Автор статьи И.Н.Белобородова, г.Архангельск.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ:
"Священник, как и колдун, в силу своего обособленного положения в земледельческой общине, в русской традиционной культуре обладал особым социальным статусом, соотносимым с признаком «чужого». Как лицо, имеющее «силу», которая позволяла ему осуществлять связь с Богом, он наделялся в народном сознании чертами медиатора, т.е. маркировал собой обе сферы социосакрального бытия - «своего» и «чужого». Такое соотнесение священства с двумя крайними полюсами мироустройства и определило двойственность психологического восприятия служителей культа в русской традиционной общине.
С одной стороны, оценка его как проводника высших сакральных ценностей русской народной культуры (народная религия) - жизнь человека в Боге - была положительна. К нему обращались за советом и помощью в трудных жизненных ситуациях, его оценкой измеряли свои дела и поступки, считали обязательным его присутствие в решающие моменты жизни (рождение, свадьба, смерть). Выражение «так батюшка говорил/велел/объяснял» служило критерием нравственно-этических и мировоззренческих позиций носителя русской культуры.
С другой стороны, многочисленны свидетельства проявления непочтительности, а подчас и враждебности паствы к своему иерею. И дело тут не только в социально-экономических отношениях, что, несомненно, являлось важным, но отнюдь не единственным критерием в оценке клира. Существует немало доказательств того, что священству приписывались черты и функции никоим образом не совместимые с его высоким социо-религиозным статусом, декларируемым Церковью. Исследователи, занимающиеся народным православием, обычно выделяют одну из таких функций - лечебно-магическую, синонимичную, функции колдуна и потому сближающую эти два, казалось бы, диаметрально противоположных образа.
Лечебно-магическая функция, приписываемая священнику народным сознанием, в принципе не противоречила сложившейся церковной практике исцеления болящих духовенством. Она не противоречила и сущности христианства, а напротив, постулировалась им. Как житийная литература, так и устные предания о святых изобилуют рассказами о чудесном исцелении или даже о «специализации» святого на врачевании того или иного недуга. Например, единственный канонизированный Церковью «местный» святой Урало-Сибирского региона - Симеон Верхотурский - почитался как целитель глазных болезней. Эти представления получили свое законченное оформление в широко распространенном апокрифическом сказании «Киим святым каковыя благодати от бога даны и когда память их бывает», бытующем в урало-русской книжно-рукописной традиции до настоящего времени и перешедшем в официальную гравюру и церковную печать". В лечебной магии широкое распространение получил ряд церковных предметов и символов. Наибольшей популярностью среди них пользовались свечи (особенно сретенская и благовещенская), освященная вода, просфора и, конечно, молитва. Что касается «вещных» символов (икона, свеча, просфора), то перекодировка их «языческой» семантики легко объяснима в связи с общностью осмысления огня и воды как первостихий, в одинаковой мере присущего «языческой» и христианской метафорике.
Словесные формулы также имели много общего. Исследователями не раз подчеркивалась общность восприятия в народной среде вербальных формул и церковного, и внехристианского происхождения. Зачастую тексты молитв (особенно это касалось частных молебнов) представляли собой такой образец «языческо-христианского синкретизма», что народом могли восприниматься как традиционные заговоры. Это, в частности, можно сказать о некоторых текстах «Требника» Петра Могилы, которые отдельными исследователями даже в XX в. иногда принимаются за варианты народных лечебных формул.
Ряд уральских материалов свидетельствует о том, что молитва в качестве лечебного и обережного средства применялась только знахарями и щепотниками, т.е. «знающими» людьми, которые могли лечить, но по «силе» значительно уступали колдунам. Примечательно, что в некоторых старообрядческих селениях на реке Колва Чердынского района Пермской области распределение доброго и злого начал было доведено до своего логического предела: здесь спасение и помощь во всякого рода несчастиях (болезнь, пропажа скота и т.п.) могли прийти только от молитвы истинно православных христиан бегунов, которым и заказывался молебен.
Болезни в русской традиционной культуре имели двойную природу. Одни, но представлениям жителей Красноуфимского уезда Пермской губернии, происходили под воздействием «духов тьмы, сатаны», а другие (килы, уроки) - от злых, недобрых людей. Примечательно, что в перечислении этих людей, наряду с бабой-самокруткой, девкой-простоволоской, колдуном и колдуницей, упоминаются «священник и священница».
Одним из обязательных образов действия в заговорах против болезней было то, что все их персонажи - «на встречу встречающиеся и с ветру приходящие...» Встреча вообще в русской культуре - это непременный элемент культуры дороги, которая «имеет свои законы, нередко противоположные законам статического существования», это «мир небытия, где обычай не действует». Отмечая двойственность в восприятии священника и колдуна в русской традиционной культуре, исследователи указывали на психологическую основу этого восприятия.
Как показывают материалы, одним из ключевых символов восприятия священника в русской культуре в целом и ее уральском варианте в частности было понятие дороги/пути, соотносимое с признаком «левого» - «иного/чужого» мира. Проводниками в народном сознание были и священник, и колдун, оба стоявшие на позиции «дороги» как сферы, принадлежащей «иному» миру.
Общеизвестен факт веры в опасность встречи со священником. Это представление, осужденное еще Стоглавом, сохранилось во многих местах России вплоть до конца XIX - первой трети XX вв. По данным В.П.Бирюкова, на Урале существовало даже «злое пожелание, равное пожеланию неудачи в начатом деле, в частности, когда человек собирался идти на охоту, рыбалку, торговать и прочее: «Поп-от тебе встречу-то». Очень многие предпочитают вернуться домой, чем начинать задуманное мероприятие».
Еще одной мерой по нейтрализации опасной встречи, например, в Сургуте служили следующие действия: «Если хочешь, чтобы был успех, надо не проходить мимо (священно-церковнослужителей), а подойти под благословение или (если встретил дьякона) поздороваться за руку». В Центральной России, напротив, в качестве обережного средства при встрече с причтом применялись охранительные действия, идентичные действиям при встрече с нечистой силой. Так, в Романово-Борисоглебском уезде Ярославской губернии еще в конце XIX в. существовали «даже и такие суеверы, которые встретясь со священником, плюют на землю или кидают булавки». Как известно, острые предметы, в частности булавки, в русской культуре служили средством противодействия нечистой силе: в подол невестиной рубахи закалывали иголки или булавки, «чтобы не испортили»; присушивая любимого, втыкали ему булавки в одежду; при встрече с «вихрем» (чертом) в его эпицентр бросали булавки, чтобы отвести от себя «нечистого» и пр.
Иногда «заместителем» священника в этой примете мог быть или покойник, или заяц. Так, в цитированном уже материале из Романово-Борисоглебского уезда Ярославской губернии находим еще одно указание: «Встретится, например, по пути мертвое тело, несомое на погребение, говорят - это не к добру, и нередко возвращаются назад. Случится ли, идучи куда, встретить священника - и это предвещает беду». В соседних уездах той же губернии - Пошехонском и Ростовском - существовало убеждение, что «перейдет дорогу кто из церковного чина, или перебежит дорогу заяц - не будет пути».
Соотнесение священника с миром предков определило его особую роль в обрядах семейного и календарного циклов, также маркирующих собой порубежные состояния. В уральских материалах существует ряд примеров особого участия духовенства в этих обрядах, причем совершенно в ином статусе, нежели то предписывалось каноном. Общерусским является обычай приглашать на свадьбу колдунов, чтобы они «не испортили свадебжан» или, напротив, отвели порчу другого («чужого») колдуна.
«В Сибири, - писал Надеждинский, - существуют колдуны-веждивцы (или вежливцы, по произношению простонародному). Эти пакостники преимущественно участвуют на сватьбах и, действительно, творят иногда лиходейства: то пугают лошадей, то попотчуют чем-нибудь молодых... Обязанность колдунов на сватьбе - предупреждать всякую пакость при поезде».
Описывая «Нравственное состояние Усть-Косвенского прихода» Соликамского уезда Пермской губернии, священник Ипполит Словцов замечает: «Что мудреного, что народ верит свадебным очарованиям, когда, как сказывал мне один очевидец, что и пастыри церкви прежде верили этому и когда, по приглашению, отправлялись на брак, брали с собой в помощь Святому Животворящему Кресту особо исписанную бумажку, заключавшую будто бы в себе противодействие всем навождениям свадебных кудесников. «Бумажку эту дал мне, - рассказывал очевидец и деятель на сцене свадебной, - батюшко, я и положил ее за пазуху; ну, знаешь, и шел везде смело и ничего не боялся». Учился ли этот покойный (иерей) в каком-либо заведении, не знаю, знаю только, что он правил Усть-Косвеискою паствою слишком 30 лет».
Действия священства в обрядах семейного цикла, синонимичные действиям колдунов, соотносились с признаками «иного» мира через оппозиции «правый - левый», «чет - нечет» и т.п. С признаком «левого» в общерусской традиции, в том числе и на Урале, связана характеристика колдунов как людей, принадлежащих к «нечистому» миру. Так, по данным С.Е.Никитиной, в верхокамской деревне «про одну женщину было сказано: «Она знает воскресную молитву наоборот», - и этим была дана ей характеристика как колдунье. В рассказе о том, как знатливая женщина помогала найти скот, пострадавший хозяин, следуя наставлениям ведуньи, должен был идти искать пропавшую телку в надетой наизнанку рубахе и вывороченной шубе».
Аналогичным образом и священство соотносилось с признаком «перевернутого» мира, в котором принятый ход вещей менялся на обратный. Так, в среде екатеринбургского духовенства до сих пор бытует рассказ о неком венчании, случившемся в начале XX в. в одном из подгородных сел. Обидевшись на то, что новобрачные отказались платить за венчание сумму, показавшуюся им завышенной, оскорбленный дьякон со словами «Как повенчали, гак и развенчаем» вывернул стихарь на левую сторону и, начав с возгласа «Разблагослови, Владыко, рабов твоих [имя рек]», прочитал весь чин венчания задом наперед. Сообщение это, в силу его уникальности, можно было бы отнести в разряд анекдотов, имеющих широкое хождение в среде духовенства. Однако близкие по смыслу представления обнаруживаются в действиях ялуторовского священника Топоркова, который в середине XVIII в. также в наказание за «скупость» отказался сообщить, какое христианское имя он дал крещаемому им младенцу, велев родителям «называть его... осетром, пока не заплатят как следует и за молитву, и за крещение».
Еще более «прозрачна» семантика священнослужителей в похоронно-поминальной обрядности, где пастыри выступали не только как наставники и проводники своих пасомых в «мир иной», но и как некие заместители умершего. Показателен в этом отношении уральский обычай подкладывать священнику во время поминального обеда тот блин, который закрывал в течение суток лицо умершего от заразной болезни. Когда священник уходил, съев по неведению этот блин, то хозяева говорили: «Ну, слава Богу, батюшка унес из нашего дома заразу» (от себя добавлю, что я выискивал информацию по этому обряду и нашёл её, но признать достоверным данный факт невозможно - эта байка записана буквально в наше время и подтверждений в старых источниках не имеет. Поверить, что поп стал бы вкушать чёрствый, трёхдневный блин невозможно - Н.Телегин).
В этом же семантическом ряду стоит, вероятно, и общерусское представление, что самое верное средство избавиться от «нечистых» насекомых - клопов - это незаметно положить коробочку с ними в карман священника и тихонько сказать: «Куда поп - туда и клоп», - и после этого все насекомые исчезнут".
В некоторых уездах Вятской губернии зафиксированы уникальные данные, указывающие на тесную связь покойника и священника. Е.Якушкин, обобщивший эти материалы в своих «Заметках о влиянии религиозных верований и предрассудков на народные юридические обычаи и понятия», пишет: «В народе существует убеждение, что церковный причт убивает покойника, ожившего по принесении его в церковь. Если оживший успевает скрыться из церкви, то должен умереть весь причт или должны умереть подряд 12 священников». Чтобы не допустить подобных происшествий, например, в Уржумском уезде «причт убивает ожившего покойника ломом, хранящимся для этого в церкви за печкой; конец лома в крови. Убийство совершается так: застав покойника ожившим, причт заставляет помолиться его Богу, а когда помолившийся, перекрестившись, поклонится, ударяют его спрятанным ломом в затылок... В том случае, когда побег совершается, причт отпевает пустой гроб и провожает его на кладбище, как бы в нем был покойник. Любопытно, что смерть подряд 2-3 священников в одном и том же селе иначе не объясняется народом, как упуском ожившего покойника».
Еще одним подтверждением принадлежности священства к «иному» миру служат данные, которые свидетельствуют о том, что народной традицией не исключалась возможность прямого превращения священнослужителя в нечистую силу. Причем подобные представления были характерны для всех слоев русского населения - от простых крестьян до великосветской знати. Как свидетельствует очевидец, крестьянин села Угодичи Ростовского уезда Ярославской губернии, поздней осенью 1825 г. перед воротами Александро-Невской Лавры наблюдалось небывалое скопление простого народа и карет и экипажей аристократии. «Собравшийся народ требовал от митрополита показать попа с рогами. Увещевание митрополита, что никакого попа с рогами у него нет, не удовлетворяло публику... За несколько дней перед этим кем-то в столице была пущена следующая утка: в одном селении Новгородской губернии крестьянин нашел клад и будто бы довольно немалый. Крестьянин почему-то стал просить местного попа окропить его святой водой. Поп отложил это до утра. В полночь под окно крестьянина приходит поп, переряженный чертом с рогами, и требует своего клада как бы обратно; испуганный крестьянин отдал найденный клад, с которым поп и ушел от окна. Придя домой, поп поскользнулся и упал головой на шкуру убитого им козла и когда встал, то увидел, что козлиная шкура крепко приросла к его телу, а надетые раньше на голову козлиные рога не отставали. Затем будто бы поп в таком виде и был привезен к владыке, чему были и самовидцы, которые видели, как везли попа с рогами в Невский монастырь. В истину этой басни верила вся столица и съезжалась смотреть попа с рогами».
Таким образом, изложенные материалы позволяют говорить, что в народном сознании образ священника прочно увязывался с архитипическим восприятием служителей культа (жрецов) как представителей «того» света, «иного» мира, соотносимого с признаком «левого», «нечистого»...."