Представляется целесообразным коротко рассмотреть концепции священного царства в индоевропейской традиции, наследниками которой в той или иной мере являлись германцы и скандинавы. К общеиндоевропейскому термину *reg- со значением «предводитель», «царь», восходят: др.-инд. râjan — «царь», лат. rex — «царь», др.-ирл. ri — «царь», rige — «царство». «Индоевропейское rex — понятие более религиозное, чем политическое. Обязанности rex — не повелевать и не вершить власть, а устанавливать правила и определять то, что относится к «праву» в прямом смысле этого слова. Определенное таким образом понятие rex оказывается гораздо ближе к жрецу, чем к самодержцу, указывал Бенвенист. Тем не менее, несмотря на замечание Бенвениста, исторически *reg-, видимо, выполнял именно политические функции, в то время как священные функции выполнял специальный священник.
Таким образом, ведическое общество (а согласно теории Ж. Дюмезиля, и все индоевропейское общество) существовало на трех уровнях. В священной сфере главенствовали брахманы, они совершали коллективные ритуалы. В политической сфере главенствовал царь, который не обладал самодержавной властью, а, скорее, выполнял функции, наподобие русского князя. К радже был приставлен отдельный священник — purohita, который от имени царя совершал священные обряды, связанные с царской властью. Религиозная деятельность самого царя ограничивалась ритуальными функциями, обычными для всех кшатриев. Схожую организацию можно обнаружить в комплексе обрядов, совершаемых особым жрецом-друидом при древнекельтском царе ri. Возможно, аналогичного царского жреца знала и римская традиция в лице rex sacrorum. Судя по сообщениям римских историков, «священные цари» Рима многие ритуалы совершали сами, и все же часть функций, хотя бы периодически, перекладывалась на специального жреца Юпитера — Flamen Dialis.
Сакральные функции царей продолжали существовать и в демократических Афинах, в которых сохранялся институт монархии в лице архонта-басилея. Это — избираемый священнослужитель, который носил титул царя и выбирался из потомков древнего царского рода. Как замечает А.Б. Зубов, «городу можно было перейти к демократии, но нельзя было передать демосу священные функции». Это свидетельствует о том, что в индоевропейской традиции в качестве священной, вероятно, почиталась сама царская власть, а ее конкретный представитель в большей степени являлся политическим деятелем, но при этом и сакральным лицом.
Переходя от общеиндоевропейских замечаний о священных царях к германцам, нужно отметить, что королевская власть у древних германцев являлась лишь разновидностью власти военного вождя племени и, следовательно, с необходимостью связывалась с богом войны Одином. Вопрос о восприятии скандинавами королевской власти остается открытым, и концепции исследователей обычно колеблются между двумя крайностями: одни отстаивают тезис о том, что в Скандинавии существовала сакральная королевская власть и что она порождалась благоговейным трепетом перед королями, другие утверждают, что в дохристианскую эпоху вообще ничего подобного не существовало. Скандинавские конунги, как и ярлы, которые могут быть отнесены к одной категории с королями, подобно ведическим раджам, вероятно, сначала не обладали полнотой власти.
Наиболее полные сведения о религиозных аспектах происхождения королевской власти у германцев можно почерпнуть из эддической Песни о Риге. Эта поэма, вероятно, восходит к дохристианскому наследию Скандинавии и датируется X столетием. Дж. Флек полагал, что Песнь о Риге является примером культовой поэзии, которая отражает посвящение и необходимую для этого посвящения передачу знания о порядке наследования сакрального королевского сана. Если говорить в общих чертах, то в Песни о Риге излагается легенда о странствующем асе Риге (это имя более нигде не встречается в качестве имени собственного), от которого появились все три сословия средневековой Скандинавии — рабы, бонды (свободные фермеры) и ярлы. Скандинавские сословия, впрочем, с трудом могут быть сопоставлены с индийскими кастами, т.к. они не имели ограничений, обусловленных религиозными законами, нарушение которых вело бы к изгнанию человека из сообщества. Как замечает Р. Симек, образ странствующего под псевдонимом бога, «посещающего людей и передающего избранным знание рун, лучше соотносится с Одином». Само имя Rigr, вероятно, происходит от др.-ирл. ri - «царь» и восходит к общеиндоевропейскому *rëg— наименованию «священного царя». Таким образом, первично или вторично, но Риг — это правитель индоевропейского типа, но представленный мифическим лицом.
Песнь о Риге рассказывает, что во время одного из посещений людей Риг взял ребенка, передал ему знание рун, назвал его Ярл-Ригом (Jarl-Rigr) и сделал своим сыном. После того как бог его усыновил, Ярл отправился завоевывать земли. Внешне поведение Ярла вписывается в обыкновенную деятельность военного вождя. В то же время его поступки полностью соответствуют одиническому богословию войны. Ярл-Риг предстает человеком, посвященным в какие-то божественные таинства, связанные с культом Одина, что и отражено в усыновлении, наречении новым именем, включающем в себя имя самого бога Рига, и передаче знания рунической письменности. По сути, в поэме в лице Ярл-Рига дана персонификация высшего сословия раннесредневекового скандинавского общества — ярлов, а также религиозные рефлексии о категории власти в целом.
В конце Песни о Риге Ярл нарекает своего младшего сына Кон Унг (Коnr Ungr), что переводится как «юный отпрыск», и в народной этимологии соответствует слову «конунг» (konungr) — древнескандинавскому термину для обозначения верховного правителя, который в эпоху средневековья тождественен понятию «король».
Все мифологемы, представленные в Песни о Риге, соответствуют культу Одина. Можно предположить, что ворон (спутник Одина) упрекает нерадивого юношу в том, что он не выполняет свой одинический долг, который, собственно, и состоял в ведении постоянных военных действий — жертвоприношений богу.
Некоторые религиозные коннотации королевской власти, возможно, отражены в этимологии слова «ярл». Термин «ярл» часто связывается с именем германского племени герулов (эрулов — herulli, еrulі), населявших Южную Швецию, датские острова Фюнен и Зеландию и Ютландский полуостров до II в. Около 250 г. герулы были вытеснены на юг племенами данов, и одна их часть ушла в низовья Рейна, другая — в Северное Причерноморье. Само имя герулов хорошо известно греческим, римским, а также готским и лангобардским историкам, но при этом не встречается в раннескандинавских, франкских и древнеанглийских источниках. Возможно, имя герулов носило скорее социальный, чем этнический характер, и означало либо предшественников викингов, либо представителей военной касты, на что и может указывать схожесть имени герулов и скандинавского термина «ярл». Постоянные набеги герулов то в устье Рейна, то в Испанию, то на побережье Черного моря, то на Дунай и Балканы позволяют говорить о собирательном названии для шведских и норвежских викингов эпохи Переселения.
Племенное имя герулов совпадает со словом еrilaz (еrila R, на которое указывал еще С. Бугге. Слово erilaz встречается, как минимум, в девяти рунических надписях. В древнейших из них оно образует устойчивую формулу: ek erilaz + имя собственное в притяжательной форме: «Я, эрил такого-то». ErilaR, возможно, именовались «мастера рунического письма» или жрецы, владевшие тайнами гадания на рунах. «В настоящее время можно утверждать, что с фономорфологической точки зрения не вызывает возражения соположение рун erilaR с исл. Jarl и имени герулов», — указывает Макаев. Если согласиться с предположением, что герулы были предтечами позднейших викингов, представителями военного сословия, а не этническим образованием, тогда в них можно усмотреть передатчиков рунической письменности — эрилов. Это согласуется с тем, что знание рун связывалось, прежде всего, с сословием скандинавских ярлов. Вместе с тем в мифическом контексте происхождение рунической письменности связывалось со знаменитым самозакланием Одина на мировом древе, результатом которого стало обретение рун. Все это свидетельствует о том, что ярлы были связаны с Одином.
Если попытаться коротко охарактеризовать военное богословие культа Одина, то можно сказать, что сам процесс войны воспринимался скандинавами как сакральный акт, посвященный богу. «Сражение уподоблялось жертвоприношению: и победитель, и побежденный приносили кровавую жертву богам. Таким образом, героическая смерть приобщает погибшего к исключительному религиозному опыту. Более того, экстатическая природа смерти сближает воина с вдохновенным поэтом, провидцем или шаманом», — писал М. Элиаде.
Таким образом, подводя некоторые итоги, можно сказать, что в Песни о Риге процесс становления королевской власти мифически связывается с одинической теологией войны и культом Одина в целом, что предположительно исторически подтверждается взаимосвязью терминов «ярл», «эрил», «герулы», а также возведением королевских генеалогий к богу Одину.
(И.О. Негреев)