О новогодней (рождественской) елке, как символе смерти

Аватара пользователя
Gladia Vespera
Сообщения: 960
Зарегистрирован: Сб фев 25, 2017 9:41 pm
Интересы в магии: Магия Стихий, современный шаманизм

О новогодней (рождественской) елке, как символе смерти

Непрочитанное сообщение Gladia Vespera » Вс дек 09, 2018 1:11 pm

ЁЛКА - МИРОВОЕ ДРЕВО?

О. Подлазова "О новогодней (рождественской) елке, как символе смерти, в общем контексте зимнего святочного (колядного) праздничного цикла"


"...
Соединение утыканной иголками и без того шпилеобразной елки и календарного срока ее обрядового использования, говорит довольно внятно о присутствии концепта смерти, проявляющегося в элементах зимнесвяточной (колядной) обрядности.





Вечнозеленость иглолиствой ели, сама по себе — повод для занесения ее в особый разряд, в разряд деревьев нестареющих, как бы и не умирающих, то есть, символизирующих неистощимость бытия. Возможно, в этом причина использования еловых веток в наиболее важных человеческих "пороговых" торжествах – свадьбах и похоронах. (Есть мнение, не лишенное, впрочем, привлекательности, об антимикробном действии ели, что стало причиной использования еловых веток на похоронах. Но тогда вероятнее было бы предположить, что обычай использования их позже введения трехдневного срока ожидания перед похоронами, а, между тем, известно, что это не так). (На зиму еловую хвою рубят на подстилку скоту, быть может, лапник еще и отзвук похоронной "подстилки" умершего) Там, где не встречается в этом качестве ель, всегда имеет место другое растение с аналогичными мифопоэтическими свойствами.

Есть ли какие-нибудь основания полагать, что ель, в похоронном, например, обряде, символизирует конец человеческого "года" — жизненного периода, с намеком на круговращение живой материи?

Как кажется, необходимо здесь выделить два аспекта:

Во-первых, это связь собственно ели с концептом смерти как перехода, представленная в обычае разбрасывать перед похоронным шествием еловые ветки и в использовании в похоронном обряде елового венка. Здесь видится непосредственный отзвук представлений, бытующих и доселе в шаманизме, о дереве, как связи между разными пластами организации материи, осевой структуре мира, имеющего вертикальное членение по этой оси. Мертвому как бы выделяется путь, некоторый коридор, который и символизируют ветви (в оригинале – ствол) ели. Дерево-ось выступает медиатором между различными пластами реальности, обеспечивая перемещение.

Во-вторых, это связь новогодней елки с Дедом Морозом, представителем, вероятнее всего мира предков, а, быть может, персонажем, олицетворяющим предков в совокупности. (При наличии сомнений в этом, последнем, предлагается обратить внимание на само имя главного персонажа новогоднего праздника – Дед Мороз, и приложить сюда обычай сочельнического "кормления Мороза", явно связанного с "кормлением" кутьей дедов-покойников. Очень подробно и разносторонне, кроме того, связь Деда Мороза с понятием смерти рассматривается в книге Л.М.Алексеевой ("Полярные сияния в мифологии славян").

Кутья и взвар – также обрядовые кушанья рождественского стола, как и поминального, да и вообще родины и похороны, кажется, в народе сильно сближенные эмоционально понятия. ("Что крестины им, что поминки – все одно здесь пьянка-гулянка"). И в том и в другом случае речь, видимо, идет о переходе жизни в другое качество, как для умершего/новорожденного, так и для окружающей его общности. И в этом смысле Велес снова предстает во всем своем универсальном значении как хранителя мира предков, так и обеспечителя благами живущих – "зимнего", сумеречного пастуха стад и главного <волка> среди волков – блюстителей здоровья домашней скотины = всего благосостояния крестьянина-аграрника. Подобно Гермесу, он "провожатый" психического из одного мира в другой, подобно ему, его жезл – еловая ветвь, дерево, связующее миры— единящий шпиль.

Велес в образе Деда Мороза не отвечает за "чрезвычайных" ("неблагих") мертвецов – самоубийц, калек, умерших детей и умерших насильственной смертью, это не его епархия. Точнее, не в атрибуте "Василия Великого" он касается таких, а скорее в форме "Касьяна" — инфернального, как сказали бы позднее, Велеса. Предки-прародители, предки – достойные советчики в вопросах правильности – Дзяды – напротив лучше ложатся на образ морозного Деда, почему, очевидно, последний и приобрел сугубо праздничный, детско-наставительный характер, даже более чем космологический. Лишившись своей "инфернальности" с подавлением всей богатой демонической части славянского эпоса миссионерами с юго-востока, которое коснулось как праздничной традиции в частности, так и культуры вообще, он не требует строгой обрядности. Он теперь лишь слащаво-воспитательный символ детской дидактики, вознаградитель малышей за хорошее поведение в предновогодний период. Тем не менее, вместе с минимизацией символа Деда Мороза, утилитарностью, так сказать, его применения, полностью выветривается его всеобъемлющая роль как Предка, как вневременного, бесконечного явления.

Стоит обратить внимание и на само наименование новогоднего Деда – Мороз. Корни мар- и мор- отвечают за неподвижность, смерть и невозможность осмысления, будь то Мара – "Марья-царевна" сказок — один из славянских аналогов скандинавской Хель, мор, мрак (морок, до сокращения), мороз или море (Il mare в италийском) – "край света", или пространство " за <под> Землей" где стоит ледяная гора царства предков – "бел - горюч камень-Алатырь". ". При добавлении к этой корневой группе звука – значения сопричастности — с- , она оказывается прямо-таки со-мертью, то есть умиранием вообще, как концептом или безличной категорией. Мороз, по сути – тот же Кощей по соотнесенности со смертью ("кощное" - "морозное"; разница в эмоциональном оттенке и большем присутствии смерти, оцененной как негативное явление в слове "Кощей"). По своей "пронизывающей" роли — это тот же Люцифер, вмерзший в ледяное озеро, согласно Данте. Lucifer же в прямом переводе означает "Светоносный", что в сочетании с "льдяностью" есть символ светящейся ледяной сердцевины мира, луча – оси эклиптики. Хотелось бы сказать, что это очень напоминает Солнце, "денницу", "Светозара" у русских, хоть для этого и недостаточно моих рациональных оснований. Все "ослепительные" признаки, присущие Люциферу есть и у Мороза. Вспомним, что согласно Некрасову "яркое солнце играет в косматой его бороде". Мороз – это один из ликов смерти, один из путей приобщения к смертельной (mort) бытийной общности, его посох – это не только орудие перемещения по снегам, но и орудие замораживания, умерщвления, похожее на уже известное нам одиново копье или осиновый кол.

Остается, по меньшей мере, не до конца выясненным, отчего "Светозарный" получил роль столь негативно-отстранительную при культурном переделе IX-XIVвв. Человек современный предпочитает даже и в мыслях не произносить его латинского наименования, а русское сокрыто от него во избежание сомнений и сумятицы душевной, в целях благих и спасительно - охраняющих. Хоть и шевелится что-то внутри обыкновенного человека, слышащего, случаем, русскую версию. Воистину, cujus est regio, ejus religio .

Название "Дед Мороз" интересно и наклонением эпитета. Это не просто зимний дед, это не тот, кто управляет морозом, это сам Мороз. (Родной язык труднее обратить "херу", crux interpretum). Дед-Мороз – указание на начальность морозного, ледяного периода, его главенство и его роль в осуществлении года вообще. Сказка о двенадцати месяцах убедительно представляет нам старшинство и, возможно, "могущество" - сакральную значимость каждого из двенадцати периодов года. Зима в этой сказке однозначно связывается со старческим, более могущественным и более наделенным знанием периодом.

В образе Деда Мороза видна персонификация старости, обладающей, благодаря близости смерти, выхода, знанием абсолютного характера, знанием жизни как бы извне. Этим также знаменуется отчасти период новорожденности, что сближает его со старческим предсмертием. Это "утренняя заря" и "вечерние сумерки" души. Это моменты нахождения на границе рационального и бессознательного, жизни и смерти, одной ногой "здесь", другой "там". Дед Мороз – соединение в одном символе всех тех психических разрозненностей, которые принадлежали некогда старшим, и ныне умершим членам общины. Речь, надо подчеркнуть особо, здесь идет не об отдельно-личностных разумных "душах" предков, на вере в существование и влияние которых обыкновенно спекулирует монотеистическая теология, но о концепте смерти как "бытия-Вне-жизни", как о "душе-В-мире", о самом наличии психического аспекта в органической материи.

Это психическое начало материи, anima mundi, неуничтожимое и самотождественное, более ощущаемо при подавлении внутренних речевых конструкций, словесного систематизирующего объяснения наших ощущений, получаемых непосредственным путем. Это тот гнозис, то абсолютное знание-ощущение о мире, которое содержит внутри себя ось Вселенной, "мировое дерево". Это не столько "Я есмь", как полагают психологи, сколько просто "Есть", без различения себя от мира. Феноменологически, это ощущение есть то самое "бытие-Вне-жизни", внеличностное, внерациональное сознание, что на человеческом уровне означает смерть. В этом состоит жизнеутверждающая сторона переживания смерти и моментов соприкосновения с ней – вместилищем ощущения бытия мира ("существование мира безотносительно меня-личного"), что видно из характера традиционных похоронных обрядов (тризна) и торжественной праздничности новогодья в современном человеческом обществе.

Описанный Фрезером обряд, в котором срубалась сосна и из ее сердцевины выдалбливалась статуя Осириса, также совмещает мировое дерево и предка-прародителя. Осирис – также как и Велес — бог мертвых и плодородия. Для Осириса существует еще и пищевая общность с людьми – своим телом он вскормил их, и, его тело – суть их тела. ( Ср. в хр-ве: "мы – тело христово" — о церковной общности). О теле же собственно Велеса мы ничего не знаем, но вот Люцифер, и, косвенно Дед-Мороз, представляются именно объединенными с деревом-Вселенной, как Осирис с вмещающей его сосной.

Очевидно, мифопоэтический предок – это и есть сам человек настоящий, точнее, олицетворение того, что впоследствии неточно назовут "душой". Понятие "душа" сильно компрометирует себя тем, что представляется отдельной, в частности, для господствующей теологической системы. Душа – психическое человека – есть явление самостоятельное для описания, но оно не может быть чуждо телесной вещественности и не связано с ней. Возможно лишь условно описывать феномены "души" без связи с феноменами тела, как энергии атома нельзя разлучить с его вещественностью. Можно даже говорить, что атом – либо вещество, либо энергия, в зависимости от системы описательных координат, но так или иначе – это разные аспекты целого. Кое-кто, также, выражал это термином "монада". "Монадность", т.е. самостоятельность феноменологического описания, возможность словесной отдельности предмета, присуща, вероятно, и роду, который может рассматриваться как сам человек, протяженный во времени до бесконечности.

Предки и потомки, при этом, необязательно прямого родства (речь о памяти, а не о генетической преемственности) – суть одно, обладающее единым телом <и "душой">, и на него также распространяются функции сознания, присущие человеку. Род обладает памятью и рефлексией. Для рода не важна жизнь индивида, важно содержание его сознания, а, вернее, тот резонанс, который вызывает в сознании его бессознательное, по коему признаку он и является членом рода.

Предки умершие — славянские навьи – avi в романских языках — птицы, что созвучно неоформленности, невербализуемости ощущения смерти. Мы знаем о присутствии птиц, но мы почти никогда не держим птиц в руках, если они не убиты нами. Латынь дает нам впечатляющее соединение понятия "дедов" и птиц, воплощавших славянских навий. Avis (птица) – avitus (притяж. от "дед") – avius (сбившийся с дороги, находящийся в стороне) – проясняет интересующий нас смысловой ряд. Хорошо бы прояснить конкретику образов вещих антропоморфных птиц (Сирин – Алконост – Гамаюн), являющихся, видимо, эллинскими по происхождению, но, очевидно, во всем схожими с нашими непоименованными навьями. В частности, Алкион (Алконост, при определенном прочтении греческого a l u w n ) "гнездо творитъ у моря… яйца ражати в море, среди зимы" (6, стр. 52), в связи с чем существует понятие "алкионовых дней", что, кажется, находится в корреляции как с "волчьими праздниками", упомянутыми выше, так и с зимними святками. В это время "влъны оутишетъ, престаноут въ тогда в’еси ветри" (там же). Птица Алкион "райская" по данным иконографическим, и гнездясь в море, за границей доместицированного пространства, как бы "нигде" указывает нам, кроме того, и нахождение навий – все та же мировая ось – постигаемая чувственно, а не рационально. Она поет песни, но "никогда видима не бывает". Сирин же известен способностью умертвлять своим пением путника, "впадающе в чювстве" и "забыти живота сего телеснаго" (6, стр.226) Сирины "нарицаются рекше вилы" (там же, стр 228), а вилы, как мы знаем – женские духи, обитающие по берегам рек, "берегыни". В отличие от русалок, они могут летать, но, думаю, крылья их атрофировались в позднейшем, при сближении с откровенно греческими сиренами, более рыбами, нежели птицами.

Интереснее всего роль птицы Гамаюн, которая летает, никогда не садясь на землю, но, упав, знаменует смерть князя или самодержца. Повсеместно известно народное представление о том, что перед смертью человек видит во сне или вспоминает своих умерших родственников, находится как бы в кругу своих "дзядов", которые и олицетворяют его смерть, как и греческий Гамаюн. Эти представления совершенно становятся понятными при использовании осевой модели бытия отдельного человека, осознавание смерти как неподвижного центра веретена.

Хотелось бы спросить специалистов – не к этому ли относится культивированное кормление голубей стариками и детьми (преимущественно) у центров культурно-духовного просвещения (ранее, несомненно, церквей) хлебными крошками. Не задабривание ли это предков, подобно зимнесвяточному кормлению волков на перекрестках?
..."

Ответить

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и 2 гостя