Между прочим, вера в способность дурного печатного слова ухудшить реальность и нравственность (а хорошего, соответственно, его улучшить) в психологии и психиатрии называется магическим мышлением. Воспитательная функция искусства в марксистско-ленинской эстетике – из той же самой оперы. Это раз. А во-вторых, Толкиен столько раз предупреждает устами своих героев о том, что Кольцо использовать ни в коем случае нельзя, что количество таких предупреждений просто не поддается учёту. Какое уж там узаконение!
А вот с «мифологией для Англии» сложнее. Толкиен не прячется за барьером неудобочитаемости, все запятые у него расставлены по местам, читать его попросту интересно, и именно таким путем он, как Фродо в Мордор, пробирается на территорию, ревностно охраняемую тоталитарным совковым самосознанием. Одно дело читать в «Старшей Эдде» про Мюрквид непроезжий, по которому толпами бродят турсы – мы не ассоциируем это с реалиями окружающего нас мира и потому не боимся потерять любовь к родине или гордость за историю. И совсем другое – читать Толкиена, которого, казалось бы, можно понимать, даже не подозревая о сложности внутреннего устройства текста.
А он действительно устроен достаточно сложно. Помимо внутренних зацеплений образов (особенно заметных в стихах – правда, для того, чтобы их разглядеть, читать лучше в подлиннике) существуют еще обширные внешние связи – явные и скрытые цитаты, чаще всего из эпосов народов Северной Европы. Из-за этой стилевой особенности, кстати сказать, Толкиена нередко причисляют к постмодернистам. Так это или не так – вопрос отдельный и здесь неуместный. Но несомненно, что эта особенность требует от читателя хотя бы поверхностного знакомства с этими произведениями. Без обнаружения отсылок к ним понимание того, что хотел сказать Толкиен, существенно затрудняется.
Например, гл. 15 «Хоббита» (где Бильбо беседует с драконом Смаугом) представляет собой скрытую вариацию на тему «Беовульфа» - хотя, конечно же, трехфутовый Беовульф по меньшей мере комичен. Следующая глава – это уже реминисценция на тему другого великого произведения древнеанглийской литературы – «Битвы при Мэлдоне». Если не распознать хотя бы эти литературные источники, не вспомнить, что общая их тема (а, следовательно, и «Хоббита» также) – это тема героизма подлинного и мнимого, то очень трудно понять, в силу какой логики Гэндальф несколько раз называет Бильбо отважным. Остается разве что принять на веру, что он что-то такое в нем рассмотрел. Но слепо доверять чужим словам опасно, и сам Гэндальф это прекрасно понимал.
Другой пример. Когда гномы в том же «Хоббите» называют свои имена, подготовленный читатель сразу же понимает, что они попали туда прямиком из «Старшей Эдды», точнее, из «Прорицания вёльвы». Но, заметив это, невозможно не вспомнить, что перечнем имен гномов «Прорицание вёльвы» только начинается. А заканчивается оно не чем иным, как Рагнарёком – гибелью богов, людей и всего мира. И хотя в «Хоббите» все завершается вроде бы благополучно (вот только колечко какое-то странное в Шир закатилось), мы понимаем, что это еще не конец: самые страшные битвы еще впереди. И вот (уже во «Властелине Колец») Гэндальф, рассказывая хоббитам о своей битве с балрогом, неожиданно произносит: «Is not that enough? Довольно ль вам этого?» Это – прямая цитата из «Старшей Эдды». Все переводчики этот факт прохлопали, и, по-моему, совершенно зря. Ибо, слыша ее, мы понимаем: Рагнарёк уже близок.
Сурт едет с юга
С губящим ветви,
Солнце блестит
На мечах богов,
Рушатся горы,
Мрут великанши,
В Хель идут люди,
Расколото небо.
Уцелеть суждено немногим. Но этим немногим – и об этом мы помним тоже – суждено восстановить разрушенное. Конец света оборачивается новым началом. Так было и в «Старшей Эдде», и во «Властелине Колец», и в Апокалипсисе, которым завершается вся Библия. То есть это упования принципиально христианские. И не случайно падение Саурона приходится на 25 марта – на Благовещение. Потому что весть о Новом Начале – безусловно благая, и именно она была возвещена в тот день Средиземью.
Итак, Толкиен стремился законсервировать самые различные содержательные аспекты европейской культуры, начиная с древних времен и до наших дней. С какой целью – мы можем только гадать. Возможно, остро ощущая потерянность, «закат Европы», очутившись между двумя гигантскими мясорубками двух мировых войн, в эпохе, где все слова уже сказаны и уже скомпрометированы, Толкиен ищет культурную опору, пытается создать нечто из обломков. «Старшая Эдда», «Беовульф», «Калевала» и многие другие произведения казались ему фрагментами огромного эпического полотна, некоего «утраченного предания». Их разрозненность и неудобочитаемость только лишний раз убеждали его в том, что это, конечно же, именно фрагменты. И задачу свою он (как некогда составитель «Калевалы» Элиас Лённрот) видел в том, чтобы собрать их воедино, привести в систему, выстроить сюжет… Но все это, повторяю, только догадки.
А вот что можно утверждать совершенно точно: в результате он создал ряд произведений, имеющих абсолютно самостоятельную идейно-художественную ценность. Как и любое другое художественное произведение, они воспринимаются читателем прежде всего в свете собственных идейных и эстетических установок и никогда – в свете мотивов, подтолкнувших автора на их написание. Точно так же сам Толкиен определял жанр «Путешествий Гулливера» как книги о путешествиях, хотя не мог не знать, что эта книга и задумывалась, и создавалась в совершенно ином жанре. Поэтому, читая Толкиена, мы находим в нем свое, то, что понятно и близко нам. И потому русскими быть не перестаем.
Да и с мотивами тоже далеко не все ясно. «Книга утраченных преданий», написанная еще в 20-е годы, насквозь пропитана английским духом – это заметно даже русским читателям (и потому она, кстати, для них малоинтересна). Действие происходит на острове Тол-Эрессэа, который есть древняя Англия; главный герой, Эриол, - он же Ангол, мифический предок всех англичан; ну и так далее. В «Хоббите», впервые изданном в 1937 году, примет чего-то специфически английского уже гораздо меньше, и они зачастую подаются не без иронии. Чего стоит хотя бы произношение Голлума! В России, правда, немногие догадываются, что Толкиен здесь иронизирует над очень характерной особенностью английского языка: обилию шипящих и свистящих звуков. Yess, my presiouss! Во «Властелине Колец» (первое издание – 1954 г.) примет Англии еще меньше. И хотя известный толкиеновед Том Шиппи в «Дороге в Средиземье» отыскивает их немало, особенно в Рохане, для не слишком искушенного английского читателя их распознавание невозможно. Тем более – для русского читателя. Лично мне, кстати, Рохан всегда напоминал юг России – Дон или Кубань.
А вот в «Сильмариллионе» (закончен в начале 60-х гг., издан посмертно) никаких примет Англии нет, и даже Тол-Эрессэа не принадлежит более этому миру.
Но… мифология для Англии – и без Англии? Абсурд очевиднейший!
Если несколько перефразировать известное высказывание Николая Гумилева о Блоке, то можно смело сказать, что перед автором «Книги утраченных преданий» стоят два сфинкса, заставляющие его петь и плакать своими неразрешенными загадками: это Англия и его собственная душа. Про автора «Сильмариллиона», даром что это тот же самый человек, так сказать уже нельзя. Англия в «Сильмарилионе» безнадежно выведена из игры и убрана с полигона. Ее там нет как нет и быть не может. Правда, остается еще душа. Она и есть место действия итоговых произведений Толкиена.
Бильбо отправляется в путь образцово пустотелым обывателем, а возвращается скальдом – поэтом и воином в одном лице. Сэм по приходе в Шир поднимает восстание и руководит им с искусством опытного полководца. Фродо становится – не побоюсь этого слова – святым. То есть для Толкиена поход, quest – это не просто физическое перемещение «туда и обратно», но и образ пути жизненного, которым недостаточно просто следовать, но необходимо осмыслить, вывести некую формулу. Мысль эта, кстати, напоминает одно замечание из «Философических писем» П.Я. Чаадаева:
«Мы все имеем вид путешественников. Ни у кого нет определенной сферы существования; ни для чего нет правил; нет даже домашнего очага…»
И вдруг выясняется, что… ничего этого и не нужно. А единственно необходимым оказывается Закон Походного Братства – тот самый, для которого нет ни гномов, ни эльфов, ни эллинов, ни иудеев…
А, кстати, что означают эти общеизвестные слова апостола Павла? Что значит «нет ни эллина, ни иудея», если они в действительности таковы? Их нет только тогда, когда «везде и во всем Христос», то есть если вера грека-язычника, иудея или христианина приводит каждого из них к мысли, что Бог – один для всех, что мы все живем на шаре и у всех до неба расстояние одно. А это, в свою очередь, исключает национальную и религиозную рознь – подлинные бичи нашего времени. Без этого невозможно было бы Братство Кольца и невозможно было бы спасение Средиземья от Великой Тьмы.
Да, я знаю, что так думают далеко не все. В частности, когда Толкиен еще не был не только Профессором, но даже и студентом, мой земляк Андрей Белый опубликовал статью «Штемпелеванная культура», где писал об опасности возникновения «интернациональной культуры», которую якобы создают евреи. С моей точки зрения (и с толкиеновской, я убежден, также) дело обстоит в точности наоборот: универсализм – благо, без религии и культуры, объединяющих мир, нет и не может быть его спасения от Великой Тьмы.
Здесь я должен высказать ряд соображений, которые не всем будут ласкать слух, но без которых нельзя понять, почему Толкиен никакой «мифологии для Англии» не создавал и создавать не мог. Так вот: здесь и сейчас, в этой системе оппозиций, несомненным проявлением Великой Тьмы является филетизм, то есть проявление церковного национализма. В современной форме это течение в православии, объявляющее его исключительно русской и только для русских религией и единственным предметом веры выставляющее так называемую «Святую Русь». Под этой последней опять-таки понимается не то, что является ею на самом деле, не святые и подвижники, славившие Бога на земле русской, но реальное государство под названием Российская Федерация. Эта система воззрений широко распространена, несмотря на то, что официально осуждается церковью как злейшая ересь и пережиток идолопоклонства. Христианину полагается верить прежде всего во Христа, и только потом – в Россию.
Но тут начинает играть скрытым до поры смыслом личность самого Толкиена. Он, как известно, был католиком, а в Англии они составляют религиозное меньшинство. В церкви же большинства – англиканской – церковно-националистические настроения очень сильны. Англиканство нередко подается как религия для англичан, и точно так же единственным предметом веры выставляется «добрая старая Англия», которую англичанам предписывается любить, как русским – Россию. А это – не «еще одно» проявление Великой Тьмы, а в точности то же самое: подобное местечковое «христианство», так же, как и филетизм, противостоит самому духу христианства подлинного.
Иисус был распят не для спасения русских или англичан, но всего человечества. И именно поэтому против Толкиена с такой слюнобрызжущей ненавистью высказываются наши доморощенные «патриоты»: он не просто проповедует истину христианского универсализма, но кладет ее поперек их общераспространенной и признанной публично за истину лжи. Именно в этом, а не в создании некоей «мифологии специально для Англии» состоят его заслуги перед литературой.
Автор - Thillis