Перевод и комментарии Н.Топчий
Древнескандинавская поэма «Сны Бальдра» (Baldrs draumar) сохранилась в манускрипте Arnamagnæan Codex AM 748 I 4to (примерно 1300-1325 годы, содержит часть эддических песен), где следовала за «Песней о Хюмире». В Codex Regius (CR 2365), на котором основывается список песен известной нам «Старшей Эдды», поэма не входит. Существуют также более поздние бумажные рукописи, в которых поэма озаглавлена как «Песнь о Вегтаме» (Vegtamskviða). Некоторые бумажные рукописи содержат дополнительно около пяти строф, которые считаются поздними по происхождению. Софус Бугге (Sophus Bugge, 1833 – 1907 гг.) относил их к XVII веку, и полагал, что они принадлежат автору «Предваряющей песни» (Forspjallsljöð).
Исследователь Беллоуз (Henry Adams Bellows), переводивший поэму на английский (издан перевод в 1936 году), предполагал, что «Сны Бальдра» были созданы в середине X века. Опираясь на сходство между строфами 32-33 «Прорицания» и строфой «Снов», в которой описываются обстоятельства мести за Бальдра, Беллоуз допускал, что у двух поэм один автор. С другой стороны, Вигфуссон (Guðbrandur Vigfússon, 1827-1889 гг.) видел стилистическое сходство «Снов» и «Песни о Трюме» и предполагал общего автора уже этих двух произведений (например, идентичны первые четыре строки начала «Снов» и четырнадцатой строфы «Песни о Трюме»).
В целом, как кажется, у нас нет особых оснований сомневаться, что данный текст отражает ещё одну грань устной традиции исландского мифа, чем можно объяснить как параллели обоих текстов, так и расхождения между ними.
В поэме можно заметить влияние древних сюжетов и образов ― от индоевропейской общности и до римской поэзии, последнее, вероятно, не непосредственно, а через предания Ирландии. Общеиндоевропейским, даже общечеловеческим, мотивом будет само путешествие в Подземный мир, вопрошание мёртвых, чтобы узнать судьбу (вспомним вопросы Одиссея Тиресию), представление о совете, на который собираются боги для решения важных вопросов (последнее можно встретить ещё в угаритских текстах, см. так называемый Rpum texts или Rephaim texts KTU 1.20: ii 2). Исследовательница Рут (Rooth, Anna Birgitta. Loki in Scandinavian Mythology. Lund: C. W. K. Gleerups Förlag, 1961) предположила влияние на поэму эпоса «Фиваида» (англ. The Thebaid) греко-римского поэта Статия (Publius Papinius Statius, греч. Πόπλιος Παπίνιος Στάτιος) жившего в 45-96 гг., т.е. бывшего современником Тацита. Мотивы «Фиваиды» могли быть донесены до скандинавов через ирландскую её версию, известную как Togail na Tebe («Разрушение Tebe», т.е. Фив).
В первой книге латинской поэмы боги, предводительствуемые Юпитером, проводят совет, и Юпитер велит Меркурию отправляться в царство Аида, чтобы вернуть на землю Лая, отца Эдипа. Строки, описывающие это, можно сопоставить с началом «Снов Бальдра». Вторая книга поэмы рисует посещение мрачного царства Аида Меркурием, причём навстречу последнему выбегает стерегущий вход трёхглавый пёс Кербер. Он угрожающе рычит, и Меркурий усыпляет его при помощи чар. Этот момент также сопоставим со встречай Одина с псом из Хель в скандинавском тексте. Ирландская версия «Фиваиды», Togail na Tebe, ставит рядом два вышеназванных эпизода ― совет богов и сошествие Меркурия в Аид (причём начинает путешествие бог, используя «птичий наряд», перекликающийся с «птичьим оперением», которое боги и валькирии надевают для полёта в Северной мифологии). При возвращении из Аида Кербер пытается не выпустить Лая, но Меркурий усыпляет пса своим жезлом. Можно вспомнить, что Тацит отождествлял верховного бога свевов, т.е. наиболее вероятно ― Водана, именно с Меркурием, и эту традицию переняли более поздние книжники в отношении Одина. Так римскому «дню Меркурия» (среде) соответствует древнескандинавский Óðinsdagr. Можно припомнить и «Диалог Соломона и Сатурна II», 58 где на вопрос: Saga me, hwá ærost bócstafas sette? (Скажи мне, кто первым установил книжные-знаки?), следует ответ: Ic ðe secge, Mercurius se gygand (Я скажу тебе, Меркурий великан), что заставляет вспомнить дар Одина — руны.
Возможно даже, что ассоциативный ряд порой оказывался ещё сложнее. Сэмуэль Зиннер (Samuel Zinner, Two Edda Poems – Rough Draft 2016), осторожно предположил связь Один-Меркурий-Гермия (Hermes)-Хермод (Hermóðr) в истории поездки Хермода в Мир мёртвых при попытке вызволить Бальдра. Такое течение событий в большей степени соответствует сюжетной схеме «Фиваиды», где верховый бог (Юпитер) отправляет своего сына (Меркурия-Гермия) в Мир мёртвых ради возвращения Лая. При этом Хермод, пытающийся продлить жизнь Бальдру (Hermóðr vildi auka aldr), упоминается в висе неизвестного скальда (Málsháttakvæði 9), т.е. история его путешествия в Хель бытовала и помимо Снорри.
Ещё один перекликающийся со «Снами Бальдра» мотив «Фиваиды» — это сам мотив вещего сна. У Статия рассказывается, как охотницу Аталанту из Аркадии беспокоят зловещие сны, предрекающие гибель её сыне Парфенопею, что и сбывается в бою под Фивами. С другой стороны, мотив вещих снов является общечеловеческим и встречается в самых разных культурах
Разумеется, всё вышеупомянутое не означает, что сказители, изложившие мифы о путешествии Одина и Хермода в Хель, позаимствовал сюжет у римлян или ирландцев. Но вот популярность образов «Фиваиды», которая в ирландской версии вполне могла быть знакома и скандинавам-язычникам, могла повлиять и на форму начала «Снов Бальдра», поэмы, посвящённой независимо существующей северной истории. Как пишет Зиннер: «скандинавский миф о Бальдре отражает множество мифологических импульсов и традиций, исходящих из восточного, греко-римского, англосаксонского, британского и ирландского окружения. Бальдр представляет не одну единственную тенденцию; его миф не является исключительно акклиматизированной историей, хотя и является частью смешения мотивов. Рассказ о Бальдрё — это ещё и военный эпос, подчеркивающий слепоту бога войны». Имеется в виду тут убийство сына Одина слепым богом, чьё имя Höðr восходит к höð — «война, битва, резня».
Самуэль Зиннер высказал ещё одно интересное, хотя и не бесспорное, предположение: что умершая вёльва, к которой обращается Один, является великаншей Ангрбодой, женой врага богов Локи и матерью его детей: змея Ёрмунганда, волка Фенрира и самой хозяйки Мира мёртвых Хель. Смерть Ангрбоды, заодно, объяснила бы, почему её чудовищные дети оказались в Асгарде.
Виктор Рюдберг (Rydberg, Viktor. Teutonic Mythology. Translated from the Swedish by Rasmus B. Andersen. London: Swan Sonnenschein & Co., 1891) отождествлял Ангрбоду с Гюлльвейг/Хейд, трижды и безуспешно убиваемой асами за козни против богов, а также с героиней «Прорицания вёльвы». Момент здесь весьма спорный, хотя то, что Гулльвейг под именем Хейд «ещё живёт» (enn lifir), как сказано в «Прорицании», может означать жизнь в потомках и последовательницах: в «Малом прорицании вёльвы» Локи находит полусгоревшее сердце некой злой женщины и становится беременным (kviðugr), откуда пошли все ведьмы/тролльши (flagð). Возможно и «психологическое» объяснение: поднятая здесь и сейчас ощущает себя живой, хотя потом вернётся в могилу.
То, что средневековые слушатели могли видеть между Ангрбодой и вёльвой (и, возможно, Гюлльвейг) сходство, допускает и Зиннер. Это бы объяснило, почему Один приходит к вёльве под чужим именем, а также ― кем были упомянутые им «три турса», её дети. И в случае заточения Фенрира, и, тем более, в случае убийства в чертогах богов, причины остаться неузнанным у Всеотца были. При таком прочтении слова вёльвы про Локи, который освободится перед Рагнарёком, становятся особо эмоциональными, и заставляют задуматься, а не спровоцировал ли Один собеседницу выдать в порыве чувств то, что она сообщать богам вовсе не хотела ― первое для асов упоминание гибели мира и рока богов?..
Ещё одна интерпретация связывает вёльву с Тёкк, великаншей из некой пещеры, отказавшейся плакать по Бальдру, отчего тот навсегда остался в Хель (напр. Rudolf, Adalbert 1887: “Vier altnordische Lieder. Beitrag zur Edda-Kenntnis”, Archiv für das Studium der neueren Sprachen und Litteraturen 78, 43–74.). В этом случае акцент делается на вопросе Одина про оплакивание Бальдра, на который вёльва так и не ответила. История про слёзы как выкуп у смерти может быть очень древней, однако сама Тёкк упоминается только в «Видении Гюльви» и нам ничего более о ней не известно. Имя у Тёкк (Þökk) говорящее – «Благодарность», что равно может быть как прозрачной шуткой Локи, якобы явившегося в личине Тёкк, так и следствием книжного морализаторства Снорри о том, что на благодарность в жизни рассчитывать не стоит. Да и принадлежность вёльвы к миру Хель вроде бы не соответствует условию, по которому должно было плакать всё живое и мёртвое в мире живых (í heiminum — единственное число, определённое существительное, «один этот (т.е. земной) мир»). А вот отказ вёльвы от ответа на ключевой вопрос при попытке вернуть Бальдра, что, возможно, повлияло бы на судьбу, едва ли случаен.
Вопрос Одина напрямую связан с загадками «Речей Вавтруднира» и «Загадок Гестумблинди» (из «Саги о Хервёр») своей формулировкой: Hverjar ro þær meyjar … В этих стихах каждый такой вопрос имеет конкретный ответ, и в «Снах Бальдра» по аналогии ответом должно было бы быть «волны». Но, как замечает Матс Мальм (Mats Malm, Baldrs draumar: literally and literarily), сам по себе вопрос здесь менее важен, чем его функция: важно, что на этот вопрос нельзя ответить (как на другой вопрос Одина не смогли ответить Вавтруднир и Хейдрек), он становится причиной завершения диалога. Интересно, что если основная трактовка имени Angrboða принята как «Возвещающая горе» (что делает и вёльва), то Джон Линдоу (Lindow, John 1997: Murder and Vengeance among the Gods. Baldr in Scandinavian Mythology, FF Communications 262, Helsinki) предлагает альтернативную этимологию «Разрушительница фьордов», т.е. снова морская волна... Такая интерпретация требует незасвидетельствованного феминитива boða от boði (мужской род) «бурун», но она весьма заманчива, поскольку связывает и вопрос Одина, и мнение Снорри, что Тёкк — это замаскированный Локи. Ведь Ангрбода выступает его женской парой и, можно сказать, воплощением души, в мире чудовищ (как Сигюн можно рассматривать как его женский аспект в мире асов)… И сама мысль, что волны оплакивают (или не оплакивают?) погибших, исполнена поэтики, по крайней мере, для современного сознания. А ещё в «Загадках Гестумблинди» волны названы также вдовами, что «редко благосклонны к отряду воинов» (перевод Т.В.Топоровой)… (ради справедливости надо сказать, есть и другие варианты ответа на вопрос Одина, см. примечания к строфе после перевода).
Знал ли сам Один ответ на свой вопрос во «Снах», как знал его в «Речах Вавтруднира» и «Загадках Гестумблинди», т.е. пытался ли предотвратить судьбу или сознательно отпускал сына ради его возвращения после Рагнарёка, нам не ведомо. Если второе предположение верно, как допускает, например, Матс Малм, то спуск в Хель и разговор с вёльвой могли быть лишь способом убедиться, что всё идёт как должно. Однако, такие рассуждения — не более чем наши игры разума.
«Сны Бальдра» созданы в поэтическом размере форнюрдислаг (fornyrðislag, «древний размер»), также называемом эддическим размером. Спорные строфы (и строки), считающиеся поздними, в большинство современных публикаций поэмы не входят. Тем не менее, нельзя полностью исключить, что они могли быть скопированы с несохранившейся древней рукописи. И даже если они родились в XVII веке, они определённо отражают исландские народные представления о потустороннем, вроде обращения к прорицателям или связи севера, смерти и магии.
