Ахеронт в Феспротии[1] считается местом осуществления нескольких мифических спусков в преисподнюю: там спускался не только Орфей, но также Тесей (с Пирифоем) и Геракл (возможно, дважды: один раз — за Тесеем, в другой раз — за Цербером). Также возможно, что Аид собственноручно привёл Персефону в Ахеронт: хотя никакой авторитет не говорит об этом, вполне вероятно, что Аид всё-таки сделал это, так как они оба (Аид и Песефона – прим. пер.) являлись богами-хранителями этого района[2]. Фактически же некромантейон (nekuomanteion) Ахеронта прямо засвидетельствован четырьмя авторами: Геродотом и Павсанием, оба из которых используют термин некромантейон (nekuomanteion); Одиссеем Схоластиком, который ссылается на него под именем limne Nekuopompos («Озеро, сопровождающее мёртвых»); и Луцием Ампелием, который говорит о «нисхождении к мёртвым внизу для того, чтобы получить фальшивые пророчества». Лексикографы, несомненно, ссылались на один и тот же мотив, когда говорили о психопомпейоне (psuchopompeion, «место отправления души») среди молосцев[3], соседнего с феспротийцами поселения в Эпире[4].
Гомеровские описания путешествия Одиссея, выполненного им с целью проконсультироваться с духом Тиресия и других людей, в значительной части базируются на географии Феспротии, как это заметил уже Павсаний[5]. Очевидным и, по-видимому, неизбежным объяснением этого момента является то, что некромантейон (nekuomanteion), как и оракул Додоны[6], был уже установлен там, когда эпизод Nekuia обрёл ту форму, в которой мы его знаем.
Из описаний путешествий Одиссея мы знаем, что после пересечения Океана он вывел свой корабль к месту обитания киммерийцев. Произошло это перед тем, как Одиссей направился в рощу Персефоны, состоящую из чёрных тополей и ив, на необходимое для консультации с духами место[7], у слияния рек Ахеронт и Коцит[8]. В данном случае этими мифическими киммерийцами являются т.н. чеймерийцы, т. е. люди, которые ранее оккупировали мыс Чеймерион (Cape Cheimerion)[9] на северной стороне залива (теперь там находится Амудья), куда впадает Ахеронт. Этот мыс имеет естественную гавань[10]. В третьем веке до нашей эры Протей Зегматит (Proteas Zeugmatites) действительно утверждал, что название «киммерийцы» Гомера произошли от искажения названия «чеймерийцы»[11]. Ахеронтская долина, по которой можно дойти до слияния Ахеронта с Коцитом, и по сегодняшний день украшена множеством тополей и ив (рис. 7)[12]. Похоже, что мифические подземные реки Ахеронт и Коцит, которые проявляются и в других точках на поверхности Земли, взяли свои имена от рек Феспротии, а не наоборот. И это, по-видимому, было результатом влияния Гомера. Нет никаких указаний на то, что в древности реки Феспротии имели какие-то другие имена[13]. В ложной версии истории «оракулярного» путешествия Одиссея, тем не менее, утверждается, что Одиссей направлялся в Феспротию, к соседнему оракулу Зевса в Додоне. Когда Гермес сопровождал души мёртвых мужчин в подземном мире, он забирает их из Итаки и проводит мимо «белой скалы» Лефкаса[14], которая лежит прямо между Итакой и устьем Ахеронта. Мифы также рассказывают нам, что когда Одиссей выполнял указания Тиресия о том, чтобы умиротворить гнев Посейдона[15], принеся чужакам искусство плавания, он делал это именно в Эпире[16]. Поэтому последующий переход греков к месту консультации Одиссея в Аверно, которое, кажется, было популярно (по крайней мере, во времена Софокла), является настоящим подвигом[17].
Рис. 7: Долина Ахеронта,
Hellenic Republic Ministry of Culture Archaeological Receipts Fund
Чуть поодаль от области слияния с Коцитом, Ахеронт расширяется в болотистое озеро, известное как озеро «Ахерузское», а позднее (по крайней мере, со времён старшего Плиния) носит имя Аомос\Аверно (Aomos/Avernus), под влиянием его более известного итальянского коллеги[18]. Озеро было осушено в начале двадцатого века. В литературных представлениях о подземном мире Ахеронт изображается и как река, и как озеро, а иногда и как нечто среднее между ними – как это было, например, в Одиссее[19].
Одиссея указывает, что некромантейон (nekuomanteion) был расположен неподалёку от места слияния Ахеронта и Коцита. Цирцея направила Одиссея следующим образом:
Иди в сырой дом Аида. Там есть реки Пирофлегетон[20] и Коцит, которые являются потоками Стикса и впадают в Ахеронт, и есть также скала, у которой происходит слияние двух этих громыхающих рек. Приблизься к ней и выкопай там яму.
— Гомер. Одиссея, 10.5l 2-17
Cеверо-южный поток Коцита впадает в западно-восточный поток Ахеронта у Ликореси (Likoresi), недалеко от древнего города, ранее известного как Эфира, позднее — как Кихирус (Cichyrus), а в современности — это деревня Месопотамон[21]. В качестве подтверждения здесь выступает рассказ Павсания о попытке Тесея и Пирифоя украсть Персефону из подземного мира, где Аид превращается в «Короля Феспротуса» (эпоним для названия «Феспротия»), который затем заключает их обоих в тюрьму в Кихирусе[22]. Как мы видим, Одиссея связывает третью реку Пирофлегетон, букв. «Пылающую огнём», с этим местом слияния (Ахеронта и Коцита – прим. пер.), собственно о котором здесь не упоминается. Возможно, с учётом её названия, подобно реке Стикс, из которой, как считалось, и вытекает Коцит, Пирофлегетон существовал только на мифологическом уровне[23].
Ни одно из литературных описаний этого некромантейона (nekuomanteion) явно не упоминает о наличии здесь пещеры. Наиболее точными являются упоминания Гомера о скале, находящейся в месте слияния рек, данные им в третьем или четвёртом веке нашей эры. Существует также ссылка Луция Ампелия на данное место как на «спуск к мёртвым»[24]. Но обобщённый вывод из всех существующих источников, в том числе и этих двух, скорее состоит в том, что интересующий нас некромантейон (nekuomanteion) в действительности распологался на Ахеронте, реке или озере. Этот вывод очень важен в рассматриваемом нами вопросе, однако совершенно противоположное предположение настолько распространено, что я не извиняюсь за его упоминание. Беспристрастное чтение текста Одиссеи подразумевает, что Одиссей совершил свой обряд где-то поблизости и, возможно, столкнулся с рекой (реками) или озером. Одиссей Схоластик, как мы видели, рассказывает, что Одиссей пришёл к «озеру, называемому «Сопровождающее мёртвых» (Некропомпос, Nekuopompos)». Геродот говорит о Периандре, отправляющем посланников, «к (epi) Ахеронту», «к (epi) некромантейону (nekuomanteion)», что можно прочитать как гендиадис[25]. Павсаний также говорит: «Орфей пришёл к Аомосу (т. е. к ахерузскому озеру) в Феспротии по указу Эвридики. Ибо, говорят, там (autothi) издревле существовал некромантейон (nekuomanteion)». У Платона это мифологизированное ахерузское озеро изображается как хранилище мёртвых душ. Ампелий и его оборот «нисхождение к мертвецам» указывает нам на то, что оно находится в Аргосе, в Эпире, который располагался недалеко от Эфиры. Он связывает его с храмом Зевса-Тифона и озером, через которое Медея построила двойной мост, поддерживаемый столбами. Это, вероятно, 1000-футовый мост через озеро Ахерус, описанный Плинием. Любопытно, что ведьма Медея здесь изображается в облике этакого инженера: это было бы логичным, если само озеро и также, возможно, мост, выполняли некромантические функции[26].
Ряд источников описывает некромантические обряды, проводящиеся, фактически, на озёрах, и некоторые из них могут быть привязаны к Ахеронту. Озеро занимает центральную роль во фрагментах рассказа Эсхила о некромантическом обряде Одиссея – психогогое (psuchagogoi). «Эвокаторы» объявляют себя следующими словами: «Мы — раса, живущая вокруг озера — почитаем Гермеса как своего предка»[27].
Как и Цирцея в Одиссее, они инструктируют Одиссея в некромантических обрядах:
Приходи, друг-гость, встань на священном и ужасающем озере, поросшем травой. Переруби горло жертве и пусть её кровь течёт в тёмные глубины тростника, подобно напитку для безжизненного. Призови первозданную Землю и хтонического Гермеса, сопровождающего мёртвых, и попроси хтонического Зевса послать рой ночных скитальцев из устья реки, из которой дающая меланхолию вода (melancholy off-flow water), не пригодная для мытья рук, отправляется вверх по стигийским источникам.
— Эсхил. Психогогои, F273, TrGF[28]
Кровь жертвенных овец здесь выливается не в яму на землю, как в примере Одиссея, а непосредственно в озеро. Обряды проходят на особом участке, отмеченном на берегу озера. Очевидно, духи умерших были подняты со дна самого озера. Точно так же жители Аргоса[29] призывали Диониса из бездонного озера Алькиония в Лерне[30], в которое Персей бросил его мёртвым в виде жертвенного ягнёнка в угоду «Привратнику», которым являлся Аид[31]. Одиссея, по-видимому, подразумевает, что души направлялись вверх, от Стикса к Коциту, который, в свою очередь, доставлял их в Ахеронт. Примечательно, что таблички с проклятиями, которые предполагали использование духов, часто помещались в «подземных» водоёмах[32].
Общий параллелизм с Гомером prima facie (на первый взгляд – прим. пер.) предполагает, что окружающая обстановка процесса консультации, описанного Эсхилом, была аналогична таковой и в случае Ахеронта. Параллель усиливается за счёт использования отличительного термина «off-flow» (aporrhox). Ссылка другого фрагмента на эпитет «застойный поток воды» («a stagnant stream of water») также соответствует особой амбивалентности Ахеронта между озером и рекой[33]. Но так как в 1845 году Фритц (Fritzsch) на основании ссылки на «озеро» в F273 предположил, что пcихагогой (psuchagogoi) был проведён в Аверно, то это мнение стало общепринятым, в основном не критически, в научной традиции[34]. Тем не менее, факт упоминания в этих фрагментах некоторых божеств приводит к тому, что вопрос об Ахеронте остаётся актуальным. И Гермес, и Илада (в аспекте хтонического Зевса) засвидетельствованы в ахеронтском некромантейоне (nekuomanteion), но ни один из них не засвидетельствован в Аверно. Известен фрагмент пьесы феспротийского комического драматурга Алексиса, адресованный Гермесу: «Гермес, ты, кто сопровождает мёртвых (nekron propompe), ты, чей жребий пал на Фидиппида[35], и глаз облачённой в чёрное ночи…»[36]. В Одиссее, в сцене, посвящённой некромантии, связь Гермеса с некромантейоном (nekuomanteion) не упоминается, но, тем не менее, она сокрыта во «Второй Nekuia», в которой Гермес сопровождает души мёртвых мужчин из Итаки мимо Лефкаса в направлении Ахеронта[37]. Связь хтонического Зевса с ахеронтским некромантейоном (nekuomanteion) приводится Ампелием, как мы уже видели[38].
Красно-орнаментная античная ваза pelike 440-го года до нашей эры содержит рисунок, на котором Ликаон Художник (Lycaon Painter) изображает Одиссея, сидящего с мечом, в то время как дух Эльпенора поднимается с земли на другой стороне вырытой траншеи, в которую течёт кровь из жертвенной овцы с перерезанным горлом (рис. 8)[39].
Рис. 8: Дух Эльпенора, Одиссей и Гермес. Красно-орнаментная античная ваза pelike, Ликаон Художник, 440 год до н. э. Бостон, Музей Изобразительных Искусств, 84-79
Фонд Уильяма Эмори Гарднера (William Amory Gardner Fund). Courtesy,MuseumofFine Arts,Boston. Рисунок L. D. Caskey
На вазе изображён обряд некромантии из Одиссеи и его топография в соответствии с условиями обряда Psuchagogoi. Эльпенор положил руку на большой камень, который поднимается, несомненно, из места слияния двух рек, описанного в Одиссее. За Одиссеем стоит Гермес Психогог (Psychagogoi). Несомненно, что сцена происходит на реке или озере: позади духа Эльпенора поднимается прекрасное разнообразие болотных тростников[40]. Даже если описание обряда Psuchagogoi содержит всё, что имелось при таковом и в Аверно, перенос места консультации Одиссея из Ахеронта в другую локацию, в первую очередь, предполагает основное сходство в конфигурации между этими местами.
В работе Аристофана «Лягушки» кратко упоминается о трёх подземных реках: «Чёрная сердцевина Стикса и скала (skopelos) Ахеронта, истекающая кровью, и собаки, которые бегают вокруг Коцита…». Фразу «скала Ахеронта» наиболее логично читать как обозначение скалистого участка, возвышающегося над Ахеронтом, на котором проводятся кровные жертвоприношения. В работе Аристофана «Птицы» автор описывает Сократа, выполняющего обряд некромантии прямо у озера, которое, в свою очередь, находится рядом со Скиаподами (Skiapodes), «зонтиконогими», комическим наименованием киммерийцев. Этот отрывок, пародия на обряд Psuchagogoi, ценен как ещё одно свидетельство практики некромантии на берегу озера, хотя он не может быть связан с Ахеронтом однозначно[41]. Другим ценным свидетельством проведения некромантической практики в её типичном виде является фрагмент сатирической пьесы Питона «Аген»[42], датируемая около 326 года до н. э. В этом фрагменте рассказывается о том, как магов просили призвать духа Питоники (Pythionice) к Харпалу (Harpalus) на берегу озера: здесь мы видим упоминание о «тростнике» (kahunas) и о чём-то, что «без птиц»[43].
Когда же этот некромантейон (nekuomanteion) был активен? Одиссея представляет собой terminus ante (археологическое свидетельство – прим. пер.) о его создании[44]. Обычно считается, что Одиссея достигла своей окончательной формы (по самым завышенным оценкам) около 650 года до н. э[45]. История Геродота о Мелиссе происходит в царствование Периандра, т. е. около 627-587 гг. до н. э., хотя этот рассказ и не исторический. Геродот, возможно, подразумевает, что некромантейон (nekuomanteion) находился под постоянным обслуживанием в момент публикации своего письменного труда, вероятнее всего в 420-х годах до н. э. Павсаний же подразумевал, что относительно того времени, когда он писал свою работу, т.е. около 150 года н. э., некромантейон (nekuomanteion) давно исчез. Тем не менее, Климент Александрийский, писавший около 190 года н. э., возможно, снова заявлял о его продолжающейся работе, равно как и Луций Ампелий, писавший в третьем или четвёртом веке нашей эры[46]. Дакарис (Dakaris), на склоне холма в 100 метрах от монастыря Продромоса и предшествующего ему здания эллинистического периода, нашёл свалку терракотовых фигурок Персефоны и фигурок из коринфской керамики, датируемых от седьмого до пятого века до нашей эры. Возможно, эта свалка была создана служителями соседнего некромантейона (nekuomanteion), который процветал здесь в классический период[47].
Аид и Персефона были, по-видимому, главенствующими божественными представителями. В «Одиссее» некромантейон (nekuomanteion) можно лаконично назвать «домом Аида», хотя призывать и изгонять тени, а также посылать слишком задержавшимся в оракуле консультирующимся головы Горгоны являлось, в частности, прерогативой Персефоны. Статуэтки Персефоны из монастыря Продромоса и прилежащей области свидетельствуют о её влиятельности в этих краях. Персефона, соответственно, являлась богиней, качества которой определялись её первостепенной способностью возвращаться из подземного мира. Плутарх передаёт рационализированную версию рассказа о попытке похищения Тесеем Персефоны, находящейся во дворце короля Аидонея (Aidoneus), то есть Аида, короля молосцев. Похожий вариант имени Аида отражён в имени местного христианского святого Аидонати (Aidonati)[48]. Как мы видели, Аид также воспринимался в аспекте хтонического Зевса (в частности, Зевса-Тифона). Гермес, возможно, был связан с оракулом, описываемым в первой и второй сценах Nekuia Одиссеи[49]. В работе Алексиса «Феспротийцы» указано на то, что уже в четвёртом веке до н.э. он играл определённую, возможно даже главную, роль в оракуле, а Psuchagogoi Эсхила и ваза Эльпенора указывают, что аналогичное происходило аж в пятом веке, при условии, что данные свидетельства правильно истолкованы. Боги этого некромантейона (nekuomanteion), в конце концов, стали известны как «молосские боги», хотя происходило всё в Феспротии[50].
Мы можем сказать немного о персонале данного некромантейона (nekuomanteion), т.к. употреблённый Эсхилом эпоним Психогогои (Psuchagogoi) может отражать состав служащих оракула. В справочной таблице, полученной из оракула Зевса и Дионы в Додоне, датируемой концом пятого века, имеется интригующий вопрос: «Они не должны использовать Дория в обряде psuchagogos, не так ли?». Работал ли Дорий в расположенном по соседству некромантейоне (nekuomanteion)? Также эта табличка, насколько нам известно, могла быть написана кем-то издалека и, возможно, в ней упоминается о трудностях возвращения на родину[51].
Отчёт Гомера об обрядах, выполненных Одиссеем, может отражать обряды, совершаемые в некромантейоне (nekuomanteion)[52]. Возможно, у некоторых посетителей был выбор: выливать кровь прямо в озеро или же в яму рядом с ним; на последний обычай, возможно, влияют методы жертвоприношений умершим. Имеются смутные признаки того, что духи могли быть призваны путём инкубации, предположительно на участке озера или в связанном с ним храме (или на мосту Медеи?). В рассказе Гомера дух Антиклеи (в древнегреческой мифологии — дочь Автолика, внучка Гермеса, спутница Артемиды, охотилась вместе с ней – прим. пер.) трижды избегает объятий Одиссея, «подобно тени или сну». Геродот говорит о духе Мелиссы, что она «проявилась» (epiphaneisa). В пародии Лукиана на эту историю, по общему признанию не относящейся к изучаемому нами некромантейону (nekuomanteion), мы вынуждены считать, что Евкрат призвал дух своей жены Демайнты во сне (см. ниже). Ампелий рассказывает о том, что консультирующиеся видели самого Зевса-Тифона[53]. История Мелиссы также предполагает, что существовала возможность получить консультацию в некромантейоне (nekuomanteion) по доверенности, и что можно было вызвать одного и того же духа дважды[54].
Климент Александрийский почти наверняка считал, что леканомантия, предсказание по чаше с жидкостью, применялась как способ призыва и использования духов в Ахеронте. Он осуждает общепринятые места проведения языческих предсказаний:
Поэтому не используйте безбожные святилища или жерла (stomata) ям, преисполненных чудесами (terateia), или феспротийское озеро (khes), или треножник Кирры[55], или бронзу Додоны…
— Климент Александрийский. Протрептик, 10P[56].
Здесь перечисляются различные типы языческих предсказаний. «Жерла ям, преисполненных чудесами», выглядит как ссылка на пещеру Трофония в Левадии. В Дельфах, недалеко от Кирры, Пифия пророчествовала с помощью своего треножника[57]. В Додоне пророчествовали не только с помощью шелеста листьев дуба, но и с помощью жребиев, встряхиваемых в бронзовых сосудах или с помощью звучания бронзовых сосудов[58]. Среди этих ссылок фразу «феспротийское озеро» следует понимать как ссылку на установленное место проведения гаданий и, одновременно, на объект, характерный для способа гаданий, использующихся на этом месте. Поскольку феспротийский оракул Додоны исключается, то «феспротийское озеро» может относиться только к изучаемому нами некромантейону (nekuomanteion)[59]. Иоанн Цец дважды утверждает, что спуск Одиссея к Аиду, описанный в Одиссее Гомера, является аллегорией на другую, оригинальную практику консультации, при выполнении которой Одиссей допрашивал душу Тиресия, используя леканомантию. Интерпретируя утверждение Филострата о том, что Гомер вызвал дух Одиссея в Итаке с помощью практики психагогои (psuchagogia), Цец также указывает на то, что Гомер и здесь использовал леканомантию и утверждает, что оригинальная леканомантия происходит от практики консультации с использованием крови, человека или животного, вылитой в яму[60]. Однако, по всей вероятности, христианская традиция вошла в заблуждение в результате частичной связи некромантии и леканомантии, которая сложилась в имперский период. Она проявляется в греческих магических папирусах и впервые подтверждалась Марком Теренцием Варроном[61].
Один из сохранившихся рассказов о, якобы, исторической консультации, проведённой в Ахеронте – это рассказ Геродота о коринфском тиране Периандре, который с помощью эвокации призвал призрак своей жены Мелиссы:
Затем он велел из-за своей супруги Мелиссы в один день раздеть всех женщин в Коринфе догола. Он отправил ведь послов в Феспротию на реке Ахеронте вопросить оракул мёртвых [о вверенном ему] в заклад имуществе какого-то гостеприимца, Тогда проявилась [тень] Мелиссы и сказала, что ни знаками, ни словами она не укажет места, где лежит добро. Она ведь совершенно нагая и мёрзнет, так как её погребальные одежды не были сожжены вместе с ней и потому она не может ими пользоваться. В доказательство правдивости своих слов она напомнила Периандру, что он положил хлебы в холодную печь. Когда послы сообщили об этом Периандру (для него ответ Мелиссы был достоверным доказательством, так как он совокупился с ней уже бездыханной), он тотчас же после этого известия повелел через глашатая всем коринфским женщинам собраться в храм Геры. Они пришли, нарядившись в свои самые красивые одежды, как на праздник, а тиран поставил своих телохранителей в засаде и велел догола раздеть всех женщин без разбора – как свободных, так и служанок. Одежды же их Периандр приказал бросить в яму и сжечь, призывая Мелиссу. После этого Периандр вновь отправил послов в Феспротию, и тогда тень Мелиссы указала место, куда она[62] спрятала [вверенное ему] сокровище гостеприимца.
— Геродот 5.92
В другом месте мы получаем некоторые фоновые детали. Периандр нечаянно убил свою жену в приступе гнева, ударив её или бросив в неё скамью для ног, когда она была беременна. Затем он сжёг своих наложниц за то, что они злословили на него. Её враги предположили возможную неверность и позволили навязчивому и ревнивому Периандру сделать всё остальное. Некрофилия Периандра свидетельствует об этой одержимости, а также и о его раскаянии в убийстве. Отец Мелиссы, Прокл, впоследствии спросил у сына Периандра и Мелиссы, Ликофрона, знал ли он, кто убил его мать. Этот вопрос поставил отца и сына в оппозицию, в результате чего династия Периандра прервалась[63].
В каком-то смысле, возможно, эта история была создана с тем, чтобы подчеркнуть масштабы империи Периандра. Он контролировал обширную территорию, прилегающую к Ахеронту, с помощью подчинённых ему членов семьи: Керкиру, возможно, находящуюся под управлением Ликофрона; Лефкаду и несколько колоний вдоль побережья Эпира под управлением Пилада; Амбракию под руководством Горга и младшего Периандра; Анакторию под начальством Эхиада; Аполлонию под руководством Гилакса и Эпидамну (современный Дуррес – прим. пер.) под руководством Фалия[64]. Степень власти Периандра в этой версии выражена лучше, поскольку он вынужден обращаться к оракулу Коринфы через посланников, а не посещать его лично. Был ли способен Периандр непосредственно контролировать фактическую территорию, на которой находился данный оракул, или нет, но важно отметить, что обнаруженная здесь глиняная посуда, применявшаяся для предсказательных целей и найденная в отвалах у холма монастыря Продромоса (датируемой с седьмого по пятый век), была изготовлена в Коринфе[65].
Данная история богата мифологическими и фольклорными элементами[66]. У Мелиссы имеется прозвище, которое состоит из слова «пчела» (melissa/melitta)[67]. Как и у цикад, у пчёл было множество ассоциативных значений, связанных с практикой некромантии: пчёлы были выведены из трупов мёртвых людей или животных; они, как полагалось, жили в пещерах; у них были свои собственные пророческие силы, как это было красноречиво продемонстрировано в квази-некромантическом оракуле Трофония. Рои призраков в некромантическом контексте иногда представлялись как рои пчёл[68]. Другая коринфская Мелисса, старуха, которой мать Персефоны Деметра доверила проводить свои обряды, была уничтожена, как и жена Периандра, завистью своих сверстников, которые в итоге разорвали её на части. Деметра, согласно мифу, заставила родиться из её тела рой пчёл, в каком-то призрачном подобии воскрешения[69]. Имя «Мелисса» также являлось общим названием жриц Деметры и Персефоны[70]. Можно ли сравнить роль Мелиссы у Периандра и символизма пчелы в случае Ахеронта с ролью Теттикса и цикады в случае Тайнарона? Стерн (Stern) доходит до того, что утверждает, будто бы Мелисса, в сущности, является демифологизированной версией богини-покровительницы Персефоны. В месопотамском мифе, который параллелен греческому мифу о похищении Персефоны Аидом, богиня плодородия Инанна/Иштар спускается в подземный мир, снимая часть своей одежды у каждых из подземных врат, прежде чем временно умрёт там. Стерн (Stern) видит Мелиссу как Инанна-подобную Персефону, которая должна вернуть себе свои одежды, поскольку ей необходимо согреться, чтобы начать производить плоды земли (однако нет никаких признаков того, что Инанна когда-либо возвращала себе свои одежды)[71]. Во всяком случае, кажется, что Мелисса в исследуемом нами некромантейоне (nekuomanteion) могла представлять собой нечто большее, чем рядовой дух умершего человека.
История Мелиссы очень похожа на историю Павсания и Клеоники: в обоих случаях мужчины случайно убивают женщин, которых они любят, поддавшись инстинктивной эмоциональной реакции; в обоих случаях позже они призывают их духи с помощью некромантейона (nekuomanteion). Цель Павсания состояла в том, чтобы успокоить дух Клеоники. Хотя Геродот и не представляет упокоение духа умершей как главную цель Периандра при призыве духа Мелиссы, умиротворение, которое она затем требует и получает при сжигании одежды, является центральным элементом его повествования[72]. Нет никаких указаний на то, что дух Мелиссы был мстительным, подобно духу Клеоники, если только мы не увидим, что она приложила руку к возникновению отчаянного вопроса отца Прокла о её убийстве, который он задал Ликофрону. Акт упокоения духа может включать в себя также процесс создание (единичной) «заменяющей» статуи Мелиссы. Диоген Лаэртский рассказывает о том, что Периандр лишил коринфских женщин их золота, чтобы сделать из него статую для Олимпа и, тем самым, исполнить свой обет[73].
Геродот может указывать нам на то, что предание, из которого черпались элементы истории Мелиссы, включало в себя гексаметровую ссылку в виде дактильной[74] фразы, которая переводится как «… в траншею и сжёг их, вознося молитву Мелиссе»[75]. История этого сюжета может быть отслежена почти до времён самого Периандра. Страбон приводит эллиптическую ссылку на историю, которую он приписывает Стесихору[76] (floruit, около 600-550 до н. э.). В этом рассказе неназванный тиран Коринфы был обручён с некоей Радиной (Rhadine), но её также любил её кузен. Тиран убил их обоих и отправил их тела из Коринфы в колеснице, но затем покаялся и вернул их обратно для захоронения[77]. Опять же, сексуальная ревность привела к поспешному убийству, за которым последовали сожаление и исправление содеянного с помощью достойного погребения убитых.
Другое предание, относящееся к молодому Периандру, совпадает с преданием о Клеонике, но несколько иным образом. Парфений Никейский рассказывает, как собственная мать Периандра Кратея (Crateia, «Сила») влюбилась в него и обманула его таким образом, что он регулярно занимался сексом с ней в затемнённой комнате. Стремясь узнать личность своей тайной любовницы, Периандр спрятал лампу в комнате и принёс её, когда любовница пришла к нему. В ужасе от того, что открылось ему, он кинулся на собственную мать, чтобы убить её, но был удержан от этого возникшими демоническими видениями (daimonion phasma). В результате он сошёл с ума и начал убивать своих же граждан, а его мать покончила жизнь самоубийством[78]. Как и в истории Клеоники, здесь мы имеем элементы табуированных типов сексуальных отношений; лампу, которая служит развитию всего действия; партнёра мужского пола, яростно набрасывающегося с мечом на женщину; (возможную) смерть партнёра женского пола; призрак или что-то похожее на него и последующее безумие мужчины[79].
Два сравнительных еврейских предания также углубляют наше понимание истории Мелиссы. Во-первых, Талмуд рассказывает нам о том, как Зеерадж (Zeeraj) передал трактирщице деньги, чтобы та сохранила их для него, но вернулся и нашёл её мёртвой. Тогда он пошёл к её могиле, чтобы спросить её, где спрятаны его деньги. Призрак трактирщицы сказал ему, что клад спрятан под дверной петлёй и попросил его принести для неё жертву[80].
Во-вторых, Иосиф Флавий рассказывает о навязчивой любви Ирода Великого к своей жене Мариамне I[81]. Но его мать и сестра (соперничающие женщины), ненавидящие её за её высокомерие, оклеветали её перед Иродом, заявив то, что, как они знали, более всего огорчит его: будто бы его возлюбленная совершила прелюбодеяние. В припадке гнева Ирод убил её вместе с её предполагаемым возлюбленным, а затем сразу же покаялся. Находясь в несколько отвлечённом состоянии, он говорил с ней так, как будто она всё ещё жива. Еврейские предания сохраняют ещё одну интригующую деталь: в течение последующих семи лет труп Мариамне хранился у Ирода, в то время как он занимался сексом с ним[82]. В свете этого, соединение эпизода некрофилии Периандра и «пчелиного прозвища» Мелиссы убедительно свидетельствует о том, что он, как мы и полагали, относился к её трупу точно таким же образом. Греки использовали мёд в качестве общего консерванта и, в частности, использовали его, когда хотели бальзамировать мертвецов. Есть несколько спартанских примеров подобной практики: тело короля Агесиполида I было возвращено в Спарту, хранившемся в мёде; тело Агесилая II было возвращено залитым воском только из-за недостатка мёда; хранение Клеоменом головы своего друга Архонида в сосуде с мёдом обсуждается в главе 13 [83]. Некоторые другие греческие предания также сохраняют связь между мёдом, воскрешением и некромантией. Таким образом, сын критского короля Миноса Главк[84] потерялся и умер, упав в горшок с мёдом. Полиид («многое видящий») был призван королём для того, чтобы найти его сына; он увидел этот горшок во сне. Затем Минос приказал Полииду вернуть мальчика к жизни, и, когда тот не смог, он заманил Полиида в гробницу мальчика. Затем змея принесла волшебную траву и продемонстрировала её свойства Полииду; Полиид использовал эту траву для воскрешения Главка. Мёд был, очевидно, неотъемлемой частью воскрешения, потому что существует пословица, которая говорит: «Главк выпил мёд и снова поднялся»[85].
Третье предание, дошедшее до нас из римской культуры, также может быть приведено здесь. Император Нерон, судя по всему, сгоряча избил свою жену Поппею Сабину до смерти во время беременности в 65 г. н. э., после чего её тело забальзамировали и похоронили. Поговаривают, что он тоже занимался сексом со своей матерью Агриппиной[86] (связь Нерона с некромантией обсуждаются в главе 10).
Мы можем выделить пародию на историю Мелиссы. В работе Лукиана Самосатского «Любители лжи» (второй век н. э.) Евкрат утешает себя после смерти его жены Деменеты, читая Федон Платона лёжа на кушетке. Её призрак появляется рядом с ним и начинает жаловаться но то, что одна из её любимых туфель не была сожжена вместе с ней, потому что завалилась за сундук. Евкрат обнял свою жену, но затем она исчезла, когда под кушеткой залаяла мелитейская собака. Туфлю (как и счёт в предыдущей истории) нашли именно там, где она говорила, и впоследствии сожгли[87]. Здесь темы «возвращения утраченного предмета» и «исправления некорректно проведённого захоронения» сводятся к одному. Связь с Геродотом становится очевидной в виду наличия образа мелитейской (Melitaion) собаки (см. Melissa/Melitta). Эта история восхитительно амбивалентна, не так ли? Подлинный визит неупокоенного духа, который был внезапно прерван тем, что Цербер, как надзиратель за душами, призвал духа обратно в подземный мир, «собака… находящая внизу (под кушеткой = под землёй – прим. пер.)». А может быть Евкрат просто спит (расслабляется на диване, изучая скучную книгу) и видит сны (по теме книги), затем внезапно пробуждается из-за лая своей (настоящей) собаки[88]?
Перевод выполнен для Библиотеки
Ордена Хранителей Смерти
Kristof
01.12.2017