ОСМЫСЛЕНИЕ И ОБОЗНАЧЕНИЕ «СУДЬБЫ» в ДРЕВНЕИРЛАНДСКОЙ МИФОПОЭТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
Добавлено: Вт сен 07, 2021 4:07 pm
Т. А. Михайлова
ОСМЫСЛЕНИЕ И ОБОЗНАЧЕНИЕ «СУДЬБЫ»
в ДРЕВНЕИРЛАНДСКОЙ МИФОПОЭТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ *
В свое время нами был проведен анализ лексики, обозначающей «смерть» и «умирание» в гойдельских языках. Распределение семантических мотивировок данных обозначений позволило нам дать их классификацию и с относительной легкостью выделить несколько базовых «концептов» внутри данной семантической группы, которые нашли свои параллели в других индоевропейских языках, с одной стороны, и в то же время помогли выявить ряд специфических особенностей именно кельтского осмысления смерти и Иного мира— с другой (см. [Михайлова, Николаева 1998]). Однако попытка применения аналогичной методики к столь важной лексико-семантической группе, как «судьба», также кодируемой целым рядом лексем в древнеирландском и других кельтских языках, вызвала у нас целый ряд серьезных затруднений. Действительно, если применительно к «лексике умирания» мы могли располагать не только словарными данными, но и огромным числом разнообразных контекстов, обильно представленных как саговым, так и фольклорным материалом, то в случае «судьбы» их оказывалось значительно меньше, несмотря на то, что данные словарей свидетельствуют о наличии самого понятия в языке, а следовательно— и в сознании носителей традиционной ирландской культуры. В пользу этого говорят, с другой стороны, и достаточно многочисленные описания ситуаций предречения судьбы, провидения будущего, предречения грядущих несчастий или, напротив, побед, которые мы встречаем как в саговом материале, так и в фольклоре.
Чем можем мы объяснить данное противоречие? Как нам кажется, наиболее простым объяснением в данном случае может быть просто апелляция к тому, что называется «речевым узусом». Действительно, для современной русской культуры сам факт постоянного употребления слов «судьба, суждено и проч.» столь естественен, что их отсутствие в текстах иной культуры предстает как маркированное. Как в свое время отмечала А. Вежбицка, «Судьба является ключевым концептом русской культуры. У него вообще нет эквивалента в английском языке» (как она пишет, ссылаясь на проделанный несколькими исследователями контент-анализ, на миллион английских слов приходится 33 употребления слова fate, и 22 — destiny, тогда как русское судьба встречается 181 раз, см. [Wierzbicka 1990, 23, 24]). Но проблема, как мы понимаем, состоит не только в частотности традиционных употреблений соответствующих лексем.
Даже поверхностное сопоставление глубинной семантики слов, составляющих ЛСГ «судьба» в таких развитых современных языках, как, например, английский и французский, показывает, что «категория судьбы» осмысляется в них по-разному, по крайней мере— в плане выражения. Так, английскому fate, как нам кажется, нет аналогов ни во французском, ни в русском языках, французское fortune по своей семантике не столь «благоприятно» как аналогичное английское (хотя оба в качестве вторичных значений имеют ‘богатство, состояние’) и оба, естественно, не являются эквивалентами русского форту на, английскому luck во французском соответствует несколько обозначений, причем все они не передают сложной семантики русского удача и проч. Сказанное — очевидно, однако мы неизбежно должны вспоминать об этих банальных несоответствиях, поскольку интерпретируем значения ирландских (и валлийских) лексем именно в первую очередь посредством обращения к существующим английским и французским словарям данных языков (добавим сюда также словарь Покорного, в котором праиндоевропейский материал преподносится сквозь призму не менее сложного семантически современного немецкого языка). Именно поэтому нам представляется необходимым при анализе «концептов» судьбы в древнеирландском языке опираться скорее на контексты употребления соответствующих лексем, чем на их словарные «эквиваленты». Возможно, более пристальный анализ случаев употребления слов, которые в словарях имеют условный эквивалент fate или destiny (но, отметим, обычно не в качестве основного!), позволит нам увидеть в равной степени как отсутствие нашего понимания «концепта судьбы», так и наличие какого-то принципиально иного осмысления причинно-следственных связей, управляющих последовательной совокупностью важнейших событий в жизни личности и коллектива. Ведь, как мы можем предположить, если в ситуации описания «умирания», как бы ни осмыслялось само понимание смерти и дальнейшего посмертного существования в той или иной исследуемой культуре, сам факт прекращения земного бытия все же остается в достаточной степени реальным и объективным, то с описанием «судьбы» мы сталкиваемся, возможно, с совершенно иным типом осмысления причинно-следственных связей.
Обратившись к работам по мифологии Древней Ирландии, мы с удивлением обнаружили, в отличие от древнегреческой, римской и германской традиций, имеющих обильную историю изучения самого понятия судьба, «литература по вопросу» в нашем случае сводится всего к двум (!) небольшим статьям, 3. rBHHHa[Gwynn 1910] и А. Г. Ван Хаммеля [Hammel van 1936], вышедшим более чем давно. Обе работы подробно анализируются в книге нидерландской исследовательницы Ж. Борч о водяных монстрах в древнеирландской литературе, однако делается это там лишь поверхностно, и, как справедливо пишет автор, «анализ слов, обозначающих «судьбу», равно как и проблема самого данного концепта, требует более глубокого изучения, однако это выходит пока за рамки нашей работы» [Borsje 1996, 68]. В своей работе Э. Гвинн приходит к, возможно, чересчур резкому выводу, что «не имеет смысла искать ясную общую концепцию Судьбы в саговой традиции. Мы можем предположить, что к периоду ее становления гэлы еще просто не дошли до стадии размышления о жизненных проблемах» [Gwynn 1910, 163]. «Фатализм кельтов строится на цепи магических действий»— пишет 26 лет спустя А. Ван Хамель [Hamel 1936, 210], отчасти ему возражая, но отчасти и соглашаясь с идеей, что «концепт судьбы» у древних кельтов в привычном для нас понимании сформирован еще не был. Мы не беремся судить сейчас о проблеме столь глобальной, но эти тезисы, как и сам факт почти полного отсутствия описаний реализации идеи Судьбы в ранней кельтской традиции на уровне мифо-поэтическом, заставляют нас предположить, что многочисленные случаи того, что сейчас мы с легкостью в привычных для нас терминах называем «предречениями, прорицаниями и проч.», самими создателями данной традиции осмыслялись как-то иначе.
Но что вообще мы понимаем под Судьбой? Говоря о концепте судьбы в разного рода архаических и традиционных культурах, принято понимать скорее судьбу как предопределение (по определению С. М. Толстой — «предначертанный человеку свыше жизненный путь, определяющий главные моменты жизни, включая время и обстоятельства смерти» [Толстая 1995, 370], ср. также — «Судьба— понятие-мифологема, выражающее идею детерминации как несвободы» [Аверинцев 1970, 158]).
Однако в современном русском языке (как, кстати, и во многих других) это слово имеет два основных значения — «воображаемая сила, управляющая событиями жизни личности или коллектива; акт данного управления» (судьба-1) и «совокупность событий жизни конкретной личности или коллектива» (судьба-2). Оба значения связаны между собой, и, более того, если рассматривать «судьбу» как некий жизненный сценарий, вытянутый на временной оси, то можно отметить, что в том случае, если говорящий мысленно располагает себя в конце отрезка этой оси и говорит о прошедшем, то он употребит слово судьба скорее в значении ‘история, совокупность важных событий’, однако располагаясь мысленно в начале данного отрезка, он автоматически будет говорить о судьбе как о предопределенной заранее совокупности тех же событий. Оппозиция в данном случае, безусловно, касается области «известного» и «неизвестного», «верифицированного» и «предполагаемого», однако сама идея реальности «жизненного сценария» остается неизменной в обоих случаях. Именно поэтому нам в дальнейшем представляется целесообразным в отдельных случаях прибегать к лексемам, относящимся скорее к области того, что в отечественном языкознании принято называть Судьба-2. См., например, толкование понятия «судьба» в «Толково-комбинаторном словаре» А. Жолковского и И. Мельчука: «1. воображаемый деятель, назначение которого — судить Y-y важные для существования Y-a Z-ы и который обычно судит вопреки намерениям и ожиданиям Y-a; 2. Z-вая судьба Y-a— важное для существования Y-а Z, которое произошло/произойдет или должно произойти с Y-ом и которое определяется Х-ом независимо от воли Y-a. <...> Слово судьба может обозначать как события Z, так и определяющего эти события деятеля X» (цит. по: [Шмелев 1994, 228]).
Более того, как было убедительно показано в данной работе А. Д. Шмелева, именно значение, которое обычно считается вторичным, судьба-2, на самом деле предшествует ясному осознанию наличия того или иного «воображаемого деятеля», от которого зависит последовательность жизненно важных событий. Действительно, для того чтобы возникла идея о существовании некоей силы, которая управляет «жизненно важными событиями», нужна была в начале сама идея, что события могут градуироваться по степени «важности», с одной стороны, и варьировать — с другой. Мы можем даже предположить, например, что такие явления, как смена времен года и даже ежедневный восход солнца, также осмыслялись в «категориях судьбы», т. е. могли и не наступить. Современный человек традиционно считает иначе...
Обращение к традиции древнеирландской показывает относительную размытость границ между понятиями судьба-1 и судьба-2, и в то же время, как мы постараемся показать, «метафоризация» обозначений судьбы в ней еще настолько не кристаллизована, что может быть названа своего рода «слепком» становления как самого концепта, так и всей лексико-семантической группы.
Подробный анализ семантических мотивировок (СМ) обозначений судьбы в германских языках был дан в небольшой статье Т. В. Топоровой «Древнегерманские представления о судьбе» (см. [Топорова 1994]). Мы не уверены в том, что в данной работе действительно описываются «представления» о судьбе и предопределении у древних германцев, однако в целом подобный семантико-этимологический подход к материалу, предполагающий анализ не столько конкретного употребления лексем, сколько их происхождения из пра-основ, кажется нам все же возможным и даже — довольно продуктивным, по крайней мере — в качестве некоего предварительного, схематического очерка.
Итак, пользуясь терминологией Т. В. Топоровой и следуя ее методике, мы можем сказать, что для древнеирландской культуры применительно к словам, обозначающим «судьбу», можно выделить всего три СМ — «(внезапный) приход», «соединение, связывание, установление» и «отделение, отрезание»:
«Приход, движение» —
1. к и. -е. *ei- (*/-) с расширителем -dh- ‘идти, двигаться’ — ирл. aided;
2. к глагольной основе -icc ‘достигать’ — ирл. tecmang;
3. предпол. к и. -е. *(s)lei- ‘следовать, скользить, двигаться (с кем/чем-л.)’ — ирл. lith, а также поздние solad ‘удача’ (so- ‘хороший’ + lith) и dolad ‘несчастье’ (du- ‘плохой’ + lith).
«Соединение, установление, связывание» —
1. к и. -е. *tenk- ‘плести, связывать, соединять’ — ирл. tocad (валл. tynged;
2. к и. -е. *audh- ‘плести, ткать, соединять, связывать’ — ирл. ádh;
3. к др. ирл. глаголу cinnid ‘связывает, определяет, обязывает’ (этим.— не ясна, см. ниже) — cinnemain;
4. глагольное имя, супплетивное образование при основе cuir- ‘ставить, располагать’ — ирл. díl;
5. та же основа — ирл. turchur (to-air-cuir-);
6. к и. -е. *dhg- (*dheHe-/*dhHe-) ‘устанавливать, помещать, соединять’ — ирл. dál.
«Отделение, отрезание» —
1. к и. -е. *dәl- ‘делить, отрезать’ — ирл. dál (ср. русск. доля) ;
2. к и. -е. *(s)kwei-d ‘резать, отрезать, отделять’ — ирл. cuit (ср. русск. у-часть, а также с-частье как «хорошая часть»);
3. к и. -е. *prsna- ? ‘часть, кусок’ (ср. лат. pars, partis) — ирл. гапп;
4. к и. -е. *kwre- ‘отламывать (с хрустом)’ > ‘сучок, сухая ветка’ > ‘дерево’ — ирл. сгапп (валл. ргепп ‘дерево’, значение ‘судьба’ не имеет).
И, наконец, слово dán (исходное значение — ‘дар’), в котором значение «судьба» проявляется относительно поздно, не входит ни в одну из названных групп-концептов, однако его семантическая мотивированность достаточно прозрачна (ср. русск. у-дача).
Приведенный нами перечень ирландских лексем и их предположительных этимологий позволяет охватить исследуемый материал, но, как нам кажется, в достаточной мере не исчерпывает анализа того, что может быть названо «концептами судьбы» в древнеирландской культуре и мало проясняет особенности присущих именно ей провиденциалистских взглядов. Нам представляется целесообразным поэтому обратиться к конкретным контекстам, демонстрирующим специфику их употребления, и попытаться выделить что-то в роде «метафор» судьбы, возникающих, естественно, постепенно и проявляющихся уже на уровне диахроническом.
Подобный подход был в свое время предложен С. Л. Сахно, который, претендуя на универсальность своих выводов, выделил три подобных концепта — метафоры судьбы, или, как называет их он сам, — «три основных «архетипических» контекста»:
«1. судьба как связь;
2. судьба как речь и
3. судьба как текст» [Сахно 1994, 239].
Мы далеко не уверены в том, что этим набор «концептов судьбы» ограничивается. Более того, в помещенной в том же сборнике и уже упомянутой нами статье Т. В. Топоровой, посвященной только германскому материалу (!), выделяются такие семантические мотивировки обозначений судьбы как, «судьба как мера», «судьба как поворот» и, имеющая особенно много параллелей в других культурах, «судьба как часть» (ср. русск. доля, удел, участь, счастье). Ср. также соотнесение понятий «судьба» и «время» в «Сравнительном словаре» М. М. Маковского [Маковский 1996, 312]. Правда, следует отметить, что выделяя «концепты судьбы» С. Л. Сахно намеренно оговаривается, что «слова типа доля, участь особо не рассматривались, поскольку мы ограничиваемся первым словарным значением лексемы судьба («складывающийся независимо от воли человека ход событий, стечение обстоятельств; по суеверным представлениям — сила, которая предопределяет все, что происходит в жизни, рок») [Сахно 1994, 239].
К сожалению, цитируя данное, достаточно объемное, определение судьбы, он не указывает источник цитирования, само же сочетание «словарное значение» нам представляется вообще не имеющим смысла, поскольку именно само выявление данного значения (или — значений) для разных языков и является объектом изучения многих исследователей, причем результат до сих пор остается дискусионным, что нам кажется естественным ввиду сложности самого стоящего за ним понятия. Обращаясь же к культуре русской и соответственно к русскому языку, отметим, например, что в словаре С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой в качестве определения слова «судьба» дается «доля, участь» [Ожегов, Шведова 1998, 779]. От чего же в таком случае «ограничивается» С. Л. Сахно?
Обращаясь к его «архетипам» более конкретно, мы должны отметить, что, с нашей точки зрения, само базовое русское слово «судьба», включенное им в раздел «судьба как связь», а не «судьба как речь», действительно этимологически «возводится к индоевропейским корням *som- ‘вместе с’ и *dhg-» [Сахно 1994, 240], однако на уровне семантической мотивировки осознается скорее как «приговор, суждение, суд», т. е. как некий вербальный акт, определяющий не зависящий от воли человека ход событий.
Однако мы должны признаться, что наша критика работы Сахно вызвана именно тем, что его подход к проблеме нам представляется наиболее продуктивным. Наверное, более глубокий анализ материала и привлечение большего числа языков и культур позволил бы выделить еще несколько «универсальных концептов», но, как мы полагаем, набор их действительно оказался бы достаточно ограниченным.
Наше исследование не претендует на универсальность. Напротив, мы пытались выявить именно присущие древнеирландской культуре осмысления того коллективного ментального феномена, который в традициях иных и более поздних трактуется как «представления о судьбе», однако мысль о том, что их формирование подчиняется законам универсальных ментальных стереотипов, составляла постоянный фон нашей работы.
Итак, конкретный анализ употребления «слов судьбы» в древнеирландских текстах заставил нас сделать достаточно осторожный вывод: в древнеирландской культуре существовало два базовых «концепта», или «комплекса», определяющих важнейшие этапы жизни и обстоятельства смерти человека, причем они далеко не всегда соотносятся с уже выделенными нами их же архаическими СМ (или этимологиями). Первый—представляет собой совокупность обстоятелств, находящихся вне самой личности-объекта судьбы и, как правило, находящихся в зависимости от предопределяющих его лиц, которые можно назвать условно «субъектами судьбы», само же «содержание» предопределения и оказывается тем, что на уровне чисто языковом закрепляется как «обозначение понятия судьба» (ср. в данной связи определение В. П. Горана, данное им применительно к культуре древнегреческой — «представления о судьбе как о предопределении предполагают следующие понятия: субъект предопределения (судьбы), объект предопределения (судьбы) и предопределение как таковое, его содержание. то, что субъект судьбы предопределяет объекту судьбы» [Горан 1990, 188]). Это — то, что ждет человека, что как бы находится (уже находится или может быть установлено) на его «жизненном пути», то, что может прогнозироваться и к чему человек может быть готов (или — не готов!). Данный комплекс представлений мы называем «судьба как судьба», исходя из этимологии и дальнейшей семантической мотивированности самого понятия в русском языке.
Другим «концептом судьбы», выявленным нами при анализе древнеирландских текстов, является представление о судьбе как о некоей субстанции, находящейся внутри личности. Это— как бы энергетическая субстанция, определяющая способность человека противостоять жизненным испытаниям, это дается при рождении, но также может быть получено (и утрачено) им. Данный комплекс представлений мы называем «судьба как доля».
При помощи каких же лексем реализуются данные комплексы в самом языке? И какие внутри них могут быть намечены суб-концепты?
В первую очередь, отметим необычайно сложное семантически слово aided, в котором значение ‘судьба’ (fate) традиционно отмечается как вторичное.
Необычайно распространенное в древнеирландских текстах существительное aided (совр. ирл. oidhe ‘насильственная смерть, убийство’) восходит к глагольной основе eth- ‘идти, находить, брать, захватывать’ с префиксом ad- с общим значением приступа, нападения, внезапного действия, направленного на объект [Льюис, Педерсен 1954, 421]. Традиционно переводимое как «насильственная смерть» {mort violente, violent death), это слово входит в качестве «опорного» в обозначение одного из нарративных жанров (ср. «Aided Muirchertaig Meic Егса», «Aided Conchulaind», «Aided Lyógairi Búadaig» и проч.), однако более детальное обращение к самим текстам и их сюжетам показывает, что для носителя средневекового сознания понятие aided включало в себя не столько идею смерти насильственной, сколько представление о смерти внезапной, неожиданной и всегда неестественной. Действительно, с одной стороны, понятие aided часто оказывается синонимичным понятию «насильственная смерть», «убийство», с другой — в ряде текстов, в название которых тоже входит aided, могут быть включены и рассказы о смерти в результате несчастного случая, внезапного потрясения и др. (например — смерть короля Конхобара наступила, когда он узнал о гибели Христа, Лойгайре погиб, ударившись головой о притолоку, а воин Кельтхар, сын Утехара, умер, когда ему на голову капнула ядовитая кровь пса). Общей для всех повестей жанра aided является идея внезапности смерти и ее отчасти противоестественный и случайный характер. Идея внезапности, как мы уже писали в нашей работе об обозначениях смерти и умирания в гойдельских языках, поддерживается и семантической мотивированностью лексемы: ad-eth-, т. е. то, что происходит, нападает, случается внезапно (ср. лат. advenio ‘случаться, выпадать на долю’). Aided, таким образом, может быть отчасти уподоблено русскому понятию грядущее, но скорее уже в современном его понимании, т. е. как то, что должно неизбежно свершиться, что «подступает, подходит, приближается» (подробнее об оппозиции грядущее ~ будущее см. в [Яковлева 1998]).
Но будучи названием «жанра», т. е объектом наррации, понятие aided включает в себя и идею рассказа о произошедших событиях (т. е. то, что мы обозначаем как судьба-2). Смерть воина или короля должна наступить в определенных запоминающихся обстоятельствах, и только тогда о ней может быть рассказано. С другой стороны, нам известно много случаев предсказания обстоятельств смерти того или иного лица, как правило — противоестественной, причем в этих случаях само понятие «смерть» также, естественно, обозначается как aided, что заставляет предположить о наличии у данной лексемы дополнительного значения ‘(злая) судьба, участь, рок’ (судьба-1).
Действительно, в ряде контекстов понятия противоестественной смерти и злой судьбы оказываются настолько слитыми, что точный перевод фразы в целом может вызвать затруднение.
Например:
Is fir trá, a ingen, — ol sé, — is focus bás damsa, uair do bhíi tairrngiri dam comad chosmail m ’aidid 7 aidid Loairnd mo shean-athar, uair ní a comlann itir dorochair acht a loscad chena do-roóad
«Это правда, девушка, — сказал он, — что смерть близка ко мне, ибо было мне предсказано, что будут похожи моя гибель (судьба?) и гибель (судьба?) Лоарна моего деда, ибо не в бою он пал, но был сожжен» [АММЕ 1980, 25].
Или (пример из Словаря ирландского языка, дана отсылка к рукописи «Лейнстеркая книга», сер. XII в.):
... сеп mnа d’écaib de banaidid «...[так что] женщины не умирали при родах» (букв. — без женщин к мертвым от женской смерти/судьбы).
Ср. аналогичную фразу, также описывающую процветание во время правления мудрого короля и имеющую тот же смысл в саге «Сватовство к Эмер»:
... сеп mnaí do écaib di bandáil— букв, «без женщин к мертвым от женской части (доли, участи?)» [ТЕ 1933, 33].
Еще больше слитность темы противоестственной смерти с идеей предречения судьбы просматривается в следующем примере (сага «Безумие Суибне», текст XII в.):
Innis damh-sa cia haidhedh notbéra fadhéin? «Расскажи мне, какая смерть (судьба?) унесет тебя самого» [BS 1931, 55].
Данный вопрос обращен к существу, называемому geilt, безумцу, обладающему профетическим даром; поэтому его собеседнику кажется естественным спросить об обстоятельствах (и времени) его смерти. Характерно, однако, что в английском переводе этого фрагмента aided переведено как fate.
Как верно отмечает H. A. Николаева, «при употреблении существительного aided в формах множественного числа происходит дальнейший смысловой сдвиг, при котором это слово выступает в значении ‘судьба (судьбы)’ без видимого оттенка мрачной фатальности» [Николаева 2000, 59].
Действительно, см. Is do amseraib 7 do aidedaib na rígh-sain ro chan in senchaid... «И о временах и судьбах этого короля спел сказитель...» [RR 1956, 350] (для данного текста, «Перечень королей», повествующего о последовательном правлении ирландских королей, формула do amseraib 7 do aidedaib представляет собой своего рода клише, вводящее поэтический фрагмент).
Aided, таким образом, это то, что настигает внезапно, что отличается от некоей стандартной нормы (видимо — смерть от старости и болезней) и что иногда предсказывается, поскольку практически все предсказания смерти относятся всегда к смерти в той или иной степени противоестественной, но также может явиться результатом проклятия языческого жреца или даже христианского святого. Однако мы все же не можем с уверенностью говорить, что во всех приведенных нами примерах слово aided действительно может быть переведено как «судьба», по крайней мере— в нашем понимании этого слова. Будучи в первую очередь элементом наррации, aided скорее кодирует не саму идею противоестественной смерти, а определенную совокупность обстоятельств, которые к данной смерти приводят. Ср. в приведенном нами выше примере из саги «Смерть Муйрхертаха, сына Эрк»: «Близка ко мне смерть (bás)», но— «будут похожи моя гибель (aided) и гибель моего деда...». Именно они, а не сообщение «о безвременном уходе из жизни», являются предметом описания в сагах и в хрониках. Как правило, данные обстоятельства складываются для субъекта неожиданно, но в отдельных случаях могут быть ориентированы «на прецедент» (ср. ban-aided— «смерть женщин от родов», букв.: «жено-гибель», клише) или быть предсказаны, привнесены в жизненную фабулу субъекта неким лицом, прорицателем и/или заклинателем, который обладает даром и/или умением прогнозировать и/или моделировать будущее. Но в любом случае aided оказывается важным элементом нарративной ткани, что, по сути, приводит к слиянию понятий судьба-1 и судьба-2: рассказ об особых обстоятельствах, приводящих к смерти субъекта, может быть составлен как после их реализации, так и до.
Антонимической парой к понятию насильственной смерти-судьбы, кодируемой как aided, может быть названа лексема tecmang, встречающаяся, надо отметить, гораздо реже.
Слово tecmang (поздн. tecmáil) является глагольным именем от глагола do-ecmaing (из глаг. основы -icc, с общей идеей «достижения чего-л.»: to-in-com-iсс) ‘случается, приходит, происходит, неожиданно достигает’. Данная лексема, таким образом, также восходит к основе, кодирующей движение, но обозначает нечто, что произошло также «внезапно», но имеет скорее положительный результат. Слово tecmang встречается уже в глсссах VIII-IXbb., где обычно с его помощью объясняется достаточно сложное латинское понятие fors ‘случай, происшествие, то, что происходит неожиданно’ (предположительно, как и Fortuna, соотносится с глаглом fеrо ‘несу, даю’, однако непосредственное возведение к данной глагольной основе, как отмечает Мейе, составляет известную сложность; семантически может быть сопоставлено с греч. τυχη [Emout, Meillet 1959, 249]). Так, например, в Миланских глоссах, выступая в качестве пояснения к латинской глоссе к 14 псалму Давида, данная лексема оформлена как синонимичная слову tocad ‘удача? счастливая судьба?’ (о ней—см. ниже), что в целом одновременно может прояснить семантику tocad и сделать ее более сложной, видимо, отчасти в результате влияния другой культуры:
... Qui loquitur ueritatem in corde suo. i. non prout fors. i. tocad. i. tecmang 1 ni-radi ní trí thalmaidchi
«... Tom, кто говорит истину в сердце своем, т. е. не по причине случая, т. е. случай, т. е. происшествие или не говорит он чего-то из-за случайности» [Thumeysen 1949,16].
Наш перевод ирландских лексем, естественно, был условен. В других случаях слово tecmang, как и исходный глагол, может глоссировать латинское eventus ‘случай, происшествие’, а в текстах нарративных и юридических получает значение «неожиданный приход, внезапное прибытие (короля или иного значительного лица), совпадение событий и проч.». Например: ... mа teccmai lith laithe... «... если же случится день праздника...».
Данная лексема, которая должна быть включена в поле нашего анализа, поскольку она глоссирует одно из базовых «слов судьбы» — tocad, — входит в достаточно обильную лексико-семантическую группу «случай, происшествие» (как положительный, так и отрицательный), однако, как нам кажется, здесь с еще большей прозрачностью, чем в ситуациях употребления слова aided, мы встречаем реализацию скорее значения судьба-2, т. е. одно или несколько событий, имевших место в прошлом и достаточно важных, чтобы стать предметом рассказа. Более того, в отличие от aided, tecmang никогда не предсказывается заранее. Нам кажется, здесь мы сталкиваемся как раз с тем принципиальным различием, которое существовало на определенном этапе развития представлений о заданности череды будущих событий, между культурой кельтской и культурой античной.
Если для древнего грека его будущее могло быть не известно ему самому, но в принципе кем-то заведомо управлялось, причем даже в том, что касалось, якобы, «внезапности поворота», где в роли управляющего лица выступал «Тюхе», «Случай», то для древнего ирландца оно было не только также не всегда известно ему самому, но в отдельных случаях и мыслилось как несуществующее, зависящее иногда от внезапного стечения обстоятельств и даже -— от воли самого объекта судьбы! Интересную параллель мы находим в славянской мифологии — «Украинской Доле по ряду признаков соответствует сербская Срећа. Серб, наименование доли (счастье, а также встреча) связано с осмыслением счастья как вовремя произошедшей встречи, счастливого случая» [Левкиевская 1999, 116]. В более поздний период, т. е. уже в среднеирландском языке лексема tecmang вытесняется производной от нее же формой tecmáil, в которой значение ‘встреча’ оказывается преобладающим, ср. tegmhail ar mhnaoi phosda fhir oile «Встреча замужней женщины с другим мужчиной» (видимо — запланированная заранее) [CDIL 106].
Примерно то же можно сказать и о лексеме lÍth, первым значением которой является — «праздник, радостный день». Употребленное по отношению к неурочному моменту, это слово означает «радость, удача» — ср. Ва hé то líthsa bid é do-chorad and «Было это мне удачей, что он оказался здесь» [TBDD 1963, 15].
Слово líth также фигурирует в устойчивом сочетании líth-laithe, букв, «радость дня», обозначающем день, по ряду определенных признаков удачный для какого-либо занятия.
Таким образом, мы можем предположительно реконструировать внутри общего концепта, осмысляющего «судьбу» как некий внешний объект, находящийся на пути у человека (и, возможно, также двигающийся по направлению к нему), суб-концепт «судьба как встреча», кодируемый лексемами, восходящими к основам, обозначающим движение.
Но если лексемы aided, tecmang и líth этимологически соотносились с основами, кодирующими идею движения, то отчасти близкое семантически к tecmang слово tochur (tochor, ср. дублет turchur), напротив, восходит к основе cuir- ‘ставить, располагать’. Таким образом, tochur— это то, что оказывается «пассивно» стоящим (расположенным) на пути у человека и что мы можем квалифицировать как другой суб-концепт внутри общего осмысления «судьбы» как «внешнего»— «судьба как вещь». Это слово встречается в древнеирландском не часто, и, как правило, контекстами его употребления изначально являются описания рыбной ловли и охоты. Таким образом, лексема кодирует то, что посылается человеку в качестве добычи и затем вторично является отчасти индикатором его «удачливости», что для древнего правителя являлось одним из важнейших «харизматических» составляющих (см. об этом, например, в [Гуревич 1994]; ср. также рассказ о «неудачливом», dyrasaf, сыне валлийского короля, чья маркированная неудачливость проявлялась в том, что он никогда не мог найти ничего на берегу моря и из-за этого не мог наследовать трон отца [Ford 1975]).
Связь данного понятия с морской стихией, как можно предположить, оказывается рефлексом неких общекельтских представлений о водных божествах, отчасти — влияющих на «судьбу» человека. Так, древнеирландский «Заговор на долгую жизнь» (Cétnad n-Aíse) начинается с обращения к «семи дочерям моря» (secht n-ingena trethan), однако назвать из в прямом смысле слова «субъектами судьбы», подобными мойрам или паркам, мы бы все-таки не решились (см. об этом тексте подробнее [Михайлова 2000]).
В то же время отметим употребление данной лексемы, ясно демонстрирующее указанную нами общую семантику данного суб-концепта, т. е. осмысления судьбы как «предмета», расположенного вне непосредственного поля объекта судьбы, «на его пути»: ... in turchur tuccassa rotngona de mina tegba samlaid «... эта судьба (?), которую я дал, если она тебя не убъет, погибну я сам от подобного» [Aided Dianrada 1892,74]. В качестве субъекта судьбы в данном случае выступает клирик, предсказавший королю Диармайду тройную смерть (от удара копьем, утопления и сожжения), однако контекст со всей очевидность демонстрирует, что осмысляемое нами как «предречение», совершенное им вербальное действие является не только способом моделирования будущего, но и креацией некоего невидимого, но явно осмысляемого как реально существующий смертоносного объекта, который непременно должен найти свою жертву. Характерно, что в английском переводе данного фрагмента употреблено слово missile ‘снаряд’ [Death of King Dermot 1892,78].
Примерно близкую семантику демонстрирует и слово díl, для которого значение ‘судьба’ отмечается в Словаре ирландского языка как 5-е (II. е, см. [CDIL-D]) и которое в качестве основного значения имеет — «плата, компенсация и т. д.». Восходя к супплетивной основе la- того же глагола ‘ставить, распологать’, эта лексема, как правило, обозначает некое неизбежное дурное событие, которое должно наступить в результате нарушения персонажем договора, совершения им преступления и проч. (ср. русск. а рас-пла- та). С идеей «судьбы» данное понятие, видимо, связывает присущая обоим тема неизбежности, однако мы не уверены в том, что в данном случае мы можем говорить о «судьбе» в строгом смысле слова. Ср., например: ... ná ráid m’ainm tria bithu sír / ní cunntabairt duit droch-dí «... если бы не сказал ты мое имя трижды / не угрожала бы тебе злая-судьба («плохая расплата»?) [АММЕ 1980, 23]. Возможно, в данном случае мы встречаем реализацию значения, названного нами судьба-2 (т. е. важное событие, последовательность событий).
Итак, как мы можем предположить, судя по уже проанализированным лексемам, к вербализованному осмыслению «судьбы» как некоего внешнего обстоятельства (или — совокупности) обстоятельств, определяющего исход того или иного предприятия или обстоятельства гибели объекта судьбы, тяготеют слова, этимологически связанные с идеей «движения» и «соединения, связывания, установления и пр.» (см. выше). В их числе мы можем назвать также — ád и, безусловно, cinneman, ставшую в среднеирландский период основным эквивалентом того, что понимается нами как судьба-1.
Слово ád(h)/ág имеет регулярные соответствия во многих германских языках, которые, по мнению Ж. Вандриеса, заимствовали данную основу из древнеирландского [LEIA 1959, 14] и которые демонстрируют близость семантики: ád — это в первую очередь «удача, успех, доброе предзнаменование». Отчасти совокупность значений слова ád может пересекаться с другими лексемами, передающими идею удачи, везения, выгоды и проч., однако специфика употребления ád в контекстах, как нам кажется, свидетельствует скорее о понимании в данном случае «удачи» как чего-то, что ожидает человека на его жизненном пути, но находится при этом вне его психо-физической сферы, хотя отчасти может быть уже к ней приближено (см. ниже — о слове tocad). Ср., например: Dá mbeath d’ádh ar Oileach «Если удача будет с Олехом» (букв, «на Олехе») [CDIL, А]. Это слово также часто сочетается с глаголами движения, а на современном этапе входит в ряд устойчивых «пожеланий счастья», связаных с календарными праздниками (пожелания к Новому году, дню рождения и проч.). Таким образом, понятие ád занимает в нашей классификации отчасти' промежуточное положение — это нечто благое, что может встретиться на пути человека и маркирует также своим присутствием (или отсутствием) поворотную точку времени, в которую оно может быть привнесено.
Последнее подводит нас вплотную к очень важной лексеме cinneman, которая, собственно говоря, из всех названных нами выше в современном ирландском языке является единственной, которая обозначает судьбу уже в нашем понимании данного слова— т. е. судьбу как принципиальную несвободу, как проявление высшего детерминизма или, пользуясь иными словами, как намеченный заранее (кем?) «жизненный сценарий». Именно эта лексема, пожалуй, оказывается единственной, которая в Словаре ирландского языка имеет английский эквивалент —fate, destiny, chance в качестве первого и единственного значения.
ОСМЫСЛЕНИЕ И ОБОЗНАЧЕНИЕ «СУДЬБЫ»
в ДРЕВНЕИРЛАНДСКОЙ МИФОПОЭТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ *
В свое время нами был проведен анализ лексики, обозначающей «смерть» и «умирание» в гойдельских языках. Распределение семантических мотивировок данных обозначений позволило нам дать их классификацию и с относительной легкостью выделить несколько базовых «концептов» внутри данной семантической группы, которые нашли свои параллели в других индоевропейских языках, с одной стороны, и в то же время помогли выявить ряд специфических особенностей именно кельтского осмысления смерти и Иного мира— с другой (см. [Михайлова, Николаева 1998]). Однако попытка применения аналогичной методики к столь важной лексико-семантической группе, как «судьба», также кодируемой целым рядом лексем в древнеирландском и других кельтских языках, вызвала у нас целый ряд серьезных затруднений. Действительно, если применительно к «лексике умирания» мы могли располагать не только словарными данными, но и огромным числом разнообразных контекстов, обильно представленных как саговым, так и фольклорным материалом, то в случае «судьбы» их оказывалось значительно меньше, несмотря на то, что данные словарей свидетельствуют о наличии самого понятия в языке, а следовательно— и в сознании носителей традиционной ирландской культуры. В пользу этого говорят, с другой стороны, и достаточно многочисленные описания ситуаций предречения судьбы, провидения будущего, предречения грядущих несчастий или, напротив, побед, которые мы встречаем как в саговом материале, так и в фольклоре.
Чем можем мы объяснить данное противоречие? Как нам кажется, наиболее простым объяснением в данном случае может быть просто апелляция к тому, что называется «речевым узусом». Действительно, для современной русской культуры сам факт постоянного употребления слов «судьба, суждено и проч.» столь естественен, что их отсутствие в текстах иной культуры предстает как маркированное. Как в свое время отмечала А. Вежбицка, «Судьба является ключевым концептом русской культуры. У него вообще нет эквивалента в английском языке» (как она пишет, ссылаясь на проделанный несколькими исследователями контент-анализ, на миллион английских слов приходится 33 употребления слова fate, и 22 — destiny, тогда как русское судьба встречается 181 раз, см. [Wierzbicka 1990, 23, 24]). Но проблема, как мы понимаем, состоит не только в частотности традиционных употреблений соответствующих лексем.
Даже поверхностное сопоставление глубинной семантики слов, составляющих ЛСГ «судьба» в таких развитых современных языках, как, например, английский и французский, показывает, что «категория судьбы» осмысляется в них по-разному, по крайней мере— в плане выражения. Так, английскому fate, как нам кажется, нет аналогов ни во французском, ни в русском языках, французское fortune по своей семантике не столь «благоприятно» как аналогичное английское (хотя оба в качестве вторичных значений имеют ‘богатство, состояние’) и оба, естественно, не являются эквивалентами русского форту на, английскому luck во французском соответствует несколько обозначений, причем все они не передают сложной семантики русского удача и проч. Сказанное — очевидно, однако мы неизбежно должны вспоминать об этих банальных несоответствиях, поскольку интерпретируем значения ирландских (и валлийских) лексем именно в первую очередь посредством обращения к существующим английским и французским словарям данных языков (добавим сюда также словарь Покорного, в котором праиндоевропейский материал преподносится сквозь призму не менее сложного семантически современного немецкого языка). Именно поэтому нам представляется необходимым при анализе «концептов» судьбы в древнеирландском языке опираться скорее на контексты употребления соответствующих лексем, чем на их словарные «эквиваленты». Возможно, более пристальный анализ случаев употребления слов, которые в словарях имеют условный эквивалент fate или destiny (но, отметим, обычно не в качестве основного!), позволит нам увидеть в равной степени как отсутствие нашего понимания «концепта судьбы», так и наличие какого-то принципиально иного осмысления причинно-следственных связей, управляющих последовательной совокупностью важнейших событий в жизни личности и коллектива. Ведь, как мы можем предположить, если в ситуации описания «умирания», как бы ни осмыслялось само понимание смерти и дальнейшего посмертного существования в той или иной исследуемой культуре, сам факт прекращения земного бытия все же остается в достаточной степени реальным и объективным, то с описанием «судьбы» мы сталкиваемся, возможно, с совершенно иным типом осмысления причинно-следственных связей.
Обратившись к работам по мифологии Древней Ирландии, мы с удивлением обнаружили, в отличие от древнегреческой, римской и германской традиций, имеющих обильную историю изучения самого понятия судьба, «литература по вопросу» в нашем случае сводится всего к двум (!) небольшим статьям, 3. rBHHHa[Gwynn 1910] и А. Г. Ван Хаммеля [Hammel van 1936], вышедшим более чем давно. Обе работы подробно анализируются в книге нидерландской исследовательницы Ж. Борч о водяных монстрах в древнеирландской литературе, однако делается это там лишь поверхностно, и, как справедливо пишет автор, «анализ слов, обозначающих «судьбу», равно как и проблема самого данного концепта, требует более глубокого изучения, однако это выходит пока за рамки нашей работы» [Borsje 1996, 68]. В своей работе Э. Гвинн приходит к, возможно, чересчур резкому выводу, что «не имеет смысла искать ясную общую концепцию Судьбы в саговой традиции. Мы можем предположить, что к периоду ее становления гэлы еще просто не дошли до стадии размышления о жизненных проблемах» [Gwynn 1910, 163]. «Фатализм кельтов строится на цепи магических действий»— пишет 26 лет спустя А. Ван Хамель [Hamel 1936, 210], отчасти ему возражая, но отчасти и соглашаясь с идеей, что «концепт судьбы» у древних кельтов в привычном для нас понимании сформирован еще не был. Мы не беремся судить сейчас о проблеме столь глобальной, но эти тезисы, как и сам факт почти полного отсутствия описаний реализации идеи Судьбы в ранней кельтской традиции на уровне мифо-поэтическом, заставляют нас предположить, что многочисленные случаи того, что сейчас мы с легкостью в привычных для нас терминах называем «предречениями, прорицаниями и проч.», самими создателями данной традиции осмыслялись как-то иначе.
Но что вообще мы понимаем под Судьбой? Говоря о концепте судьбы в разного рода архаических и традиционных культурах, принято понимать скорее судьбу как предопределение (по определению С. М. Толстой — «предначертанный человеку свыше жизненный путь, определяющий главные моменты жизни, включая время и обстоятельства смерти» [Толстая 1995, 370], ср. также — «Судьба— понятие-мифологема, выражающее идею детерминации как несвободы» [Аверинцев 1970, 158]).
Однако в современном русском языке (как, кстати, и во многих других) это слово имеет два основных значения — «воображаемая сила, управляющая событиями жизни личности или коллектива; акт данного управления» (судьба-1) и «совокупность событий жизни конкретной личности или коллектива» (судьба-2). Оба значения связаны между собой, и, более того, если рассматривать «судьбу» как некий жизненный сценарий, вытянутый на временной оси, то можно отметить, что в том случае, если говорящий мысленно располагает себя в конце отрезка этой оси и говорит о прошедшем, то он употребит слово судьба скорее в значении ‘история, совокупность важных событий’, однако располагаясь мысленно в начале данного отрезка, он автоматически будет говорить о судьбе как о предопределенной заранее совокупности тех же событий. Оппозиция в данном случае, безусловно, касается области «известного» и «неизвестного», «верифицированного» и «предполагаемого», однако сама идея реальности «жизненного сценария» остается неизменной в обоих случаях. Именно поэтому нам в дальнейшем представляется целесообразным в отдельных случаях прибегать к лексемам, относящимся скорее к области того, что в отечественном языкознании принято называть Судьба-2. См., например, толкование понятия «судьба» в «Толково-комбинаторном словаре» А. Жолковского и И. Мельчука: «1. воображаемый деятель, назначение которого — судить Y-y важные для существования Y-a Z-ы и который обычно судит вопреки намерениям и ожиданиям Y-a; 2. Z-вая судьба Y-a— важное для существования Y-а Z, которое произошло/произойдет или должно произойти с Y-ом и которое определяется Х-ом независимо от воли Y-a. <...> Слово судьба может обозначать как события Z, так и определяющего эти события деятеля X» (цит. по: [Шмелев 1994, 228]).
Более того, как было убедительно показано в данной работе А. Д. Шмелева, именно значение, которое обычно считается вторичным, судьба-2, на самом деле предшествует ясному осознанию наличия того или иного «воображаемого деятеля», от которого зависит последовательность жизненно важных событий. Действительно, для того чтобы возникла идея о существовании некоей силы, которая управляет «жизненно важными событиями», нужна была в начале сама идея, что события могут градуироваться по степени «важности», с одной стороны, и варьировать — с другой. Мы можем даже предположить, например, что такие явления, как смена времен года и даже ежедневный восход солнца, также осмыслялись в «категориях судьбы», т. е. могли и не наступить. Современный человек традиционно считает иначе...
Обращение к традиции древнеирландской показывает относительную размытость границ между понятиями судьба-1 и судьба-2, и в то же время, как мы постараемся показать, «метафоризация» обозначений судьбы в ней еще настолько не кристаллизована, что может быть названа своего рода «слепком» становления как самого концепта, так и всей лексико-семантической группы.
Подробный анализ семантических мотивировок (СМ) обозначений судьбы в германских языках был дан в небольшой статье Т. В. Топоровой «Древнегерманские представления о судьбе» (см. [Топорова 1994]). Мы не уверены в том, что в данной работе действительно описываются «представления» о судьбе и предопределении у древних германцев, однако в целом подобный семантико-этимологический подход к материалу, предполагающий анализ не столько конкретного употребления лексем, сколько их происхождения из пра-основ, кажется нам все же возможным и даже — довольно продуктивным, по крайней мере — в качестве некоего предварительного, схематического очерка.
Итак, пользуясь терминологией Т. В. Топоровой и следуя ее методике, мы можем сказать, что для древнеирландской культуры применительно к словам, обозначающим «судьбу», можно выделить всего три СМ — «(внезапный) приход», «соединение, связывание, установление» и «отделение, отрезание»:
«Приход, движение» —
1. к и. -е. *ei- (*/-) с расширителем -dh- ‘идти, двигаться’ — ирл. aided;
2. к глагольной основе -icc ‘достигать’ — ирл. tecmang;
3. предпол. к и. -е. *(s)lei- ‘следовать, скользить, двигаться (с кем/чем-л.)’ — ирл. lith, а также поздние solad ‘удача’ (so- ‘хороший’ + lith) и dolad ‘несчастье’ (du- ‘плохой’ + lith).
«Соединение, установление, связывание» —
1. к и. -е. *tenk- ‘плести, связывать, соединять’ — ирл. tocad (валл. tynged;
2. к и. -е. *audh- ‘плести, ткать, соединять, связывать’ — ирл. ádh;
3. к др. ирл. глаголу cinnid ‘связывает, определяет, обязывает’ (этим.— не ясна, см. ниже) — cinnemain;
4. глагольное имя, супплетивное образование при основе cuir- ‘ставить, располагать’ — ирл. díl;
5. та же основа — ирл. turchur (to-air-cuir-);
6. к и. -е. *dhg- (*dheHe-/*dhHe-) ‘устанавливать, помещать, соединять’ — ирл. dál.
«Отделение, отрезание» —
1. к и. -е. *dәl- ‘делить, отрезать’ — ирл. dál (ср. русск. доля) ;
2. к и. -е. *(s)kwei-d ‘резать, отрезать, отделять’ — ирл. cuit (ср. русск. у-часть, а также с-частье как «хорошая часть»);
3. к и. -е. *prsna- ? ‘часть, кусок’ (ср. лат. pars, partis) — ирл. гапп;
4. к и. -е. *kwre- ‘отламывать (с хрустом)’ > ‘сучок, сухая ветка’ > ‘дерево’ — ирл. сгапп (валл. ргепп ‘дерево’, значение ‘судьба’ не имеет).
И, наконец, слово dán (исходное значение — ‘дар’), в котором значение «судьба» проявляется относительно поздно, не входит ни в одну из названных групп-концептов, однако его семантическая мотивированность достаточно прозрачна (ср. русск. у-дача).
Приведенный нами перечень ирландских лексем и их предположительных этимологий позволяет охватить исследуемый материал, но, как нам кажется, в достаточной мере не исчерпывает анализа того, что может быть названо «концептами судьбы» в древнеирландской культуре и мало проясняет особенности присущих именно ей провиденциалистских взглядов. Нам представляется целесообразным поэтому обратиться к конкретным контекстам, демонстрирующим специфику их употребления, и попытаться выделить что-то в роде «метафор» судьбы, возникающих, естественно, постепенно и проявляющихся уже на уровне диахроническом.
Подобный подход был в свое время предложен С. Л. Сахно, который, претендуя на универсальность своих выводов, выделил три подобных концепта — метафоры судьбы, или, как называет их он сам, — «три основных «архетипических» контекста»:
«1. судьба как связь;
2. судьба как речь и
3. судьба как текст» [Сахно 1994, 239].
Мы далеко не уверены в том, что этим набор «концептов судьбы» ограничивается. Более того, в помещенной в том же сборнике и уже упомянутой нами статье Т. В. Топоровой, посвященной только германскому материалу (!), выделяются такие семантические мотивировки обозначений судьбы как, «судьба как мера», «судьба как поворот» и, имеющая особенно много параллелей в других культурах, «судьба как часть» (ср. русск. доля, удел, участь, счастье). Ср. также соотнесение понятий «судьба» и «время» в «Сравнительном словаре» М. М. Маковского [Маковский 1996, 312]. Правда, следует отметить, что выделяя «концепты судьбы» С. Л. Сахно намеренно оговаривается, что «слова типа доля, участь особо не рассматривались, поскольку мы ограничиваемся первым словарным значением лексемы судьба («складывающийся независимо от воли человека ход событий, стечение обстоятельств; по суеверным представлениям — сила, которая предопределяет все, что происходит в жизни, рок») [Сахно 1994, 239].
К сожалению, цитируя данное, достаточно объемное, определение судьбы, он не указывает источник цитирования, само же сочетание «словарное значение» нам представляется вообще не имеющим смысла, поскольку именно само выявление данного значения (или — значений) для разных языков и является объектом изучения многих исследователей, причем результат до сих пор остается дискусионным, что нам кажется естественным ввиду сложности самого стоящего за ним понятия. Обращаясь же к культуре русской и соответственно к русскому языку, отметим, например, что в словаре С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой в качестве определения слова «судьба» дается «доля, участь» [Ожегов, Шведова 1998, 779]. От чего же в таком случае «ограничивается» С. Л. Сахно?
Обращаясь к его «архетипам» более конкретно, мы должны отметить, что, с нашей точки зрения, само базовое русское слово «судьба», включенное им в раздел «судьба как связь», а не «судьба как речь», действительно этимологически «возводится к индоевропейским корням *som- ‘вместе с’ и *dhg-» [Сахно 1994, 240], однако на уровне семантической мотивировки осознается скорее как «приговор, суждение, суд», т. е. как некий вербальный акт, определяющий не зависящий от воли человека ход событий.
Однако мы должны признаться, что наша критика работы Сахно вызвана именно тем, что его подход к проблеме нам представляется наиболее продуктивным. Наверное, более глубокий анализ материала и привлечение большего числа языков и культур позволил бы выделить еще несколько «универсальных концептов», но, как мы полагаем, набор их действительно оказался бы достаточно ограниченным.
Наше исследование не претендует на универсальность. Напротив, мы пытались выявить именно присущие древнеирландской культуре осмысления того коллективного ментального феномена, который в традициях иных и более поздних трактуется как «представления о судьбе», однако мысль о том, что их формирование подчиняется законам универсальных ментальных стереотипов, составляла постоянный фон нашей работы.
Итак, конкретный анализ употребления «слов судьбы» в древнеирландских текстах заставил нас сделать достаточно осторожный вывод: в древнеирландской культуре существовало два базовых «концепта», или «комплекса», определяющих важнейшие этапы жизни и обстоятельства смерти человека, причем они далеко не всегда соотносятся с уже выделенными нами их же архаическими СМ (или этимологиями). Первый—представляет собой совокупность обстоятелств, находящихся вне самой личности-объекта судьбы и, как правило, находящихся в зависимости от предопределяющих его лиц, которые можно назвать условно «субъектами судьбы», само же «содержание» предопределения и оказывается тем, что на уровне чисто языковом закрепляется как «обозначение понятия судьба» (ср. в данной связи определение В. П. Горана, данное им применительно к культуре древнегреческой — «представления о судьбе как о предопределении предполагают следующие понятия: субъект предопределения (судьбы), объект предопределения (судьбы) и предопределение как таковое, его содержание. то, что субъект судьбы предопределяет объекту судьбы» [Горан 1990, 188]). Это — то, что ждет человека, что как бы находится (уже находится или может быть установлено) на его «жизненном пути», то, что может прогнозироваться и к чему человек может быть готов (или — не готов!). Данный комплекс представлений мы называем «судьба как судьба», исходя из этимологии и дальнейшей семантической мотивированности самого понятия в русском языке.
Другим «концептом судьбы», выявленным нами при анализе древнеирландских текстов, является представление о судьбе как о некоей субстанции, находящейся внутри личности. Это— как бы энергетическая субстанция, определяющая способность человека противостоять жизненным испытаниям, это дается при рождении, но также может быть получено (и утрачено) им. Данный комплекс представлений мы называем «судьба как доля».
При помощи каких же лексем реализуются данные комплексы в самом языке? И какие внутри них могут быть намечены суб-концепты?
В первую очередь, отметим необычайно сложное семантически слово aided, в котором значение ‘судьба’ (fate) традиционно отмечается как вторичное.
Необычайно распространенное в древнеирландских текстах существительное aided (совр. ирл. oidhe ‘насильственная смерть, убийство’) восходит к глагольной основе eth- ‘идти, находить, брать, захватывать’ с префиксом ad- с общим значением приступа, нападения, внезапного действия, направленного на объект [Льюис, Педерсен 1954, 421]. Традиционно переводимое как «насильственная смерть» {mort violente, violent death), это слово входит в качестве «опорного» в обозначение одного из нарративных жанров (ср. «Aided Muirchertaig Meic Егса», «Aided Conchulaind», «Aided Lyógairi Búadaig» и проч.), однако более детальное обращение к самим текстам и их сюжетам показывает, что для носителя средневекового сознания понятие aided включало в себя не столько идею смерти насильственной, сколько представление о смерти внезапной, неожиданной и всегда неестественной. Действительно, с одной стороны, понятие aided часто оказывается синонимичным понятию «насильственная смерть», «убийство», с другой — в ряде текстов, в название которых тоже входит aided, могут быть включены и рассказы о смерти в результате несчастного случая, внезапного потрясения и др. (например — смерть короля Конхобара наступила, когда он узнал о гибели Христа, Лойгайре погиб, ударившись головой о притолоку, а воин Кельтхар, сын Утехара, умер, когда ему на голову капнула ядовитая кровь пса). Общей для всех повестей жанра aided является идея внезапности смерти и ее отчасти противоестественный и случайный характер. Идея внезапности, как мы уже писали в нашей работе об обозначениях смерти и умирания в гойдельских языках, поддерживается и семантической мотивированностью лексемы: ad-eth-, т. е. то, что происходит, нападает, случается внезапно (ср. лат. advenio ‘случаться, выпадать на долю’). Aided, таким образом, может быть отчасти уподоблено русскому понятию грядущее, но скорее уже в современном его понимании, т. е. как то, что должно неизбежно свершиться, что «подступает, подходит, приближается» (подробнее об оппозиции грядущее ~ будущее см. в [Яковлева 1998]).
Но будучи названием «жанра», т. е объектом наррации, понятие aided включает в себя и идею рассказа о произошедших событиях (т. е. то, что мы обозначаем как судьба-2). Смерть воина или короля должна наступить в определенных запоминающихся обстоятельствах, и только тогда о ней может быть рассказано. С другой стороны, нам известно много случаев предсказания обстоятельств смерти того или иного лица, как правило — противоестественной, причем в этих случаях само понятие «смерть» также, естественно, обозначается как aided, что заставляет предположить о наличии у данной лексемы дополнительного значения ‘(злая) судьба, участь, рок’ (судьба-1).
Действительно, в ряде контекстов понятия противоестественной смерти и злой судьбы оказываются настолько слитыми, что точный перевод фразы в целом может вызвать затруднение.
Например:
Is fir trá, a ingen, — ol sé, — is focus bás damsa, uair do bhíi tairrngiri dam comad chosmail m ’aidid 7 aidid Loairnd mo shean-athar, uair ní a comlann itir dorochair acht a loscad chena do-roóad
«Это правда, девушка, — сказал он, — что смерть близка ко мне, ибо было мне предсказано, что будут похожи моя гибель (судьба?) и гибель (судьба?) Лоарна моего деда, ибо не в бою он пал, но был сожжен» [АММЕ 1980, 25].
Или (пример из Словаря ирландского языка, дана отсылка к рукописи «Лейнстеркая книга», сер. XII в.):
... сеп mnа d’écaib de banaidid «...[так что] женщины не умирали при родах» (букв. — без женщин к мертвым от женской смерти/судьбы).
Ср. аналогичную фразу, также описывающую процветание во время правления мудрого короля и имеющую тот же смысл в саге «Сватовство к Эмер»:
... сеп mnaí do écaib di bandáil— букв, «без женщин к мертвым от женской части (доли, участи?)» [ТЕ 1933, 33].
Еще больше слитность темы противоестственной смерти с идеей предречения судьбы просматривается в следующем примере (сага «Безумие Суибне», текст XII в.):
Innis damh-sa cia haidhedh notbéra fadhéin? «Расскажи мне, какая смерть (судьба?) унесет тебя самого» [BS 1931, 55].
Данный вопрос обращен к существу, называемому geilt, безумцу, обладающему профетическим даром; поэтому его собеседнику кажется естественным спросить об обстоятельствах (и времени) его смерти. Характерно, однако, что в английском переводе этого фрагмента aided переведено как fate.
Как верно отмечает H. A. Николаева, «при употреблении существительного aided в формах множественного числа происходит дальнейший смысловой сдвиг, при котором это слово выступает в значении ‘судьба (судьбы)’ без видимого оттенка мрачной фатальности» [Николаева 2000, 59].
Действительно, см. Is do amseraib 7 do aidedaib na rígh-sain ro chan in senchaid... «И о временах и судьбах этого короля спел сказитель...» [RR 1956, 350] (для данного текста, «Перечень королей», повествующего о последовательном правлении ирландских королей, формула do amseraib 7 do aidedaib представляет собой своего рода клише, вводящее поэтический фрагмент).
Aided, таким образом, это то, что настигает внезапно, что отличается от некоей стандартной нормы (видимо — смерть от старости и болезней) и что иногда предсказывается, поскольку практически все предсказания смерти относятся всегда к смерти в той или иной степени противоестественной, но также может явиться результатом проклятия языческого жреца или даже христианского святого. Однако мы все же не можем с уверенностью говорить, что во всех приведенных нами примерах слово aided действительно может быть переведено как «судьба», по крайней мере— в нашем понимании этого слова. Будучи в первую очередь элементом наррации, aided скорее кодирует не саму идею противоестественной смерти, а определенную совокупность обстоятельств, которые к данной смерти приводят. Ср. в приведенном нами выше примере из саги «Смерть Муйрхертаха, сына Эрк»: «Близка ко мне смерть (bás)», но— «будут похожи моя гибель (aided) и гибель моего деда...». Именно они, а не сообщение «о безвременном уходе из жизни», являются предметом описания в сагах и в хрониках. Как правило, данные обстоятельства складываются для субъекта неожиданно, но в отдельных случаях могут быть ориентированы «на прецедент» (ср. ban-aided— «смерть женщин от родов», букв.: «жено-гибель», клише) или быть предсказаны, привнесены в жизненную фабулу субъекта неким лицом, прорицателем и/или заклинателем, который обладает даром и/или умением прогнозировать и/или моделировать будущее. Но в любом случае aided оказывается важным элементом нарративной ткани, что, по сути, приводит к слиянию понятий судьба-1 и судьба-2: рассказ об особых обстоятельствах, приводящих к смерти субъекта, может быть составлен как после их реализации, так и до.
Антонимической парой к понятию насильственной смерти-судьбы, кодируемой как aided, может быть названа лексема tecmang, встречающаяся, надо отметить, гораздо реже.
Слово tecmang (поздн. tecmáil) является глагольным именем от глагола do-ecmaing (из глаг. основы -icc, с общей идеей «достижения чего-л.»: to-in-com-iсс) ‘случается, приходит, происходит, неожиданно достигает’. Данная лексема, таким образом, также восходит к основе, кодирующей движение, но обозначает нечто, что произошло также «внезапно», но имеет скорее положительный результат. Слово tecmang встречается уже в глсссах VIII-IXbb., где обычно с его помощью объясняется достаточно сложное латинское понятие fors ‘случай, происшествие, то, что происходит неожиданно’ (предположительно, как и Fortuna, соотносится с глаглом fеrо ‘несу, даю’, однако непосредственное возведение к данной глагольной основе, как отмечает Мейе, составляет известную сложность; семантически может быть сопоставлено с греч. τυχη [Emout, Meillet 1959, 249]). Так, например, в Миланских глоссах, выступая в качестве пояснения к латинской глоссе к 14 псалму Давида, данная лексема оформлена как синонимичная слову tocad ‘удача? счастливая судьба?’ (о ней—см. ниже), что в целом одновременно может прояснить семантику tocad и сделать ее более сложной, видимо, отчасти в результате влияния другой культуры:
... Qui loquitur ueritatem in corde suo. i. non prout fors. i. tocad. i. tecmang 1 ni-radi ní trí thalmaidchi
«... Tom, кто говорит истину в сердце своем, т. е. не по причине случая, т. е. случай, т. е. происшествие или не говорит он чего-то из-за случайности» [Thumeysen 1949,16].
Наш перевод ирландских лексем, естественно, был условен. В других случаях слово tecmang, как и исходный глагол, может глоссировать латинское eventus ‘случай, происшествие’, а в текстах нарративных и юридических получает значение «неожиданный приход, внезапное прибытие (короля или иного значительного лица), совпадение событий и проч.». Например: ... mа teccmai lith laithe... «... если же случится день праздника...».
Данная лексема, которая должна быть включена в поле нашего анализа, поскольку она глоссирует одно из базовых «слов судьбы» — tocad, — входит в достаточно обильную лексико-семантическую группу «случай, происшествие» (как положительный, так и отрицательный), однако, как нам кажется, здесь с еще большей прозрачностью, чем в ситуациях употребления слова aided, мы встречаем реализацию скорее значения судьба-2, т. е. одно или несколько событий, имевших место в прошлом и достаточно важных, чтобы стать предметом рассказа. Более того, в отличие от aided, tecmang никогда не предсказывается заранее. Нам кажется, здесь мы сталкиваемся как раз с тем принципиальным различием, которое существовало на определенном этапе развития представлений о заданности череды будущих событий, между культурой кельтской и культурой античной.
Если для древнего грека его будущее могло быть не известно ему самому, но в принципе кем-то заведомо управлялось, причем даже в том, что касалось, якобы, «внезапности поворота», где в роли управляющего лица выступал «Тюхе», «Случай», то для древнего ирландца оно было не только также не всегда известно ему самому, но в отдельных случаях и мыслилось как несуществующее, зависящее иногда от внезапного стечения обстоятельств и даже -— от воли самого объекта судьбы! Интересную параллель мы находим в славянской мифологии — «Украинской Доле по ряду признаков соответствует сербская Срећа. Серб, наименование доли (счастье, а также встреча) связано с осмыслением счастья как вовремя произошедшей встречи, счастливого случая» [Левкиевская 1999, 116]. В более поздний период, т. е. уже в среднеирландском языке лексема tecmang вытесняется производной от нее же формой tecmáil, в которой значение ‘встреча’ оказывается преобладающим, ср. tegmhail ar mhnaoi phosda fhir oile «Встреча замужней женщины с другим мужчиной» (видимо — запланированная заранее) [CDIL 106].
Примерно то же можно сказать и о лексеме lÍth, первым значением которой является — «праздник, радостный день». Употребленное по отношению к неурочному моменту, это слово означает «радость, удача» — ср. Ва hé то líthsa bid é do-chorad and «Было это мне удачей, что он оказался здесь» [TBDD 1963, 15].
Слово líth также фигурирует в устойчивом сочетании líth-laithe, букв, «радость дня», обозначающем день, по ряду определенных признаков удачный для какого-либо занятия.
Таким образом, мы можем предположительно реконструировать внутри общего концепта, осмысляющего «судьбу» как некий внешний объект, находящийся на пути у человека (и, возможно, также двигающийся по направлению к нему), суб-концепт «судьба как встреча», кодируемый лексемами, восходящими к основам, обозначающим движение.
Но если лексемы aided, tecmang и líth этимологически соотносились с основами, кодирующими идею движения, то отчасти близкое семантически к tecmang слово tochur (tochor, ср. дублет turchur), напротив, восходит к основе cuir- ‘ставить, располагать’. Таким образом, tochur— это то, что оказывается «пассивно» стоящим (расположенным) на пути у человека и что мы можем квалифицировать как другой суб-концепт внутри общего осмысления «судьбы» как «внешнего»— «судьба как вещь». Это слово встречается в древнеирландском не часто, и, как правило, контекстами его употребления изначально являются описания рыбной ловли и охоты. Таким образом, лексема кодирует то, что посылается человеку в качестве добычи и затем вторично является отчасти индикатором его «удачливости», что для древнего правителя являлось одним из важнейших «харизматических» составляющих (см. об этом, например, в [Гуревич 1994]; ср. также рассказ о «неудачливом», dyrasaf, сыне валлийского короля, чья маркированная неудачливость проявлялась в том, что он никогда не мог найти ничего на берегу моря и из-за этого не мог наследовать трон отца [Ford 1975]).
Связь данного понятия с морской стихией, как можно предположить, оказывается рефлексом неких общекельтских представлений о водных божествах, отчасти — влияющих на «судьбу» человека. Так, древнеирландский «Заговор на долгую жизнь» (Cétnad n-Aíse) начинается с обращения к «семи дочерям моря» (secht n-ingena trethan), однако назвать из в прямом смысле слова «субъектами судьбы», подобными мойрам или паркам, мы бы все-таки не решились (см. об этом тексте подробнее [Михайлова 2000]).
В то же время отметим употребление данной лексемы, ясно демонстрирующее указанную нами общую семантику данного суб-концепта, т. е. осмысления судьбы как «предмета», расположенного вне непосредственного поля объекта судьбы, «на его пути»: ... in turchur tuccassa rotngona de mina tegba samlaid «... эта судьба (?), которую я дал, если она тебя не убъет, погибну я сам от подобного» [Aided Dianrada 1892,74]. В качестве субъекта судьбы в данном случае выступает клирик, предсказавший королю Диармайду тройную смерть (от удара копьем, утопления и сожжения), однако контекст со всей очевидность демонстрирует, что осмысляемое нами как «предречение», совершенное им вербальное действие является не только способом моделирования будущего, но и креацией некоего невидимого, но явно осмысляемого как реально существующий смертоносного объекта, который непременно должен найти свою жертву. Характерно, что в английском переводе данного фрагмента употреблено слово missile ‘снаряд’ [Death of King Dermot 1892,78].
Примерно близкую семантику демонстрирует и слово díl, для которого значение ‘судьба’ отмечается в Словаре ирландского языка как 5-е (II. е, см. [CDIL-D]) и которое в качестве основного значения имеет — «плата, компенсация и т. д.». Восходя к супплетивной основе la- того же глагола ‘ставить, распологать’, эта лексема, как правило, обозначает некое неизбежное дурное событие, которое должно наступить в результате нарушения персонажем договора, совершения им преступления и проч. (ср. русск. а рас-пла- та). С идеей «судьбы» данное понятие, видимо, связывает присущая обоим тема неизбежности, однако мы не уверены в том, что в данном случае мы можем говорить о «судьбе» в строгом смысле слова. Ср., например: ... ná ráid m’ainm tria bithu sír / ní cunntabairt duit droch-dí «... если бы не сказал ты мое имя трижды / не угрожала бы тебе злая-судьба («плохая расплата»?) [АММЕ 1980, 23]. Возможно, в данном случае мы встречаем реализацию значения, названного нами судьба-2 (т. е. важное событие, последовательность событий).
Итак, как мы можем предположить, судя по уже проанализированным лексемам, к вербализованному осмыслению «судьбы» как некоего внешнего обстоятельства (или — совокупности) обстоятельств, определяющего исход того или иного предприятия или обстоятельства гибели объекта судьбы, тяготеют слова, этимологически связанные с идеей «движения» и «соединения, связывания, установления и пр.» (см. выше). В их числе мы можем назвать также — ád и, безусловно, cinneman, ставшую в среднеирландский период основным эквивалентом того, что понимается нами как судьба-1.
Слово ád(h)/ág имеет регулярные соответствия во многих германских языках, которые, по мнению Ж. Вандриеса, заимствовали данную основу из древнеирландского [LEIA 1959, 14] и которые демонстрируют близость семантики: ád — это в первую очередь «удача, успех, доброе предзнаменование». Отчасти совокупность значений слова ád может пересекаться с другими лексемами, передающими идею удачи, везения, выгоды и проч., однако специфика употребления ád в контекстах, как нам кажется, свидетельствует скорее о понимании в данном случае «удачи» как чего-то, что ожидает человека на его жизненном пути, но находится при этом вне его психо-физической сферы, хотя отчасти может быть уже к ней приближено (см. ниже — о слове tocad). Ср., например: Dá mbeath d’ádh ar Oileach «Если удача будет с Олехом» (букв, «на Олехе») [CDIL, А]. Это слово также часто сочетается с глаголами движения, а на современном этапе входит в ряд устойчивых «пожеланий счастья», связаных с календарными праздниками (пожелания к Новому году, дню рождения и проч.). Таким образом, понятие ád занимает в нашей классификации отчасти' промежуточное положение — это нечто благое, что может встретиться на пути человека и маркирует также своим присутствием (или отсутствием) поворотную точку времени, в которую оно может быть привнесено.
Последнее подводит нас вплотную к очень важной лексеме cinneman, которая, собственно говоря, из всех названных нами выше в современном ирландском языке является единственной, которая обозначает судьбу уже в нашем понимании данного слова— т. е. судьбу как принципиальную несвободу, как проявление высшего детерминизма или, пользуясь иными словами, как намеченный заранее (кем?) «жизненный сценарий». Именно эта лексема, пожалуй, оказывается единственной, которая в Словаре ирландского языка имеет английский эквивалент —fate, destiny, chance в качестве первого и единственного значения.