На эти темы есть несколько статей, хотя какого либо КАНОНА не сложилось и Слава Богам, что это так.
Хотелось бы поделится с вами несколькими наблюдениями, а также крайне любопытными свидетельствами, о ПРАВИЛАХ которыми ВОЗМОЖНО руководствовались не только в 20, 19, но и в 10 веке.
Если вы листали неоднократно археологическую литературу посвященную материальной культуре славян, вам наверняка, как и мне, бросалась в глаза очень странная ситуация с изображениями Богов.
Высокий уровень ремесла, прекрасные образцы резьбы по дереву, работе с металлами, великолепные образцы ювелирного дела - и крайне грубые, зачастую с едва - едва нанесенными чертами ликов изображения Богов.
Специально привожу реконструкцию резной колонны древнего Новгорода 11 века, и современные ей лики домашних истуканов Богов.
Вероятно, мы можем приблизится к правильному созданию образов если изучим следующие данные, которые зацепили моё внимание.
Данные не новые, но среди широких слоев язычников практически неизвестные.
Свидетельство первое : А. С. Миловский. книга "Скачи добрый единорог"М. 1983 г. стр. 9 по 19.
В книге автор повествует о различных мастерах русских ремесел, среди прочих, о мастере резьбы по дереву с Русского Севера А. И. Петухове.
Известен этот мастер своими деревянными птицами Счастья – оберегами.
И вот, в беседе Миловского и Петухова появляется такой, очень интересный и важный для нас момент:
''...И птицы в его доме висят гладкие, одни с крупным округлым телом, словно вот-вот снесут яйцо, другие с вытянутым, удлиненным и более легким, изящным корпусом и хохолком на голове. Совершенно белые, когда только что сделаны, они приобретают со временем цвет спелой пшеницы, и четко проявившаяся структура дерева рисует на их полированном брюшке перья. Словом, птицы эти — загляденье.
Почему в старину делали птиц попроще, не так тщательно отделывали? На это у мастера свое объяснение.
— Думали люди в старину, что основателем каждого рода, дворища был домовой, и согласно поверью, для того, чтобы его задобрить, нужно вырезать из дерева его фигуру, и непременно пятьюдесятью двумя прикосновениями к дереву ножа или топора, ни больше, ни меньше,— по числу недель в году. Вот и выходило не очень гладко даже у самого удалого мастера, а что уж говорить про не слишком сноровистого? Поэтому искусствоведы и решили, что такая вот не тщательная обработка, почти что неряшливость, и есть характерная черта русской народной скульптуры. А это неверно, это просто незнание истинных ее истоков.
Я ведь сам обо всем этом узнал случайно совершенно, чудом, можно сказать. Жил у нас сосед, старый бобыль Федор Дмитриевич Никитин. Уже и огорода своего не садил — немощный. Помню, бабушка наказывала: «Отнеси Федору Дмитричу кринку молока (мне годов двенадцать было) да кусок хлеба, а он тебе из бересты мячик сплетет».
Иногда я забегал к нему просто так. Однажды заглянул в окошко — избушка у него ниже баньки была,— смотрю, вырезает из дерева человечка. Я подумал, что он игрушку мне делает, и минуты две смотрел. Он на лавке сидит в холщовой рубахе до колен, работает, медленно шевеля при этом губами, словно что-то говоря про себя. Когда я дверью хлопнул, он человечка под рубаху спрятал, а сам испуганно на меня смотрит. Я к нему пристал: «Какую игрушку ты делал?» А он признаться не мог — это я только потом уже понял, а тогда ничего от него не добился, ушел, хлопнул для вида дверью, а сам ухом приник и слушаю. Тут он стал вслух вспоминать, какой счет у него был,— сбился. Понял я, что он домового делал. Я когда об этом бабушке рассказал, ох уж она рассерчала: «Шальной шаляк, да разве можно об этом говорить!» А я дотошный был. Все выпытал!
Ставили во времена далекие на дороге столб высотой метра четыре-пять — скульптуру духа-хранителя, и отпускалось на это триста шестьдесят пять прикосновений инструмента к дереву — сколько дней в году. Вот и попробуй бревно обтесать так, чтобы фигура аккуратная вышла. В захолустных деревнях еще в начале нынешнего века стояли такие идолы, а секреты эти никому не рассказывали. За каждым ударом по дереву слово стояло — заклинание. Если сделать идола за триста шестьдесят ударов, то на пять дней в году деревня останется беззащитной от моров, пожаров, наводнений. Если хоть один лишний удар топором сделать по ошибке — заклинания теряли силу, и деревня на весь год была подвержена всем напастям. Великим грехом считалось раскрыть тайну заговора, магических слов или посвятить в таинства несовершеннолетнего.
Хозяин ведет хозяйство, лишнюю поляночку под сенокос нашел, "Ну, батюшка,— а сам на печку смотрит,— я в этом году телку не зарежу, на корову буду растить». Это он домовому сказывает. А дух леса не рассердится за покос? И вот крестьянин на первом же пне на краю вырубки со стороны леса делает семь ударов топора, но числу дней педели, и вырубает человеческое лицо — грубейшую, понятно, скульптуру, пень пнем. И заклинание, обращенное к духу леса, тоже всего из семи слов.
В старину считали, что у каждого дерева есть ивой дух, а в лесу — дух леса. Пень, из которого идола делали, должен был быть лицом к лесу обращен: вот, мол, смотри, весь лес стоит целехонек, я ему ничего дурного не сделал. Из поколения в поколение передавались эти верования. Были, конечно, заклинания и им птицу, обращавшие ее в доброго духа. Семь не известных нам ныне слов, семь прикосновение к дереву.
Я сейчас Свободен в своей работе от всех этих ограничении, потому и птица у меня другая. Уверен, что и в старину, не будь этих веровании, птицы тоже куда наряднее были. А я люблю красоту, как люблю простых, добрых, работящих люден, как люблю молнии, зарницы, пение птиц.
Петухов выбрал из десятка поленьев в углу мастерской заготовку для птицы, выдернул из балки топор и сильном, точным, сразу видно — профессиональным ударом отсек наискосок угол, вторым ударом виртуозно вырубил дерево с обратной стороны, и плоский хвост. Третий и четвертый удары обрисовали, вздернутую голову. Пять, шесть, семь, прикосновений к дереву...
Да, это уже были птица. Пока еще грубая, без крыльев, но уже летящая, летящая к нам из глубины веков.''
Для многих, эти юношеские воспоминания Петухова могут показатся выдумкой, НО ВАЖНЕЙШИЙ МОМЕНТ!
Книга была издана в 1983 году, (следовательно писалась в 80-82), и до появления массового движения возрождения исконной религии славян было как минимум десять лет! А до появления желающих заработать на популярной теме мистификациями все пятнадцать!
Поэтому, отнестись к свидетельству Миловского и Петухова можно с некоторой долей доверия.
Свидетельство второе:
В. И. Даль. Пословицы русского народа в трех томах. М. «4 краски» т. 2 стр. 287
В Разделе Конанье (жребий) есть такое место:
Секу, секу двадцать, высеку пятнадцать, будь мои пятнадцать все сполна (рубят ножом по щепке пятнадцать зарубок).
Секу, секу двадцать, высеку пятнадцать, стану честь все пятнадцать есть.
Секу, секу двадцать, высеку пятнадцать, все сполна до единого пятна.
Секу, секу двадцать, высеку пятнадцать, сек пересек до пятнадцати досек.
Обратите внимание, что здесь также резьба по дереву сопроваждалась счетом ударов и словесной формулой.
Здесь счет ударов иной, но ведь и цели здесь не изготовление идолов, а изготовление жребия- а жребий тоже играет важнейшую роль в гадательно предсказательных практиках.
Тем более, что конанье также является особым сакральным действом, результат которого определяется влиянием Богов, сил Природы.
На мой взгляд эти два текста подтверждают друг друга.
Мне думается, что текст заговора для жребиев, за неимением пока иных, вполне можно использовать и при изготовлении истуканов, безусловно изменив под вашу задачу.
ПРИМЕЧАНИЕ:
Само слово «идол» происходит из греческого и означает «изображение».
Другое часто употребляемое слово «кумир» — семитского происхождения, и означает «жрец»; оба понятия пришли в славянские языки из Библии Превратилось в оскорбление также заимствованное у тюрок или персов слово «болван», (от «памятник» или «герой».
Собственно славянским названием идолов является слово «истукан», происходящее от понятия «истукати» что значит, стуча, обрабатывать долотом исходный материал — дерево или камень.
Возможно, уже употреблялось и слово «лик» , "образ".
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4-х т. — М.: Прогресс,
1986. — Т. 2.
Светозар Рыжков