыдая гнала я тоску от себя,
Потому что ты любишь другую.
Так люби же ее, так люби горячо,
Наслаждайся ее красотою.
А меня позабудь, позабудь поскорей,
Позабуду и я, но не скоро…

Утром, часам к десяти на Куток начинает потягиваться народ. В основном любопытная молодежь.Но есть и старики. Они тоже предаются воспоминаниям о прошлом, когда праздник имел совсем другой размах.
Начинается главная часть похорон Сторомы. Старт ей дают всё те же старушки, которые заводят заунывный плач:
- Ой, девонька, да на кого же ты нас покинула. Рученьки твои ослабели, ноженьки не ходят, румянец со щёк сошёл!
Однако неожиданно в этот траур врывается совсем другой голос. Наша старая знакомая Евдокия Ильинична наряженная, с метлой в руках, подходит к дому и представляется весёлой частушкой.
А я Баба-Яга, Костяная нога
Печку топила, ручку сломила
Пришла на базар
И купила самовар!
Дальше снова следуют слова о блудности девки-Стромы. В легенде появляются новые детали. Она-де, не только беспутна, но и была изнасилована в лесу разбойниками. Словом, снова повторяется один тот же мотив о
половой распущенности покойной. Он подкрепляется похабной, но весёлой частушкой.
Старушонка стара стала
Старику давать не стала
Ухватила за крючок
Да зашвырнула на сучок!

Потом на сцене появляется ряженая в старинный сарафан женщина. На лице у неё маска, но, судя по движениям, она пожилая:
– Померла от хандроза, от инсульта, от диабета, от обжорства, от пьянства…."

Так.... пора уже прекращать все эти шуточки и переходить к людям старым, которым смеяться над смертью не приходится, ибо вот она- рядом.

Пережив свой расцвет, человек начинает постепенно терять свои силы, ясность ума и память. Но даже слабые старики (отложив в сторону вопрос почитания своих родителей, который был непреложным) были необходимы в крестьянской семье. Многие работы не требовали больших физических нагрузок и крепкий мужик никогда по своей воле за них бы не взялся- драть корьё и бересту, чинить сети , пастушествовать... Брались за такое люди пожилые, которым это было под силу. Так же их неписанной обязанностью был уход за малолетними внуками, если же по каким то причинам в семье не было своих бабушек и дедушек то звали к себе приживалу- одинокую старушку, дабы нянчилась с младенцами. Но всё равно приходило время когда старики теряли и без того свои невеликие силы и становились обузой- умереть не намаявшись и не намаяв близких считалось великим благом и даже даром свыше. Наступал момент когда смерть начинали призывать:" Я уж чужой век почала, меня на том свете давно хватилися." ( Юлия Федосимова дер Любятовка Вологодской области). Что бы не обременять семью, каждый сам готовил всё для своих похорон- покупал или делал гроб, собирал смертную одежду светлых тонов ("...там жизнь светлая . дек и одежжа должна быть светлой..."), готовил завещание... В некоторых религиозных группах , и в первую очередь у старообрядцев, к своей смерти человек готовился чуть ли не с рождения, строго соблюдая незыблемые правила в страхе гнева Господня. И гнева этого боялись в буквальном смысле слова за любые провинности- ребёнок реально верил своей матери, что за глоток молока в пост его будут жарить черти в аду. Гипертрофированно строгие правила нормировали всю жизнь таких религиозных общин и они интересны именно тем, что дают рафинированную картину отношения к смерти и загробной жизни у русских. У простых крестьян все эти ритуалы и приметы так же присутствовали, но не были так категоричны, не были так жёстки.

На строгости, на страхе усваивались нравственные нормы и в первую очередь послушание и даже покорность родителям, нарушение сих законов по всеобщему мнению немедленно наказывалось болезнями и проклятиями. "Люби отца своего и мать и благо тебе будет и будешь долголетен на земли, тот кто чтёт родителей своих, тот грехи свои очищает и от Бога прославится. А кто озлобит родителя своего тот перед Богом согрешил и от людей проклят. Иже биет мать или отца своего - отлучится от церкви и смертию да умрёт. Отчая клятва сушит, материнина искоренит.Чтящий отца и возвеселится о чадах и в день печали избавит его Господь и молитву Его подаст ему. Угождай отцу своему и во благе будешь жить. Благословение отцово утверждает дом детьми, а материнская молитва спасёт от напасти. Братие, заступайте старость отца вашего ибо лишитесь разума. Милуй отца своего и молитва отчая не забудется перед Богом. И не забывайте труда материнского, иначе будет печаль и болезни. Страхом и раболепием служи им и добре проживёшь и в будущем веке насладишься." (Цветник/Поучение какое подобает детям чтити родителей своих).

В силу религиозной обособленности старообрядцы ограничивали себя от общения с иноверными ( "никониане", "щепотники", "жиды") , так же градации подлежали усопшие по образу жизни их и смерти ( достойные- "истые", умершие без покаяния-"поперечники", грешники- "мирские"). Нормировалась сексуальная жизнь и конечно у разных возрастных категорий были различные ограничения- девушка могла вступить в брак в 14 лет, а парень в 16, верхний же предел у женщины был в 40 лет, а у мужчины в 45 лет. Ели же женщина выходила замуж после 60 , она навлекала на себя проклятие до того момента пока не разрывала эти отношения. В похоронных ритуалах в очередной раз показывалась сакральность женских волос, а у старообрядцев Печоры ещё и ногтей. Волосы стричь считалось неверным и даже более того- категорически запрещалось выбрасывать выпавшие и снятые с расчёски волосы- их или сжигали или собирали всю жизнь. Так пожилые женщины собирали их в котышки, а потом складывали в большой комок , который называли куделью. И этот комок уходил из этого мира вместе с хозяйкой- им набивали смертную подушку в гроб. А как я сказал выше, в Уст-Цильме и соседних деревнях точно так же всю жизнь собирали ногти, причём их не отрезали ножницами, а отгрызали. И мешочек с этими обгрызенными ногтями так же клали в гроб, объясняя это тем, что "ногти пригодятся когда на райскую гору карабкаться будешь". Но карабкаться с помощью мешка ногтей всё же проблемно и поэтому пожилые устьцилема старались ногти отпускать ("...а вдруг да скоро умру, а так тут я ведь ногти регулярно раз в год стригу...").
Чувствуя самый конец человек старался успеть поделиться своими вещами- "раздать остатки" с целью поминания добрым слова дарителя после смерти. Раздавали родственникам , соседям и расставаться с вещами нужно было "с добрым сердцем" ибо тогда и молитва о упокоении души будет более действенна. Мужики отдавали свои инструменты, орудия труда, а женщины посуду , одежду , отрезы материи.... Оставляли устные завещания и обязательно просили у всех прощения и прощали всех, ибо умереть непрощённым было великим грехом.

И вот наступает сама смерть и казалось бы она должна всех уровнять, но на самом деле всё не совсем так. Даже совсем не так- мертвецы то тоже бывают разные!
Русские и соседние нам народы всех умерших делили на два вида: к первому относились так называемые "родители" - почитаемые, умершие от старости предки, души которых пребывают где то очень далеко, а в свой дом к потомкам они возвращаются редко лишь по поминальным дням и по особому приглашению. Второй же вид- это люди умершие раньше своего срока- молодые, скончавшиеся скоропостижно без причастия, убитые или погибшие. Говоря языком мертвенного канона: «иже по-кры вода и брань пожра; трусь же яже объять и убшцы убиша, и огнь попали; внезапу восхищенныя, попаляемыя оть молш, измерение мразомъ и всякою раною». Сюда же относились все самоубийцы, люди проклятые родителями, пропавшие без вести ( в народе было принято думать что они похищены нечистой силой) и даже умершие от излишнего употребления алкоголя. Таких называли в народе "мертвяки", но чаще "заложные". Безусловно относились к заложным все колдуны, ведьмы, упыри и любой кто яшкался с нечистой силой. По народным поверьям никакая смерть колдуна не могла быть естественной и если даже ведун умирал лёгкой смертью в преклонных годах, он всё равно никак не мог быть причислен к "родителям".

Публика подобралась в этом списке очень разношёрстная, но объединяет их одно- всё это были покойники нечистые, недостойные поминовения, даже вредные и злые. Все умершие раньше положенного срока проживают после смерти все годы которые не дожили здесь- они сохраняют свой нрав, привычки, чувства, потребности, привязанности и неприязнь. Души таких людей не улетают куда то там в Чистилище , а остаются здесь- среди людей, на месте гибели, а ещё эти души не теряют способность к самовольному передвижению. Заложные часто показываются на глаза живым людям и почти всегда вредят им, так как находятся в полном распоряжении у нечистой силы, ибо по самим обстоятельствам своей смерти становятся рабами у Дьявола, чертей и прочей нечисти.
Естественно что многих привычных ритуалов такие умершие были лишены- самоубийц и частично других заложных запрещалось отпевать, их не хоронили на кладбищах, а во время поминальных дней ритуальную еду для их душ ставили не на стол , а под него. «Вместо поминок по самоубийцам и скоропостижно умершим делают тайно большие пожертвования на литье колокола: колокол вызвонит милость у Бога несчастному», А по другим, «удавленников можно поминать только однажды в год, и именно: сыплют на распутия каких бы то ни было зерен для клевания вольным птицам» (Нижегородской губерния).

Заложный мертвец не уходил а загробный мир, а оставался на каком то перепутье, на границе жизни и нежити до тех пор, пока в этом пограничном состоянии он не "доживёт" отпущенный ему жизненный век. «Як вмре чоловик своею смертью, то иде або на небо — в рай, або в пекло, до черта. А хто повисытся, або втопытся, той на небо нейде, а ходыть соби по земли... Бо его Бог не клыче, то вин и ходыть, поки не прыйде ему час, значится» (Волынское Полесье). Поэтому и старались хоронить таких людей подальше от жилья- где нибудь за оврагом. Конечно масса страшных историй ходила в народе о встречах с такими беспокойными мертвецами. Так в селе Оркино Саратовского уезда местная мордва , после того как закопали на таком импровизированном кладбище "убивца" передавала из уст в уста жуткие истории: "Мы боимся теперь ходить туда в одиночку, так как похороненный там «убивец» бродит по лесу и пугает народ своим криком, «эдаким страшным», особенно под вечер. «Убивца» некоторые видели: он разговаривал с одним мужиком и сказал ему, что он потому ходит, «что век жизни его не кончился» и будет он ходить до тех пор, пока не придет время, когда он должен умереть своей естественной смертью. Тогда он ляжет в могилу и не станет больше бродить, кричать и пугать народ". Просто не принимает земля таких людей и не оставалось им ничего другого как выбираться из неё и ходить пугать односельчан: «Проклятые родителями, опившиеся, утопленники, колдуны и прочие после своей смерти, одинаково выходят из могил и бродят по свету: их, говорят, земля не принимает; тело их будто бы все тлеет, а тень бродит по свету».
Несколько иначе под земным веком понимался прожитый срок колдуном- простые правила на таких людей не распространялись «Колдун передает свое знание в глубокой старости и перед смертью; иначе черти замучат его требованием от него работы. Но если колдун умрет, не передав никому своих тайн, в таком разе он ходит оборотнем, непременно свиньею, и делает разные пакости людям... Эти превращения и хождения по свету колдунов по смерти бывают и в таком случае, если колдун заключил договор с чертом на известное число лет, а умер, по определению судьбы, раньше срока. Вот он и встает из могилы доживать на свете остальные годы». И такие истории бытовали по всей России, даже на безлюдных арктических островах работал этот закон- архангельские промышленники рассказывали, что на далёком берегу острова Колгуева зарыли они тело колдуна Калги, убитого безымянным старцем, а когда в следующий раз приплыли на то место обнаружили, что труп Калги вышел из земли и очутился на поверхности.

В некоторых местах бытовало поверье, что трупы которые не принимает земля не поддаются тлению,а так они и лежат в земле назначенный срок , да и не просто лежат, а беспокойно- кричат жутко и "пужают". Отсюда и известное проклятие :"чтоб тебя святая земля не приняла!".
И очутиться в таком положении было не так уж и сложно: "Мать прокляла своего сына, сказав: «шоб ты на мисти остався!» Тот мгновенно умер, а она связала ему руки своею косою, которую он у ней только что оторвал в драке. Спустя несколько десятков лет на кладбище строили церковь и разрыли в могиле труп, нисколько не подвергшийся тлению: руки его были связаны женскою косою. Мать проклятого была еще жива; она и рассказала, за что на ее сыне лежит проклятие и почему, значит, и земля не принимает его. Когда мать, помолившись, перекрестила труп сына и сняла с него свою косу, он мгновенно превратился в землю".

"СМЕРТЬ" (часть третья)

........ В народе бытовало твёрдое убеждение, что люди проклятые, колдуны, самоубийцы, утопленники, ведьмы , убитые, пропавшие без вести, отлучённые от Церкви будучи преданными земле не гниют- не принимает их земля. Плоть не гниёт, а душа попадает в полную власть к силе нечистой , причём правило это распространялось даже на людей которых убили и значит собственно сам человек не сделал ничего дурного: «При насильственной смерти душа человека непременно поступает в ведение чертей, и они целой ватагой прилетают за нею; поэтому обыкновенно все насильственные смерти сопровождаются бурей; то же бывает и при смерти ведьмы».
Сама же душа заложного мертвеца тяготеет к месту его гибели, посему часто умершего "неправильной" смертью старались закопать там где и случилось несчастье, но государство и Церковь категорически препятствовали этому и заставляли всех усопших хоронить на официальных кладбищах. Но так было заведено в не такие уж и давние времена- только в 18 веке, а до этого всё было иначе и чуть ниже я об этом расскажу. В некоторых же местностях , в частности в Олонецкой губернии считалось, что заклятые люди (т. е. без вести пропавшие, коим в недобрый час сказано было: "изыми тя, унеси тя!") переносятся нечистою силою на Мень-гору или Ишь-гору, где таких заклятых целое население; возвращены домой они могут быть посредством осинового листа, а потому заонежане говорят, что заклятого человека от дому отделяет только осиновый лист.

Все эти беспокойные души проявляют бурную деятельность - кто то как удавившаяся девушка Прасковья из деревни Мануйлово Ямбургского уезда , которую закопали в лесу Рикково, в месте где хоронили всех местных самоубийц, лишь стонет и плачет, да порой выходит к дороге к ключу вся в белом с поникшей головой, а кто то "совокупясь ватагами", как погребённые в Соловьёвом овраге Симбирской губернии, « от тех самоубивцев, рассказывали сторожа в караулке острожных огородов (караулка эта была около оврага), много бывает по ночам страсти: ино место лезут прямо в окошки». Но как бы не вели они себя, все приносят живущим лишь зло, кто мелкое, а кто то крупное.
Насквозь религиозное, лишённое малейших понятий о естественных причинах природных явлений, крестьянское общество винило во всех своих личных и общественных бедах либо местных колдунов и бесовы происки, либо карающую длань Господню. И одной из причин своих несчастий , типа засухи или заморозков , по мнению общины, было ненадлежащее обращение с умершими. Крестьянин был убеждён , что осквернив святую землю погружением в неё заложного покойника он обрекает всю волость на наказание. Поэтому "неправильных" мертвецов под покровом ночи старались выкопать с территории кладбища и отнести подальше от деревни в такое нечистое место как овраг или болото. Вообще топкие места были предпочтительны для перезахоронений заложных, ибо там хляби земные сами втягивают в себя труп и значит снимают с общины вину за за погребение таких лиц. Случаи такие были распространены пожалуй повсеместно в больших количествах. Не могу удержаться от соблазна и не привести заметку из "Петербургского листка" №85 от 28 марта 1897 года: "НЕТ ПОКОЯ И В МОГИЛЕ В селе Покровке Сергачского уезда произошел факт, вновь доказывающий, до какой степени наши крестьяне суеверны и до какой степени им необходимо просвещение.

Три года тому назад на сельском кладбище был похоронен местный крестьянин, покончивший жизнь самоубийством. Летнюю засуху покровские жители объяснили присутствием тела самоубийцы на кладбище и, чтобы вызвать дождь, суеверы тайно вырыли злосчастный труп и закопали его в овраге. Но весенние воды вымыли тело из этой новой могилы. Крестьяне это заметили и с камнем на шее спустили тело в реку Пьяну. Прошел год; соседний помещик, вместо рыбы, в один прекрасный день вытащил бреднем скелет с камнем на шее. Началось дело, кончившееся водворением костей на кладбище. Новая засуха заставила покровцев опять вспомнить о самоубийце. Опять крестьяне вырыли его кости и закопали их в поле".

Поведение ,с нашей современной точки зрения, более чем странное, но если заглянуть в глубь веков (подальше 18 века) то можно узнать вещи буквально потрясающие! Если в последние века царской власти народ более тревожился о месте погребения заложных, то ранее было всё иначе- остро стоял вопрос не о месте погребения, а о способе погребения, ибо народ всячески избегал захоронения заложных в земле, считая что любое погружение их в землю приведёт к неблагоприятным погодным условиям. А так как Церковь всегда требовала погребение всех умерших по привычному обряду, то народ потом этих мертвяков просто выкапывал из земли. Такое суеверное поведение вызывало протесты и осуждение пастырей церкви. До нашего времени сохранилось два подобных упоминания, так проповедник 13 века, владимирский епископ Серапион в своём "Слое о маловерии" внушал: «Ныне же гневъ Бож видящи, и заповедаете: хто удавленика или утоп-леника погреблъ, не погубите люди сихъ, не выгребите. О безумье злое! О маловерье!.. Сим ли Бога умолите, что утопла или удавленика выгрести? сим ли Божию казнь хощете угишити?», а прибывший в Россию в 1506 году писатель Максим Грек оставил своё возмущение увиденными у нас примерами обращения с такими умершими: «Мы же правоверши к ответь сотворимъ в день судный, телеса утопленыхъ или убиенныхъ и поверженыхъ не сподобляющей погребанш, но на поле извлекши ихъ, отыняемъ кольемъ, и еже беззаконнейше и богомерско есть, яко аще случится въ веснъ студенымъ впромъ вгьяти и сими садимая и свемая нами не преспевають на лучшее < ...> аще увемы никоего утопленаго или убитого неиздавна погребена < ...> раскопаемъ окаяннаго и извержемъ его нгъгдгь далгь и не погребена покинемъ < ...> по нашему по премногу безумие виновно стужи мняще погребете его?». Из вышеприведённых цитат можно понять, что несмотря на общественный суеверный запрет на погребение заложных в земле такие случаи случались, причём об отпевании таких покойников разговора даже не идёт, вопрос только в "закапывать" или "не закапывать"? Церковь же одногласно требовала предания таких людей земле «А который отъ своихъ рукъ погубится, удавится или ножемъ избодется, или въ воду себе ввержеть: ино по святым правиломъ техъ не повелено у церквш хоронити: ни надъ ними пети, ни поминати, но въ пусть месте въ яму вложити и закопати» (обращение метрополита Фотия к псковскому духовенству в 1416 году).

Родня же любого умершего безусловно хотела отпевания покойника по причине любви к нему, люди чужие тоже стояли за отпевание, надеясь что так пугающий людей покойник станет менее опасным, но вот способ захоронения для них был не так важен, более того- все были уверены , что закапывать таких в землю нельзя. Церковь же выступала с абсолютно противоположной точкой зрения- закапывать нужно, а отпевать нет. Довольно долго продолжалась такая борьба, а мертвецы так и лежали в местах своей смерти закрытые от хищных животных палками да ветками ( вероятно именно отсюда и название- "заложенные" (закрытые) чем то трупы), пока компромисс между народом и Церковью не был найден в виде "убогих домов" (божедомы, скудельницы, жальники, буйвища, гноища). «В старое... время у нас особенным образом погребали людей, умиравших несчастными и внезапными смертями- удавленников, утопленников, замерзших, вообще самоубийц и умиравших одночасно на дорогах и на полях. Их не отпевали и не клали на кладбищах при церквах, а неотпетых отвозили на так называемые убогие дома, которые находились вне городов, на вспольях. Эти убогие дома были не что иное, как большие и глубокие ямы, иногда имевшие над собою "молитвенные храмы", попросту сараи, иногда же, кажется, нет. В эти ямы клали и бросали тела и оставляли их не засыпанными до 7 четверга по Пасхе, или до Семика. В этот последний посылались священники отпеть общую панихиду, а граждане, мужи и жены, приходили «провожать скудельницы», принося с собой к панихиде канон или кутью и свечи. После панихиды пришедшие провожать скудельницы мужи и жены Бога ради засыпали яму с телами и выкапывали новую» (историк церкви Е.Голубинский). Говоря по простому- заложных и не закапывали и не отпевали до Семика (седьмой четверг после Пасхи, за три дня до Троицы), когда над всеми накопившимися за год трупами сразу совершали заупокойную службу и ямы зарывали.

Такие ямы были вырыты возле всех крупных городов («Вели, Государь, въ Шуе изъ приказной избы послать кого пригоже, и то мертвое тело досмотря, записать и буде явятца родственники, или въ убогой домъ свезть») , а в деревнях по причине малого количества подобных тел , убогие дома были небольшого размера, порой и лишь на одного человека которого «отыняем колием». Сохранилось подробное описание связанные с такими "братскими могилами" в Москве XVII века: «В Семицкий четверг, на седьмой седмице по Пасхе бывал на Божедомку из ближайшего монастыря или собора крестный ход и стекался народ с гробами, одеждами и саванами для мертвых: благочестивые сами из усердия разбирали голыми руками тела, по большей части завернутые в рогожки, и по христианскому милосердию, не гнушаясь отвратительного вида и запаха трупов, долго лежавших в ямнике сарая, "опрятывали" оные, надевали на них белые рубахи и саваны, потом клали в гробы, опускали в приготовленные для сего ямы и зарывали; иные между телами находили своих родных или знакомых, без вести пропавших. По завалении этих ям духовенство совершало общую панихиду, после чего доброхотными дателями раздавалась Божедому и собравшимся на Убогий дом нищим милостыня и приносимые туда съестные припасы, как-то: блины, пироги, калачи и пр.»
Правители российские, что Рюриковичи, что первые Романовы , как носители русского менталитета не видели в этих зловонных ямах переполненных гниющими трупами ничего предосудительного, но стоило начать править Русью немцам, как заезжие императоры начали бороться с древней народной традицией- первую попытку запретить убогие дома предприняла Анна Иоановна, но ничего у неё не получилось, ибо она не была Великой. А вот Екатерине Второй потребовалось лишь раз удовлетворить своё любопытство и заглянув лично в такую кишащую червями яму, одним росчерком пера уроженная Софи́я Авгу́ста Фредери́ка А́нгальт-Це́рбстская 25 марта 1771 года захоронения в этих своеобразных сооружениях запретила раз и навсегда!

Если после этой даты упоминания о божедомах и встречаются то только в полной глуши, где до царя было далеко, а до Бога высоко. Так в 1798 году в городе Дедюхине Пермской губернии были в убогом доме захоронены 26 человек утонувших при переправе через городской канал, но такие случаи были уже единичны. И если законодательно всех умерших начали погребать на официальных кладбищах, то переломать народную традицию оказалось невозможным, и этих несчастных заложных так же продолжали выкапывать и сваливать в болотах, оврагах, чащах, топить в реках... «Наш крестьянин,— пишет один наблюдатель из Симбирской губернии,— с большим негодованием смотрит на то, что в последнее время стали хоронить на кладбищах опойцев; он твердо убежден, что это — отступление от старинных обычаев, тяжкий грех и неминуемо влечет за собою бездождие и неурожаи; по его мнению, приличное место для зарытая такого мертвеца — где-нибудь в глухом лесном овраге, а потому он дорого бы заплатил, чтобы изменить в этом отношении распоряжение правительства; и если случается похоронить подобного покойника на кладбище и при зарытии его не находится священноцерковнослужителей, то, в отвращение предстоящих несчастий, они не отпускают гроб в могилу, а бросают его туда, втыкая вокруг гроба осиновые колья». В Самарской губернии «тела замерзших, утонувших и особенно опившихся, в случае предания их земле на общем кладбище, наводят на жителей различные бедствия вроде бездождия, мора на людей или скот и т. п», под Пензой «продолжительные засухи объясняют наказанием Божиим за то, что на кладбищах бывают похоронены опившиеся, убитые и утонувшие; таких покойников, для избежания засухи, вырывают из земли и переносят в лес» и свидетельств таким нет числа.

Конечно то что дошло до нас относится ко временам совсем недавним- рубеж 19 и 20 веков, когда такие случаи и получали огласку и были расследуемы полицией. Масса же подобных случаев проходила безызвестно для властей и упоминаний о них не сохранилось. Приведу несколько зафиксированных случаев:

1) В приходе села Туарма Бугульминского уезда два крестьянина деревни Баландаевой замерзли насмерть зимой 1872 года и были похоронены на кладбище по христианскому обряду. 15 июня 1873 года четыре человека их «вырыли и похоронили на другом месте». За две недели до этого прихожане села Туармы посылали священнику депутацию с просьбою о разрешении выкопать из могил эти злополучные трупы и «перенести их для похорон куда-либо в низменное и мочажинное место»

2) 19 июня 1873 года крестьянка села Сумарокова Бугульминского уезда заявила властям, что труп ее мужа, замерзшего дорогою в декабре 1872 года и похороненного по христианскому обряду на общем кладбище, 17 июня жителями села Сумарокова вырыт из могилы, изрублен на части и неизвестно куда скрыт.

3) Во время сильной засухи 1864 года крестьяне Николаевского и Новоузенского уездов Самарской губернии «вообразили, что засуха оттого, что близ церкви на кладбище зарыт опившийся. Поднялась сильная тревога во всем селе. Мужики целым селом разрыли мертвеца и утопили в тине грязного озера. Это известно официальным порядком: «Во многих селах повторилась та же история с мертвыми опойцами и зарытыми на кладбище колдунами, но все это скрыто тьмою ночи и мраком неизвестности».

4) "В селе Курумоче Ставропольского уезда Самарской губернии в ночь на 23 мая 1889 года вырыли из могилы труп похороненной на кладбище этого села 8 марта того же года Анны Барановой, умершей от излишнего употребления вина. Труп вместе с фобом вывезли в лодке на середину р. Волги и бросили его здесь, с двумя камнями на шее; сделали все это для прекращения засухи".

5) В Коленской волости, Аткарского уезда летом 1864 года стояла силная жара. А так как по поверьям опойцы после смерти испытывают настолько сильную жажду, что вытягивают всю влагу из облаков в целом уезде, то нет ничего более правильного чем оного опойцу выкопать и в воде утопить. Неудивительно , что в господском пруду вскорости нашли гроб и торчащего из него мертвеца, а на кладбище обнаружилась раскопанная могила. Забавное в данном случае то, что покойник не умер от отравления алкоголям, а был просто любителем заложить за воротник и по кончине его были совершены все религиозные таинства. Поэтому односельчане за отсутствием опойцы решили вкопать просто пьяницу- вдруг сработает?

6) «В мае 1889 года в селе Елшанке Саратовского уезда во время продолжительного бездождия старухе Денисовой приснился какой-то старик и сказал ей: "Выройте опойцу Степана, а то у вас 7 недель дождя не будет". Весть о сне Денисовой разнеслась по всему обществу, которое во главе со старостой порешило выкопать ночью из могилы труп опившегося Степана и спустить его по реке Волге. Вечером 22 мая староста Стеначев купил четверть водки, угостил собравшихся у него крестьян и отправился с ними на кладбище, взяв фонарь, лопаты и передки от телеги, чтобы отвезти на них к Волге труп покойника. Могила была разрыта ими, но полиция накрыла их. Они были преданы суду, и староста приговорен к шестимесячному тюремному заключению, а шестеро крестьян, разрывших могилу,— к четырехмесячному».

7) Весной 1913 года в селе Лох Саратовской губернии на сельском кладбище было разрыто несколько могил, из которых были вынуты гробы и вскрыты. Между прочим, был разбит гроб крестьянина Василия Ушакова, умершего от водки; у трупа были отрезаны по колени обе ноги, которых не нашли. «Это кощунство объясняется суеверием. После смерти В. Ушакова в селе стал ходить слух, что на покойнике по ночам "черти ездят"; при наступлении полночи покойный Ушаков, "как лошадь", носится по полям, по озимям и выгону. От этого в селе ждали несчастья: "Дождя не будет",— говорили старики. По-видимому, кто-то решил избавить общество от несчастья и отрезал покойнику ноги, чтобы тот не бегал».

8) В 1890 губернии в селе Обвале Чембарского уезда Пензенской губернии, вырыт труп псаломщика-пьяницы Вас. Федорова, скоропостижно скончавшегося в 1889 году, и зарыт в трясине, для предотвращения засухи.

Автор Николай Телегин. Текст написан на материале различных этнографических исследований.