Народное ведовство и ересь с 700 по 1140 гг.
Добавлено: Пт май 29, 2020 12:14 am
Народное ведовство и ересь с 700 по 1140 гг.
К концу царствования Карла Великого в 814 г. язычество почти прекратило свое существование, сохраняясь в первозданном виде лишь у восточных пределов франкской империи, на территориях, населенных славянами. Скрытые формы язычества тоже постепенно отмирали. Теперь главной помехой для христианства было не язычество, и даже не жестокие набеги венгров, викингов и мусульман, а ересь.
В отличие от ереси античных времен средневековая ересь поднимала проблемы скорее нравственного, нежели метафизического порядка. В период VIII—XII вв. преобладающей разновидностью ереси было реформаторское движение. Редко приобретая характер широко распространенного или высокоорганизованного сектанства, оно тем не менее пользовалось значительной поддержкой и мирян, и духовенства. Еретики-реформисты требовали возврата к изначальной чистоте церкви, к тем золотым временам, когда церковная организация и порядок пускали первые ростки, и в духе евангельских проповедей призывали к отречению от земных благ во имя утверждения царства Божьего на земле.
Своим антиклерикальным духом и готовностью встать в открытую оппозицию церкви и обществу, а также благодаря стараниям множества эксцентричных ересиархов, черпавших свои учения из народного колдовства, языческих традиций и суеверий, реформистская ересь немало способствовала развитию ведовства. С начала XI в. и ересь, и ведовство переживают заметный подъем. Одной из причин этого роста явилась новая политика церкви, энергично взявшейся за собственную реорганизацию и обновление, политика, первоначально затрагивавшая монастыри и епархии, но в конце концов приведшая к изменениям в самом институте папства. Папы-реформаторы стремились переустроить весь христианский мир на новых принципах законопорядка и, руководствуясь этой целью, провели изменения в церковной структуре, сделав ее более эффективной, что привело к повышению активности католического духовенства в деле разоблачения и преследования несогласных с церковной доктриной. Идя по пути очищения, церковь становилась все более нетерпимой к тому, что считала скверной. Параллельно с церковными реформами и питая их, набирало силу народное движение в поддержку реформ.1 Но народный энтузиазм оказался палкой о двух концах: вырождаясь порой в фанатизм, он оборачивался крестовыми походами, жестокими погромами и линчеванием. В этой напряженной атмосфере недоверия и народное сознание, и церковные власти стали отождествлять колдовство и ересь с ведовством.
Реформистский энтузиазм порождал не только эксцессы ортодоксов, но и крайности реформаторского толка. Многие миряне и священники были недовольны тем, сколь неспешно шагает церковь в сторону Нового Иерусалима. Разочарованные медлительностью церковной власти, они все более проникались антицерковными взглядами, проповедуя, что царство Божие — в сердцах праведников, и отрицая на этом основании необходимость церкви как таковой. Впервые в истории западного христианства ересь приобрела столь широкие масштабы. И по мере расцвета еретических настроений ведовство, это крайнее выражение ереси, стало приобретать более ясные очертания.
В условиях окончательного оформления новой западноевропейской цивилизации в VIII в. церковь благодаря стараниям таких подвижников, как святой Бонифаций, и усилиям императоров и пап, таких как Карл Мартелл, Карл Великий и Григорий II, как никогда преуспела в борьбе с язычеством. Но с ослаблением языческих влияний на ведовство последнее стало испытывать все большее влияние ереси.
Следует отметить два особенно значимых изменения, которые претерпел феномен ведовства в VIII в. Первое связано с распространением идеи договора. История о набожном священнике Феофиле, который в VI в. отрекся от Христа и заключил договор с Дьяволом, чтобы получить сан епископа (позже он раскаялся и спасся благодаря заступничеству Пресвятой Девы), была переведена на латинский Павлом Диаконом и к концу века начала набирать популярность, породив множество подражаний.
Вторым важным изменением стало то, что идея малефициума все более связывалась с языческими элементами ведовства, и это в конце концов привело к тому, что в период позднего средневековья латинское понятие малефика (malefica) наряду со стригой стало одним из самых распространенных заменителей слова «ведьма». В предыдущем столетии утвердилось представление, что стрига является скорее человеческим существом, нежели духом. Теперь злодеяния стриги стали отделять от иных преступлений. Если прежде понятие «малефициум» применялось в отношении любого преступления, то теперь оно стало ассоциироваться почти исключительно с ведовством. В последующие века, когда ведьмам наряду с почитанием демонов и ночными полетами стали приписывать занятия злой магией, появилась возможность квалифицировать как ведовство значительную часть низкой магии; колдовские практики, прежде считавшиеся преступлением против общества, теперь трактовались как ересь и преступление против Бога.
Перед миссионерами, королями и папами, стремившимся к построению христианского общества, стояла не только задача обращения в христианство языческих народов, таких как германские саксы, но и проблема искоренения варварских пережитков в уже христианизированных регионах. Священники наряду с мирянами продолжали практиковать ритуалы, сильно отдававшие языческим душком. Григорий II был так потрясен сообщениями Бонифация об имевших место в Германии случаях едва завуалированного идолопоклонства, что счел эти случаи невероятными и приказал миссионеру убедиться в их достоверности.
Короли и церковные соборы внесли свою лепту в борьбу с продолжающимся идолопоклонством, замаскированном иногда в почитании святых и мучеников. Идолопоклонство преследовалось бигоцианским уложением о наказаниях. Магия, идолопоклонство и любые сношения с демонами получили осуждение в большом своде канонов, составленном Дионисием и в дальнейшем исправленном папой Адрианом I (772—795 гг.). Карл Великий на соборе 802 г. в Ахене включил этот свод канонов в свод законов, который в дальнейшем сыграл большую роль в истории франкского государства. С этого момента светское законодательство уделяет особое внимание ведовству, но провозвестником данной тенденции явились admonitio generalis (общие предписания), которыми Карл Великий снабдил в 789 г. своих missi dominici (верховные послания). Эти предписания обличали малефиков (колдунов-зловредителей), отделяя их от магов. Кроме того, они предупреждали, что нет иных ангелов, кроме тех, о которых говорится в Библии. Приравнивание христианских ангелов к языческим богам и духам является еще одним подтверждением живучести язычества и проблеском нарождающейся народной демонологии.
Особенно греховным занятием считались заклинания и жертвоприношения демонам, с которыми все более отождествлялись языческие боги и духи. Первоначально эту точку зрения выразил святой Бонифаций, и ее поддержали папы. Бонифаций писал об одном священнике, который приносил жертвы Юпитеру, и папа Григорий III запретил поклоняться демонам у деревьев и источников. Эти и другие авторы начала VIII в. отличали пустяковые жертвоприношения от серьезных. Папа Захарий, комментируя Бонифация, пишет, что некоторые священнослужители, находясь в плену суеверия, «собирают вокруг себя к суеверию же расположенных последователей и совершают мнимые богослужения не в стенах католического храма, а в чистом поле, в хижинах крестьян, где их невежество и безрассудство укрыты от взора епископов». Прилагаемый к канонам Лептинского собора 744 г. (Indiculus superstitionum) запрещает жертвоприношения святым — еще одно указание на то, что в народном сознании святые постепенно занимают место прежних богов. О том, что прежние боги все еще живы, свидетельствует и принятая тем же собором формула крещения:
Ты отвергаешь демона?
Я отвергаю демона.
И все сношения с демоном?
Я отвергаю все сношения с демоном.
И все деяния демона?
Я отвергаю все деяния демона и все его речи, я отрекаюсь от Тора и Одина, и Сакснота и всех им подобных зловредных созданий.
Вопрос о принесении в жертву людей затрагивается в VIII в. только в капитулярии Карла Великого, регламентирующем порядок управления в недавно завоеванной и обращенной в христианство Саксонии. Девятая глава капитулярия гласит: «И постигнет смерть того, кто по обычаю язычников приносит человеческое создание в жертву Дьяволу и совершает жертвоприношения демонам». Шестая глава устанавливает такое же наказание для тех, кто поедает мясо ведьм. Это единственное упоминание не дает нам оснований утверждать, что такого рода зловещие ритуалы действительно практиковались в Европе.
Из языческих праздников наибольшую озабоченность у властей вызывали новогодние звериные маскарады, основанные на вере в возможность обращения человека в животное. Обвинительные формулы, осуждающие маскарады, столь похожи друг на друга, что трудно понять, отражают ли они реально существовавшую проблему или же просто воспроизводят ранее выдвинутые обвинения. Чаще всего участников новогодних маскарадов обвиняли в том, что они разгуливают, обрядившись в оленьи и телячьи шкуры, хотя встречается и такая любопытная вариация, как «в повозке». Другие разновидности личин упоминаются в испанском уложении о наказаниях, осуждающем ношение звериных шкур и переодевание в женское платье. В indiculus superstitionum говорится об одном ритуале, участники которого переодеваются в женщин, надевают на себя рваную одежду или звериные шкуры.
Наряду с новогодними маскарадами осуждению подвергались и праздники, отмечаемые в среду в честь Водана или Меркурия и во вторник — в честь Тора или Юпитера, в их числе Спуркалия, древнегерманский праздник весеннего равноденствия, на котором резали свиней, и Брумалия, вакхическое празднество 25 декабря. Подобные гуляния иногда обозначали глаголом sabbatizare, который, возможно, повлиял на последующее формирование понятия «шабаш». Единственное свидетельство идеи оборотничества, если не считать обвинений, содержащихся в уложениях о наказаниях и постановлениях соборов, мы находим у Бонифация, который осуждает веру саксонцев в существование оборотней и стриг, называя ее суеверием.
Восьмой век — это начало трансформации древних праздничных оргий, к буйным пиршествам и танцам, к которым добавляется элемент сексуальной распущенности, пришедший из ересей. Частично он был порожден еретическим стремлением к секретности и крайностями духовного антиноминизма [Pneama — дух, дыхание, в христианстве Pneama — святой дух, в стоицизме — жизненная сила, космическое «дыхание», дух; антиноминизм — отрицание законов христианской морали], а отчасти являл собой проекцию либидных желаний ортодоксов-еретиков. Оргиастические пиры устраивались в праздники Спуркалия и Брумалия, но обвинение в сексуальной распущенности, которое в будущем станет обязательным атрибутом ведовских процессов, впервые прозвучало в 740 г. в адрес еретика Альдебера.
Этот странствующий проповедник бродил по деревням и городам северной Франции, демонстрируя апостольскую скромность в речах и одеждах и призывая к переустройству церкви под его руководством. Он утверждал, что получил послание от самого Иисуса, претендуя тем самым на роль апостола. Люди чтили его как святого, и он одаривал их клочьями своих волос и обрезками ногтей. Среди его почитателей было много женщин, и папа Захарий в письме к Бонифацию обвинил Альдебера в безнравственных связях с последовательницами.
Другие аспекты деятельности Альдебера также связывают его с традицией ведовства. Он устанавливал кресты рядом с полями и ручьями, наживая капитал на привязанности народа к старым языческим богам. Но что самое любопытное — он сочинил молитву, обращенную к ангелам Уриэлю, Рагуэлю, Тубуэлю, Михаилу, Адину, Тубуасу, Саваофу и Симиэлю. Власти обвинили Альдебера в почитании демонов; таким образом, впервые в качестве демонов выступили не языческие божества, а ангелы из иудео-христианской традиции. Именно из этих двух демонических традиций была сплетена ткань ведовства, но они так и не слились в одно. В целом, падшие ангелы иудео-христианской традиции считались старшими демонами, языческие божества — младшими демонами, а самое низкое положение занимали остальные духи, такие как феи и домовые. Сам Альдебер вряд ли считал, что обращается к демонам, но выбор ангельских имен представляется странным. Михаил, разумеется, вполне ортодоксальное имя. Имена Уриэль, Рагуэль, Тубуэль, если и не упоминаются в Ветхом Завете, то присутствуют в иудейской апокалиптической традиции. Но имена Adinus, Саваоф и Симиэль прочно связаны с гностицизмом, и выбор этих имен Альдебером свидетельствует о том, что древние идеи, хотя и не в чистом виде, были живы и именно на их основе возникали новые неортодоксальные учения. Особенно любопытным кажется включение в молитву Симиэля, поскольку его отождествляли с Самаилом, мятежным верховным ангелом, носившем в числе прочих имя Сатана.
Истории о стригах-каннибалах перешли в VIII век. Новая версия Салического права, издававшаяся в 751—764 гг., повторяет прежнюю норму закона, запрещающую ложно обвинять людей в пожирании человеческого мяса или доставке котла к месту пиршества ведьм. Саксонский капитулярии 775—790 гг. налагает запрет как на веру в каннибализм, так и на сам каннибализм: «Если кто-либо, одураченный Дьяволом, верит подобно язычнику, что люди, называемые ведьмами и ведунами, пожирают живых людей и на этом основании сжигает (этих мнимых преступников) или отдает их мясо на съедение или же сам съедает его, пусть постигнет того смертная казнь». Разговоры о столь странных гастрономических пристрастиях основывались на вере в то, что, поедая свою жертву, человек наполняется ее силой. Некто Катвулф в 775 г. пишет Карлу Великому письмо, побуждая его привлекать к суду стриг и прочих злодеев. Но ранее в том же веке святой Бонифаций предостерегает против веры в существование стриг. Эти полярные мнения дают нам возможность почувствовать, что процесс превращения стриги из духа-кровопийцы в человека-зловредителя еще не завершен, но идет полным ходом.
Римский собор 743 г., постановивший предавать анафеме того, кто оставляет кушанья, произносит заклинания или пускается в пляс, проливает свет на происхождение Ьоnае mulieres, фигурирующих в более поздних ведовских историях, из предшествовавших им местных духов. Обычай оставлять на дороге еду для тех, кто следует к месту тайных собраний и оргий, как и практика жертвоприношений святым, произошел из древнего обычая выставлять подношения для духов. И здесь опять же налицо процесс превращения языческого духа через демона в человека-злодея.
Франкская империя просуществовала в целостном виде примерно до 850 года. В последующие сто пятьдесят лет происходит дробление западноевропейских государств — как изнутри, так и в результате набегов извне. На первом плане теперь стояла задача выживания, и она забирала слишком много сил, чтобы пускаться в ученые рассуждения и богословские споры или изобретать новые дисциплинарные меры. Наблюдается заметный спад всех форм литературной активности, и источники, рассказывающие о различных аспектах европейской цивилизации данного периода, в том числе материалы о ереси и ведовстве, чрезвычайно скудны. Однако малочисленность документальных источников ни в коем случае не свидетельствует об исчезновении ереси и ведовства, а говорит лишь о том, что в то время людей занимали иные проблемы.
На протяжении IX в. все чаще звучали упоминания о стригах, инкубах и оборотничестве; затем, в начале X в., впервые предметом широкого обсуждения стали ночные полеты и сексуальная распущенность ведьм, а также идея договора. Большим почетом пользовалось искусство высокой магии. В период правления Людовика Благочестивого (814—840 гг.) каждый вельможа имел собственного астролога, а к концу X в. просочившееся из Испании влияние мусульманской науки и магии стало столь мощным, что даже о папе Сильвестре II, который учился в Испании, (Герберт Орильяк), говорили как о великом маге.
Как свидетельствуют источники того периода, реформизм по-прежнему преобладал над прочими ересями. Хотя ересь пока оказывала слабое влияние на ведовство, они постепенно сближались, и это сближение происходило благодаря усилению идеи договора. Развитие последней в значительной мере связано с возросшей ролью духовенства в преследовании греха в результате краха светской власти и сближения церкви с государством в эпоху Каролингов. Церковь, в отличие от светских властей, была не склонна считать малефициум обычным преступлением и все более придавала ему религиозную окраску, приравнивая его к сношениям с Дьяволом, к греху и ереси.
Поскольку в позднее средневековье преследование ведовства оказало огромное влияние на развитие самого феномена, необходимо поговорить о том, какими средствами власти боролись с ведовством до 1000 г. Для раннего средневековья характерно сравнительно мягкое отношение к еретикам и колдунам: малефициум трактовался в основном как светское преступление, и даже за убеждения и поступки, квалифицировавшиеся как ересь, устанавливалось довольно мягкое наказание. Первый смертный приговор будет вынесен только в 1022 г.; ; как правило, еретик подвергался неоднократному порицанию, прежде чем суд устанавливал какое-нибудь — довольно мягкое наказание для него, рнисходительность церковных властей объясняется тем, что церковь в ту пору была недостаточно организована, чтобы начать поход против непослушных.
Однако почва для будущей жестокости уже была под готовлена. Понятие малефициума все больше срасталось с ересью и дьявольщиной, и репрессивная машина уже была заведена.
При том, что малефициум редко квалифицировался как религиозное преступление, турский собор 813 г. уже вспомнил грозные предупреждения Иеронима и Августина о том, что магия есть ловушка «древнего врага» — Дьявола. 6 июня 829 г. парижский собор впервые огласил суровые стихи Левита 20:6 и Исхода 22:18, предписывающие предавать колдуна смерти, и вынес постановление, согласно которому король имел право наказывать тех, кто, продавшись Сатане, чинит вред. В постановлении говорилось, что преступник должен понести суровое наказание, но какое именно — не уточнялось. В тот же год собравшиеся в Вормсе епископы сообщили Людовику Благочестивому, что зловредные люди обоих полов ищут помощи Дьявола, чтобы навлекать беду на других. В начале X в. бывший аббат Прюма, Реджино, писал, что преступные люди путем дьявольских заклинаний предаются магическим занятиям. Можно привести и множество других примеров, показывающих, что искусство магии постепенно начинает отождествляться с дьявольщиной.
С укреплением власти церкви и совершенствованием церковной организации это отождествление позволило начать жестокое преследование ведьму Однако до 1000 г. жестокость была достаточно редким явлением. Законы Римской империи решительно преследовали зловредные деяния магов, оставляя без внимания все то, что в период позднего средневековья будет объединено понятием «ведовство». Впрочем, прецедент для последующей жестокости был создан, кодексы Феодосия и Юстиниана, не отступая от римской традиции, устанавливали смертную казнь для зловредителей. Христианство, удивительным образом соединившее в себе греко-римскую и иудейскую традиции, усвоило как суровость римлян в отношении магии, так и непримиримую жестокость ветхозаветного Исхода, что позволило Иерониму, например, апеллировать к обеим традициям, требуя смертного приговора для малефика. Вестготский король Аларих II, обобщивший и адаптировавший кодекс Юстиниана в своем «Бревиарии», вслед за римлянами ввел малефициум под юрисдикцию государства и устанавливал суровое наказание за такого рода преступления; эта традиция нашла продолжение во франкском государстве в эпоху Каролингов. Однако и вестготы, и Каролинги ушли не слишком далеко от римлян, по-прежнему считая, что малефициум должен караться примерно так же, как любое другое зловредное деяние. Идея договора — пакта с Сатаной — только зарождалась, и малефициум еще не перешел в разряд особых преступлений, требующих специального рассмотрения.
Поэтому у властных структур в то время не было единой и четко сформулированной позиции в отношении ведовства и ереси. Первое упоминание о возможности применения пыток при допросах колдунов содержится в капитулярии Карла Великого (805 г.), но оно сопровождается предостережением, что пытки не должны быть чрезмерно жестокими и не должны приводить к смерти. Показательно, что уложения о наказаниях VII—IX вв. редко налагали епитимью более чем на три года на уличенных в малефициуме, заклинаниях и идолопоклонстве. Самым суровым было, по-видимому, уложение, изданное черским епископом Ремедием из Кура (800—820 гг.). В соответствии с этим уложением, человеку, уличенному в первом преступлении, надлежало выбрить голову и затем провезти его на осле по окрестностям; второе преступление каралось отрезанием носа и языка; а совершившего третье преступление следовало отдать на «милость» судьи, и последний был вправе объявить, что преступник заслуживает смерти. Капитулярий Кирзи 4 января 873 года показывает, что светский закон мог быть суровым. Он постановил, что каждому граду следует преследовать подозрительных малефинов, пытать их и, если их вина будет доказана, предавать смерти.
Английский король Альфред Великий, стремясь привести законодательство в соответствие с христианским правом, угрожает ведьмам смертной казнью, предписанной Исходом. Его преемники были не менее суровы. Эдуард Старший ввел ссылку для wiccan (магов) и wigleras (предсказателей), а Ательстан установил казнь за wiccecraeftum (чародейство), если последнее служило причиной чьей-либо смерти. Единственное указание на стихийные расправы с ведьмами содержится в «Пакте Аламанов» Partus Alamanorum (613—623 гг.), запрещающем самосуды над подозреваемыми в ведовстве.
Язычество в явном виде почти прекратило существование на большей части территории Европы, возобновляясь только с вторжением языческих народов, например, в Англии, захваченной датчанами, и у восточных пределов Германии, где в X и начале XI вв. происходили восстания славян. Но даже нападения мадьяров и викингов (за исключением датской Англии), похоже, не вызвали широкого возрождения язычества. Обвинительные формулы, содержащиеся в уложениях, постановлениях соборов и письмах того времени, как правило, заимствованы из прежних материалов. Но остатки язычества в христианской Европе сохранялись. Папа Формоза в 893 г. в письме кельнскому архиепископу Герману говорит о том, что Церковь Христову «угнетают уловки язычников и лже-христиан». Реймский епископ Эрве тоже сетовал на впавших в неверие язычников, но он, по всей видимости, имел в виду трудности отвращения от прежней веры новообращенных северян в Нормандии.
Самые впечатляющие данные исходят из Бенавенто; позже в Средние века здесь, по свидетельству источников, имели место самые многочисленные собрания ведьм (хотя данных о связи между этими двумя фактами нет). В IX в. святому Барбато выпало сражаться в Беневенто с остатками язычества у лангобардов, чтившими священную змею и священное дерево; по его рассказам, они скакали верхом на различных предметах вокруг дерева, обратившись к нему спинами. Это нелегкое искусство верховой езды вызывает особый интерес, ибо перекликается с более поздними ведовскими историями, в которых ведьмы танцуют, повернувшись спинами друг к другу, или в хороводе лицами вовне. Как бы то ни было, Барбато, как истинный подвижник и святой, приказал срубить дерево и тем самым положил конец ритуалу.
К этому времени языческие ритуалы и магия стали прочно ассоциироваться с демонопоклонством; свидетельством тому служит одно из писем ученого Рабана Мавра, в котором особо подчеркивается, что магия равнозначна идолопоклонству и демонизму.
Осуждение языческих праздников, как и запрет на язычество в целом, большей частью выражалось в воспроизведении прежних норм закона, запрещающих рядиться в оленьи и телячьи шкуры первого января. Некоторые уложения запрещают также первомайские танцы с переодеванием в женское платье и питьем зелий. Практически впервые тема оборотничества приобретает самостоятельное звучание, не связанное с обрядами январских календ. В Эддах фигурируют амулеты против ведьм, «ведущих в воздухе свою игру» и способных принимать разные обличья. Приблизительно в 900 г. монах из Санкт-Галена рассказывает историю о договоре человека с Дьяволом, и в этой истории Дьявол является к человеку в образе мула.
Одно из немногих упоминаний о «ламиях» и «стригах» того периода относится к ирландскому собору (около 800 г.), постановившему предавать анафеме тех, кто верит в подобные вещи. С другой стороны, реймский архиепископ Гинкмар не сомневается в существовании стриг и отождествляет их с инкубами.
Представления о ночных полетах, буйных пиршествах и танцах ведьм, которые в позднее средневековье станут неотъемлемой составляющей идеи ведовства, начали оформляться в конце IX в., хотя корни этих представлений уходят в глубину веков, в старые языческие праздники и те вольности, которые в 826 г. осудил римский собор, с ужасом констатировавший, что «многие люди, особенно женщины, ходят в церковь в воскресные и святые дни не для того, чтобы слушать мессу, а ради того, чтобы плясать, распевать непристойные песни и творить иные языческие деяния. Посему священники должны увещевать людей ходить в церковь только молитвы ради». Англо-саксонский «Целебник» (Leechbook) X в. содержит рецепт мази, натеревшись которой, можно уберечься от разгуливающих по ночам духов и женщин, имевших «плотские сношения с Дьяволом». Ратхер, епископ Льежа, а затем Вероны, в своем сочинении, написанном примерно в 936 г., осуждает тех, кто верит в Иродиаду — правительницу одной трети мира. Это первое упоминание об Иродиаде как предводительнице обратившихся в злых духов людей, и хотя Ратхер явно отождествляет ее с убийцей Иоанна Крестителя, он, вероятно, сам того не ведая, идет на поводу народной трансформации незнакомого имени Геката в библейское имя, известное каждому христианину.
Самым важным документом X в., рассказывающим о ночных скачках женщин под предводительством Дианы, можно считать знаменитый Canon Episcopi (Епископский канон). Впервые он появляется примерно в 906 г. в книге прумского аббата Реджино. Реджино, назначенный аббатом Прюма в 892 г., в 899 г. был изгнан из монастыря и отправился в Трир работать на архиепископа Радбода. Для него-то он и написал свою книгу, являвшую собой компиляцию наставлений, почерпнутых из постановлений соборов, уложений о наказаниях и капитуляриев прежних времен, которыми должны были руководствоваться епископы при объезде своих епархий. Среди прочих материалов в книге представлен Canon Episcopi, названный так по открывающему его слову — episcopi. В Средние века этот документ считали каноном анкирского собора 314 г. [Это представление, опровергнутое в XVII веке, вызвано неверным прочтением рукописи. Цитируя предыдущий канон, Реджино отмечает его анкирское происхождение, и в последующем некоторые переписчики сочли, что это замечание относится и к Canon Episcopi. Ошибка имела огромное значение; приписанный уважаемому анкирскому собору, канон приобрел ореол древности, освященности веками и пользовался огромным авторитетом в Средние века], но в действительности он не имеет отношения к анкирскому собору и не является каноном. Можно утверждать почти наверняка, что мы имеем дело с каролингским капитулярием, изданным в начале столетия. Мы приводим наиболее существенный отрывок из самой полной версии канона:
«Епископы и священники должны стараться всеми силами искоренить совершенно из своих приходов дьяволом изобретенное пагубное искусство гадания и колдовства, и если кого-либо, мужчину или женщину, заподозрят в принадлежности к подобного рода преступлению, пусть епископы и священники изгонят их из своих приходов самым постыдным образом. <…> Не следует упускать из внимания и того, что некоторые преступные женщины, совратившиеся вслед дьяволу и соблазненные внушением и нашептываниями демонов, верят и утверждают, будто они ночною порой скачут на каких-то животных с Дианой, языческой богиней, и бесчисленным множеством других женщин и будто они проносятся таким образом в безмолвии глубокой ночи через необозримые пространства, повинуясь во всем велениям богини и являясь по ее вызову на служение ей в известные ночи. И пусть бы они одни погибали в своем неверии, а то они увлекают на путь погибели и других. Ибо бесчисленное множество, обольщенное этим ложным мнением, верит, что это правда, и, веря так, уклоняется от правой веры и впадает в заблуждение язычников, полагая, что, кроме единого Бога, существуют какие-то другие божественные существа. А посему священники во вверенных им церквах со всею настоятельностью должны проповедывать народу, что все это сущая ложь, и внушать, что подобные видения вселяются в души маловерных силою не божественного, но злого духа. Именно сам Сатана, который преображается в ангела света, пленяет женщину, подчиняет ее себе, понуждает к отпадению от веры, затем принимает образы и подобия различных лиц и ведет с нею во время сна демонскую игру, показывая ей то веселые, то печальные виды, то знакомых, то незнакомых лиц. При этом совратившийся ум полагает, что все это происходит не духовно, но в телесном виде. С кем же, конечно, не бывает, что в ночных грезах он будто покидает самого себя, и кто во сне не видывал того, чего не приходилось никогда видеть наяву… Следовательно, если кто верит в возможность того, что какое-либо существо может измениться или преобразиться в лучшее или худшее состояние, в иной образ или подобие без участия самого создателя, который все творит и которым все создано, тот, вне сомнения, неверный и хуже язычника».
Canon Episcopi важен и потому, что проливает свет на верования X—XI вв., и в силу того влияния, которое он оказал на позднее средневековье. Он был вопроизведен сначала в «Исправителе», уложении о наказаниях X в., а затем в «Постановлении» вормского архиепископа Бурхардта, и до конца Средних веков теологи и правоведы, веря в анкирское происхождение канона, считали его едва ли не самым авторитетным документом. Вынужденные обосновывать свою веру в существование ведьм, теологи впоследствии заявляли, что канон осуждает старые языческие поверья, а не современные ведовские ритуалы. По мнению либеральных историков, это лукавое объяснение само по себе служит доказательством того, что в начале Средних веков никто не верил в существование ведьм и что ведовство являлось выдумкой инквизиторов; в противном случае, говорят они, сообщения о ведовстве пополнялись бы новыми деталями, а не представляли бы простое повторение уже изложенных фактов [Против этого можно возразить, что древние каноны было принято воспроизводить в неизменном виде. Каноны, считавшиеся важными, могли быть предметом обсуждения и вызывать различные толкования. К таковым относится Canon Episcopi, который широко обсуждался и комментировался теологами и церковными правоведами XI—XIV вв].
Но мы придерживаемся иной точки зрения. Мы считаем, что огромное внимание церковных властей к этому конкретному «канону» есть свидетельство их серьезной озабоченности проблемой ведовства. Исследователи, подчеркивающие скептицизм раннесредневековои церкви в отношении ведовства, упускают из виду один чрезвычайно важный момент: то, что Реджино и Бурхардт с такой старательностью осуждают веру в подобного рода явления, доказывает, что многие люди верили в их реальность. Подобно тому, как осуждение идолопоклонства, звучащее в постановлениях соборов и уложениях о наказаниях, свидетельствует о существовании языческих ритуалов, факт появления этого документа показывает, что по крайней мере некоторые люди — хотя в самом каноне говорится о «бесчисленном множестве» — искренне верили в обличаемые им явления. Данный канон с содержащимися в нем запретами не только не свидетельствует о скептицизме властей, но является важным доказательством того, что ведовские поверья были весьма сильны уже в период раннего средневековья.
При анализе обличаемых поверий необходимо четко отделять друг от друга три варианта канона: первый и второй варианты — краткий и более длинный —представлены Реджино, третья версия введена Бурхардтом Вормским.
В кратком варианте Реджино [С некоторой долей вероятности можно предположить, что этот вариант представляет собой сокращенное изложение двух капитуляриев, один из которых лег в основу более длинного варианта канона] к епископам обращаются с требованием разоблачать определенные преступления, наказанием за которые должно стать изгнание из прихода. Во-первых, епископам надлежит выявлять тех женщин, которые занимаются любовной ворожбой и посредством заклинаний сеют вражду и чинят вред людям или имуществу. Во-вторых, они должны следить, не рассказывает ли какая-нибудь женщина о том, что она скачет по ночам верхом на разных животных, сопровождаемая множеством демонов, принявших женское обличье. Очевидно, что в первой части наставлений речь идет о простом колдовстве, но она показывает, что церковь постепенно начинает связывать колдовство с более серьезными обвинениями в ереси и ведовстве. Особый интерес вызывает вторая часть, где звучит мотив оборотничества и достаточно полно представлена идея буйных скачек из народных преданий.
Здесь, на рубеже IX—X вв., мы наблюдаем сращение нескольких традиций. Самая древняя из них — это представление о стригах, ночных духах-кровопийцах. Вторым элементом стала древнескандинавская идея валькирий, из которой берет начало эддическое представление о ведьмах, «ведущих в воздухе свою игру». Третьим компонентом является древний страх перед ночными духами. Четвертая и самая мощная народная традиция представлена идеей буйной прогулки, или wilde Jagd (дикой охоты). Эти четыре традиции, слившись воедино, породили образ женщины, которая вылетает по ночам, чтобы поклониться чуждым богам. Стриги, эти существа, пожирающие людей и сосущие человеческую кровь, не упоминаются в каноне, но они скоро появятся там, как прозвучит и идея полетов верхом на животных, изгородях и палках. Пока же скачки верхом на животных, о которых рассказывает канон, по всей видимости, происходят на земле, а не в воздухе.
Этот краткий вариант канона дважды акцентирует злую сущность женщины. Мало того, что демоны принимают исключительно женское обличье, именно женщины верят в возможность ночных прогулок с демонами.
Более длинная версия канона в главных чертах схожа с краткой. Епископы должны изгонять из приходов тех, кто верит рассказам о буйных скачках или утверждает, что сам участвует в них, и силою проповедей не допускать распространения подобных заблуждений. Необходимость изгнания заблудших обосновывается тем, что они сами отреклись от Бога и являются еретиками и слугами Дьявола. Хотя наказание, устанавливаемое каноном, кажется мягким по сравнению с последующей суровостью покаянных книг, в нем уже чувствуется угроза: во-первых, мы видим здесь одно из ранних указаний на связь между ведовством и ересью, и во-вторых, в нем содержится заявление о дьявольской природе ереси. Как и в краткой версии, объектом особого внимания являются женщины: «бесчисленное множество» людей обольщено «ложным мнением» женщин и полагает, что их утверждения являются правдой. Таким образом, канон устанавливает двойной запрет: нельзя верить в то, что сам участвуешь в ночных прогулках с демонами, и нельзя верить тем, кто рассказывает об этом. Из двух положений больше скептицизма во втором, но даже оно не запрещает верить в то, что другие верят в реальность событий, о которых они рассказывают, ибо сам автор канона не сомневается в том, что такая вера существует. Таким образом, и в этой, более длинной версии, канон не может считаться памятником средневекового скептицизма.
Данный вариант канона дает более подробное описание ночных скачек. Мы видим, что демоны не только принимают вид женщин и скачут по ночам верхом на животных, но узнаем также, что они следуют за «Дианой, языческой богиней». Мы уже отмечали, что языческий культ Дианы и близких к ней богинь плодородия труднее всего поддавался искоренению, сохраняясь в христианизированной Европе даже в VII—VIII вв. И вот богиня Диана появляется вновь, на этот раз в роли предводительницы wilde Jagd (дикой охоты) и — что особенно важно — предводительницы демонов, ибо в числе ее последовательниц много демонов, обратившихся в женщин. Таким образом канон устанавливает прочную связь между культом плодородия и родственной ему идеей дикой охоты, с одной стороны, и почитанием демонов, с другой. Теперь, в качестве предводительницы шайки демонов, Диану можно с легкостью приравнять к Сатане, а ее последовательниц — к почитателям Сатаны. В этой связи особый смысл приобретают и другие изложенные в каноне подробности ночных выездов. Мало того, что женщины скачут вслед за Дианой, они еще и повинуются ей как своей госпоже (domina), забывая об истинном Господе (dominus), Иисусе Христе. И они собираются в известные ночи, чтобы служить Диане. Несмотря на то, что эти описания все еще далеки от идеи шабаша, которая оформится лишь в X V в., они представляют собой первый документ, в котором главные элементы будущего феномена ведовства сведены воедино и названы ересью и дьявольщиной.
К концу царствования Карла Великого в 814 г. язычество почти прекратило свое существование, сохраняясь в первозданном виде лишь у восточных пределов франкской империи, на территориях, населенных славянами. Скрытые формы язычества тоже постепенно отмирали. Теперь главной помехой для христианства было не язычество, и даже не жестокие набеги венгров, викингов и мусульман, а ересь.
В отличие от ереси античных времен средневековая ересь поднимала проблемы скорее нравственного, нежели метафизического порядка. В период VIII—XII вв. преобладающей разновидностью ереси было реформаторское движение. Редко приобретая характер широко распространенного или высокоорганизованного сектанства, оно тем не менее пользовалось значительной поддержкой и мирян, и духовенства. Еретики-реформисты требовали возврата к изначальной чистоте церкви, к тем золотым временам, когда церковная организация и порядок пускали первые ростки, и в духе евангельских проповедей призывали к отречению от земных благ во имя утверждения царства Божьего на земле.
Своим антиклерикальным духом и готовностью встать в открытую оппозицию церкви и обществу, а также благодаря стараниям множества эксцентричных ересиархов, черпавших свои учения из народного колдовства, языческих традиций и суеверий, реформистская ересь немало способствовала развитию ведовства. С начала XI в. и ересь, и ведовство переживают заметный подъем. Одной из причин этого роста явилась новая политика церкви, энергично взявшейся за собственную реорганизацию и обновление, политика, первоначально затрагивавшая монастыри и епархии, но в конце концов приведшая к изменениям в самом институте папства. Папы-реформаторы стремились переустроить весь христианский мир на новых принципах законопорядка и, руководствуясь этой целью, провели изменения в церковной структуре, сделав ее более эффективной, что привело к повышению активности католического духовенства в деле разоблачения и преследования несогласных с церковной доктриной. Идя по пути очищения, церковь становилась все более нетерпимой к тому, что считала скверной. Параллельно с церковными реформами и питая их, набирало силу народное движение в поддержку реформ.1 Но народный энтузиазм оказался палкой о двух концах: вырождаясь порой в фанатизм, он оборачивался крестовыми походами, жестокими погромами и линчеванием. В этой напряженной атмосфере недоверия и народное сознание, и церковные власти стали отождествлять колдовство и ересь с ведовством.
Реформистский энтузиазм порождал не только эксцессы ортодоксов, но и крайности реформаторского толка. Многие миряне и священники были недовольны тем, сколь неспешно шагает церковь в сторону Нового Иерусалима. Разочарованные медлительностью церковной власти, они все более проникались антицерковными взглядами, проповедуя, что царство Божие — в сердцах праведников, и отрицая на этом основании необходимость церкви как таковой. Впервые в истории западного христианства ересь приобрела столь широкие масштабы. И по мере расцвета еретических настроений ведовство, это крайнее выражение ереси, стало приобретать более ясные очертания.
В условиях окончательного оформления новой западноевропейской цивилизации в VIII в. церковь благодаря стараниям таких подвижников, как святой Бонифаций, и усилиям императоров и пап, таких как Карл Мартелл, Карл Великий и Григорий II, как никогда преуспела в борьбе с язычеством. Но с ослаблением языческих влияний на ведовство последнее стало испытывать все большее влияние ереси.
Следует отметить два особенно значимых изменения, которые претерпел феномен ведовства в VIII в. Первое связано с распространением идеи договора. История о набожном священнике Феофиле, который в VI в. отрекся от Христа и заключил договор с Дьяволом, чтобы получить сан епископа (позже он раскаялся и спасся благодаря заступничеству Пресвятой Девы), была переведена на латинский Павлом Диаконом и к концу века начала набирать популярность, породив множество подражаний.
Вторым важным изменением стало то, что идея малефициума все более связывалась с языческими элементами ведовства, и это в конце концов привело к тому, что в период позднего средневековья латинское понятие малефика (malefica) наряду со стригой стало одним из самых распространенных заменителей слова «ведьма». В предыдущем столетии утвердилось представление, что стрига является скорее человеческим существом, нежели духом. Теперь злодеяния стриги стали отделять от иных преступлений. Если прежде понятие «малефициум» применялось в отношении любого преступления, то теперь оно стало ассоциироваться почти исключительно с ведовством. В последующие века, когда ведьмам наряду с почитанием демонов и ночными полетами стали приписывать занятия злой магией, появилась возможность квалифицировать как ведовство значительную часть низкой магии; колдовские практики, прежде считавшиеся преступлением против общества, теперь трактовались как ересь и преступление против Бога.
Перед миссионерами, королями и папами, стремившимся к построению христианского общества, стояла не только задача обращения в христианство языческих народов, таких как германские саксы, но и проблема искоренения варварских пережитков в уже христианизированных регионах. Священники наряду с мирянами продолжали практиковать ритуалы, сильно отдававшие языческим душком. Григорий II был так потрясен сообщениями Бонифация об имевших место в Германии случаях едва завуалированного идолопоклонства, что счел эти случаи невероятными и приказал миссионеру убедиться в их достоверности.
Короли и церковные соборы внесли свою лепту в борьбу с продолжающимся идолопоклонством, замаскированном иногда в почитании святых и мучеников. Идолопоклонство преследовалось бигоцианским уложением о наказаниях. Магия, идолопоклонство и любые сношения с демонами получили осуждение в большом своде канонов, составленном Дионисием и в дальнейшем исправленном папой Адрианом I (772—795 гг.). Карл Великий на соборе 802 г. в Ахене включил этот свод канонов в свод законов, который в дальнейшем сыграл большую роль в истории франкского государства. С этого момента светское законодательство уделяет особое внимание ведовству, но провозвестником данной тенденции явились admonitio generalis (общие предписания), которыми Карл Великий снабдил в 789 г. своих missi dominici (верховные послания). Эти предписания обличали малефиков (колдунов-зловредителей), отделяя их от магов. Кроме того, они предупреждали, что нет иных ангелов, кроме тех, о которых говорится в Библии. Приравнивание христианских ангелов к языческим богам и духам является еще одним подтверждением живучести язычества и проблеском нарождающейся народной демонологии.
Особенно греховным занятием считались заклинания и жертвоприношения демонам, с которыми все более отождествлялись языческие боги и духи. Первоначально эту точку зрения выразил святой Бонифаций, и ее поддержали папы. Бонифаций писал об одном священнике, который приносил жертвы Юпитеру, и папа Григорий III запретил поклоняться демонам у деревьев и источников. Эти и другие авторы начала VIII в. отличали пустяковые жертвоприношения от серьезных. Папа Захарий, комментируя Бонифация, пишет, что некоторые священнослужители, находясь в плену суеверия, «собирают вокруг себя к суеверию же расположенных последователей и совершают мнимые богослужения не в стенах католического храма, а в чистом поле, в хижинах крестьян, где их невежество и безрассудство укрыты от взора епископов». Прилагаемый к канонам Лептинского собора 744 г. (Indiculus superstitionum) запрещает жертвоприношения святым — еще одно указание на то, что в народном сознании святые постепенно занимают место прежних богов. О том, что прежние боги все еще живы, свидетельствует и принятая тем же собором формула крещения:
Ты отвергаешь демона?
Я отвергаю демона.
И все сношения с демоном?
Я отвергаю все сношения с демоном.
И все деяния демона?
Я отвергаю все деяния демона и все его речи, я отрекаюсь от Тора и Одина, и Сакснота и всех им подобных зловредных созданий.
Вопрос о принесении в жертву людей затрагивается в VIII в. только в капитулярии Карла Великого, регламентирующем порядок управления в недавно завоеванной и обращенной в христианство Саксонии. Девятая глава капитулярия гласит: «И постигнет смерть того, кто по обычаю язычников приносит человеческое создание в жертву Дьяволу и совершает жертвоприношения демонам». Шестая глава устанавливает такое же наказание для тех, кто поедает мясо ведьм. Это единственное упоминание не дает нам оснований утверждать, что такого рода зловещие ритуалы действительно практиковались в Европе.
Из языческих праздников наибольшую озабоченность у властей вызывали новогодние звериные маскарады, основанные на вере в возможность обращения человека в животное. Обвинительные формулы, осуждающие маскарады, столь похожи друг на друга, что трудно понять, отражают ли они реально существовавшую проблему или же просто воспроизводят ранее выдвинутые обвинения. Чаще всего участников новогодних маскарадов обвиняли в том, что они разгуливают, обрядившись в оленьи и телячьи шкуры, хотя встречается и такая любопытная вариация, как «в повозке». Другие разновидности личин упоминаются в испанском уложении о наказаниях, осуждающем ношение звериных шкур и переодевание в женское платье. В indiculus superstitionum говорится об одном ритуале, участники которого переодеваются в женщин, надевают на себя рваную одежду или звериные шкуры.
Наряду с новогодними маскарадами осуждению подвергались и праздники, отмечаемые в среду в честь Водана или Меркурия и во вторник — в честь Тора или Юпитера, в их числе Спуркалия, древнегерманский праздник весеннего равноденствия, на котором резали свиней, и Брумалия, вакхическое празднество 25 декабря. Подобные гуляния иногда обозначали глаголом sabbatizare, который, возможно, повлиял на последующее формирование понятия «шабаш». Единственное свидетельство идеи оборотничества, если не считать обвинений, содержащихся в уложениях о наказаниях и постановлениях соборов, мы находим у Бонифация, который осуждает веру саксонцев в существование оборотней и стриг, называя ее суеверием.
Восьмой век — это начало трансформации древних праздничных оргий, к буйным пиршествам и танцам, к которым добавляется элемент сексуальной распущенности, пришедший из ересей. Частично он был порожден еретическим стремлением к секретности и крайностями духовного антиноминизма [Pneama — дух, дыхание, в христианстве Pneama — святой дух, в стоицизме — жизненная сила, космическое «дыхание», дух; антиноминизм — отрицание законов христианской морали], а отчасти являл собой проекцию либидных желаний ортодоксов-еретиков. Оргиастические пиры устраивались в праздники Спуркалия и Брумалия, но обвинение в сексуальной распущенности, которое в будущем станет обязательным атрибутом ведовских процессов, впервые прозвучало в 740 г. в адрес еретика Альдебера.
Этот странствующий проповедник бродил по деревням и городам северной Франции, демонстрируя апостольскую скромность в речах и одеждах и призывая к переустройству церкви под его руководством. Он утверждал, что получил послание от самого Иисуса, претендуя тем самым на роль апостола. Люди чтили его как святого, и он одаривал их клочьями своих волос и обрезками ногтей. Среди его почитателей было много женщин, и папа Захарий в письме к Бонифацию обвинил Альдебера в безнравственных связях с последовательницами.
Другие аспекты деятельности Альдебера также связывают его с традицией ведовства. Он устанавливал кресты рядом с полями и ручьями, наживая капитал на привязанности народа к старым языческим богам. Но что самое любопытное — он сочинил молитву, обращенную к ангелам Уриэлю, Рагуэлю, Тубуэлю, Михаилу, Адину, Тубуасу, Саваофу и Симиэлю. Власти обвинили Альдебера в почитании демонов; таким образом, впервые в качестве демонов выступили не языческие божества, а ангелы из иудео-христианской традиции. Именно из этих двух демонических традиций была сплетена ткань ведовства, но они так и не слились в одно. В целом, падшие ангелы иудео-христианской традиции считались старшими демонами, языческие божества — младшими демонами, а самое низкое положение занимали остальные духи, такие как феи и домовые. Сам Альдебер вряд ли считал, что обращается к демонам, но выбор ангельских имен представляется странным. Михаил, разумеется, вполне ортодоксальное имя. Имена Уриэль, Рагуэль, Тубуэль, если и не упоминаются в Ветхом Завете, то присутствуют в иудейской апокалиптической традиции. Но имена Adinus, Саваоф и Симиэль прочно связаны с гностицизмом, и выбор этих имен Альдебером свидетельствует о том, что древние идеи, хотя и не в чистом виде, были живы и именно на их основе возникали новые неортодоксальные учения. Особенно любопытным кажется включение в молитву Симиэля, поскольку его отождествляли с Самаилом, мятежным верховным ангелом, носившем в числе прочих имя Сатана.
Истории о стригах-каннибалах перешли в VIII век. Новая версия Салического права, издававшаяся в 751—764 гг., повторяет прежнюю норму закона, запрещающую ложно обвинять людей в пожирании человеческого мяса или доставке котла к месту пиршества ведьм. Саксонский капитулярии 775—790 гг. налагает запрет как на веру в каннибализм, так и на сам каннибализм: «Если кто-либо, одураченный Дьяволом, верит подобно язычнику, что люди, называемые ведьмами и ведунами, пожирают живых людей и на этом основании сжигает (этих мнимых преступников) или отдает их мясо на съедение или же сам съедает его, пусть постигнет того смертная казнь». Разговоры о столь странных гастрономических пристрастиях основывались на вере в то, что, поедая свою жертву, человек наполняется ее силой. Некто Катвулф в 775 г. пишет Карлу Великому письмо, побуждая его привлекать к суду стриг и прочих злодеев. Но ранее в том же веке святой Бонифаций предостерегает против веры в существование стриг. Эти полярные мнения дают нам возможность почувствовать, что процесс превращения стриги из духа-кровопийцы в человека-зловредителя еще не завершен, но идет полным ходом.
Римский собор 743 г., постановивший предавать анафеме того, кто оставляет кушанья, произносит заклинания или пускается в пляс, проливает свет на происхождение Ьоnае mulieres, фигурирующих в более поздних ведовских историях, из предшествовавших им местных духов. Обычай оставлять на дороге еду для тех, кто следует к месту тайных собраний и оргий, как и практика жертвоприношений святым, произошел из древнего обычая выставлять подношения для духов. И здесь опять же налицо процесс превращения языческого духа через демона в человека-злодея.
Франкская империя просуществовала в целостном виде примерно до 850 года. В последующие сто пятьдесят лет происходит дробление западноевропейских государств — как изнутри, так и в результате набегов извне. На первом плане теперь стояла задача выживания, и она забирала слишком много сил, чтобы пускаться в ученые рассуждения и богословские споры или изобретать новые дисциплинарные меры. Наблюдается заметный спад всех форм литературной активности, и источники, рассказывающие о различных аспектах европейской цивилизации данного периода, в том числе материалы о ереси и ведовстве, чрезвычайно скудны. Однако малочисленность документальных источников ни в коем случае не свидетельствует об исчезновении ереси и ведовства, а говорит лишь о том, что в то время людей занимали иные проблемы.
На протяжении IX в. все чаще звучали упоминания о стригах, инкубах и оборотничестве; затем, в начале X в., впервые предметом широкого обсуждения стали ночные полеты и сексуальная распущенность ведьм, а также идея договора. Большим почетом пользовалось искусство высокой магии. В период правления Людовика Благочестивого (814—840 гг.) каждый вельможа имел собственного астролога, а к концу X в. просочившееся из Испании влияние мусульманской науки и магии стало столь мощным, что даже о папе Сильвестре II, который учился в Испании, (Герберт Орильяк), говорили как о великом маге.
Как свидетельствуют источники того периода, реформизм по-прежнему преобладал над прочими ересями. Хотя ересь пока оказывала слабое влияние на ведовство, они постепенно сближались, и это сближение происходило благодаря усилению идеи договора. Развитие последней в значительной мере связано с возросшей ролью духовенства в преследовании греха в результате краха светской власти и сближения церкви с государством в эпоху Каролингов. Церковь, в отличие от светских властей, была не склонна считать малефициум обычным преступлением и все более придавала ему религиозную окраску, приравнивая его к сношениям с Дьяволом, к греху и ереси.
Поскольку в позднее средневековье преследование ведовства оказало огромное влияние на развитие самого феномена, необходимо поговорить о том, какими средствами власти боролись с ведовством до 1000 г. Для раннего средневековья характерно сравнительно мягкое отношение к еретикам и колдунам: малефициум трактовался в основном как светское преступление, и даже за убеждения и поступки, квалифицировавшиеся как ересь, устанавливалось довольно мягкое наказание. Первый смертный приговор будет вынесен только в 1022 г.; ; как правило, еретик подвергался неоднократному порицанию, прежде чем суд устанавливал какое-нибудь — довольно мягкое наказание для него, рнисходительность церковных властей объясняется тем, что церковь в ту пору была недостаточно организована, чтобы начать поход против непослушных.
Однако почва для будущей жестокости уже была под готовлена. Понятие малефициума все больше срасталось с ересью и дьявольщиной, и репрессивная машина уже была заведена.
При том, что малефициум редко квалифицировался как религиозное преступление, турский собор 813 г. уже вспомнил грозные предупреждения Иеронима и Августина о том, что магия есть ловушка «древнего врага» — Дьявола. 6 июня 829 г. парижский собор впервые огласил суровые стихи Левита 20:6 и Исхода 22:18, предписывающие предавать колдуна смерти, и вынес постановление, согласно которому король имел право наказывать тех, кто, продавшись Сатане, чинит вред. В постановлении говорилось, что преступник должен понести суровое наказание, но какое именно — не уточнялось. В тот же год собравшиеся в Вормсе епископы сообщили Людовику Благочестивому, что зловредные люди обоих полов ищут помощи Дьявола, чтобы навлекать беду на других. В начале X в. бывший аббат Прюма, Реджино, писал, что преступные люди путем дьявольских заклинаний предаются магическим занятиям. Можно привести и множество других примеров, показывающих, что искусство магии постепенно начинает отождествляться с дьявольщиной.
С укреплением власти церкви и совершенствованием церковной организации это отождествление позволило начать жестокое преследование ведьму Однако до 1000 г. жестокость была достаточно редким явлением. Законы Римской империи решительно преследовали зловредные деяния магов, оставляя без внимания все то, что в период позднего средневековья будет объединено понятием «ведовство». Впрочем, прецедент для последующей жестокости был создан, кодексы Феодосия и Юстиниана, не отступая от римской традиции, устанавливали смертную казнь для зловредителей. Христианство, удивительным образом соединившее в себе греко-римскую и иудейскую традиции, усвоило как суровость римлян в отношении магии, так и непримиримую жестокость ветхозаветного Исхода, что позволило Иерониму, например, апеллировать к обеим традициям, требуя смертного приговора для малефика. Вестготский король Аларих II, обобщивший и адаптировавший кодекс Юстиниана в своем «Бревиарии», вслед за римлянами ввел малефициум под юрисдикцию государства и устанавливал суровое наказание за такого рода преступления; эта традиция нашла продолжение во франкском государстве в эпоху Каролингов. Однако и вестготы, и Каролинги ушли не слишком далеко от римлян, по-прежнему считая, что малефициум должен караться примерно так же, как любое другое зловредное деяние. Идея договора — пакта с Сатаной — только зарождалась, и малефициум еще не перешел в разряд особых преступлений, требующих специального рассмотрения.
Поэтому у властных структур в то время не было единой и четко сформулированной позиции в отношении ведовства и ереси. Первое упоминание о возможности применения пыток при допросах колдунов содержится в капитулярии Карла Великого (805 г.), но оно сопровождается предостережением, что пытки не должны быть чрезмерно жестокими и не должны приводить к смерти. Показательно, что уложения о наказаниях VII—IX вв. редко налагали епитимью более чем на три года на уличенных в малефициуме, заклинаниях и идолопоклонстве. Самым суровым было, по-видимому, уложение, изданное черским епископом Ремедием из Кура (800—820 гг.). В соответствии с этим уложением, человеку, уличенному в первом преступлении, надлежало выбрить голову и затем провезти его на осле по окрестностям; второе преступление каралось отрезанием носа и языка; а совершившего третье преступление следовало отдать на «милость» судьи, и последний был вправе объявить, что преступник заслуживает смерти. Капитулярий Кирзи 4 января 873 года показывает, что светский закон мог быть суровым. Он постановил, что каждому граду следует преследовать подозрительных малефинов, пытать их и, если их вина будет доказана, предавать смерти.
Английский король Альфред Великий, стремясь привести законодательство в соответствие с христианским правом, угрожает ведьмам смертной казнью, предписанной Исходом. Его преемники были не менее суровы. Эдуард Старший ввел ссылку для wiccan (магов) и wigleras (предсказателей), а Ательстан установил казнь за wiccecraeftum (чародейство), если последнее служило причиной чьей-либо смерти. Единственное указание на стихийные расправы с ведьмами содержится в «Пакте Аламанов» Partus Alamanorum (613—623 гг.), запрещающем самосуды над подозреваемыми в ведовстве.
Язычество в явном виде почти прекратило существование на большей части территории Европы, возобновляясь только с вторжением языческих народов, например, в Англии, захваченной датчанами, и у восточных пределов Германии, где в X и начале XI вв. происходили восстания славян. Но даже нападения мадьяров и викингов (за исключением датской Англии), похоже, не вызвали широкого возрождения язычества. Обвинительные формулы, содержащиеся в уложениях, постановлениях соборов и письмах того времени, как правило, заимствованы из прежних материалов. Но остатки язычества в христианской Европе сохранялись. Папа Формоза в 893 г. в письме кельнскому архиепископу Герману говорит о том, что Церковь Христову «угнетают уловки язычников и лже-христиан». Реймский епископ Эрве тоже сетовал на впавших в неверие язычников, но он, по всей видимости, имел в виду трудности отвращения от прежней веры новообращенных северян в Нормандии.
Самые впечатляющие данные исходят из Бенавенто; позже в Средние века здесь, по свидетельству источников, имели место самые многочисленные собрания ведьм (хотя данных о связи между этими двумя фактами нет). В IX в. святому Барбато выпало сражаться в Беневенто с остатками язычества у лангобардов, чтившими священную змею и священное дерево; по его рассказам, они скакали верхом на различных предметах вокруг дерева, обратившись к нему спинами. Это нелегкое искусство верховой езды вызывает особый интерес, ибо перекликается с более поздними ведовскими историями, в которых ведьмы танцуют, повернувшись спинами друг к другу, или в хороводе лицами вовне. Как бы то ни было, Барбато, как истинный подвижник и святой, приказал срубить дерево и тем самым положил конец ритуалу.
К этому времени языческие ритуалы и магия стали прочно ассоциироваться с демонопоклонством; свидетельством тому служит одно из писем ученого Рабана Мавра, в котором особо подчеркивается, что магия равнозначна идолопоклонству и демонизму.
Осуждение языческих праздников, как и запрет на язычество в целом, большей частью выражалось в воспроизведении прежних норм закона, запрещающих рядиться в оленьи и телячьи шкуры первого января. Некоторые уложения запрещают также первомайские танцы с переодеванием в женское платье и питьем зелий. Практически впервые тема оборотничества приобретает самостоятельное звучание, не связанное с обрядами январских календ. В Эддах фигурируют амулеты против ведьм, «ведущих в воздухе свою игру» и способных принимать разные обличья. Приблизительно в 900 г. монах из Санкт-Галена рассказывает историю о договоре человека с Дьяволом, и в этой истории Дьявол является к человеку в образе мула.
Одно из немногих упоминаний о «ламиях» и «стригах» того периода относится к ирландскому собору (около 800 г.), постановившему предавать анафеме тех, кто верит в подобные вещи. С другой стороны, реймский архиепископ Гинкмар не сомневается в существовании стриг и отождествляет их с инкубами.
Представления о ночных полетах, буйных пиршествах и танцах ведьм, которые в позднее средневековье станут неотъемлемой составляющей идеи ведовства, начали оформляться в конце IX в., хотя корни этих представлений уходят в глубину веков, в старые языческие праздники и те вольности, которые в 826 г. осудил римский собор, с ужасом констатировавший, что «многие люди, особенно женщины, ходят в церковь в воскресные и святые дни не для того, чтобы слушать мессу, а ради того, чтобы плясать, распевать непристойные песни и творить иные языческие деяния. Посему священники должны увещевать людей ходить в церковь только молитвы ради». Англо-саксонский «Целебник» (Leechbook) X в. содержит рецепт мази, натеревшись которой, можно уберечься от разгуливающих по ночам духов и женщин, имевших «плотские сношения с Дьяволом». Ратхер, епископ Льежа, а затем Вероны, в своем сочинении, написанном примерно в 936 г., осуждает тех, кто верит в Иродиаду — правительницу одной трети мира. Это первое упоминание об Иродиаде как предводительнице обратившихся в злых духов людей, и хотя Ратхер явно отождествляет ее с убийцей Иоанна Крестителя, он, вероятно, сам того не ведая, идет на поводу народной трансформации незнакомого имени Геката в библейское имя, известное каждому христианину.
Самым важным документом X в., рассказывающим о ночных скачках женщин под предводительством Дианы, можно считать знаменитый Canon Episcopi (Епископский канон). Впервые он появляется примерно в 906 г. в книге прумского аббата Реджино. Реджино, назначенный аббатом Прюма в 892 г., в 899 г. был изгнан из монастыря и отправился в Трир работать на архиепископа Радбода. Для него-то он и написал свою книгу, являвшую собой компиляцию наставлений, почерпнутых из постановлений соборов, уложений о наказаниях и капитуляриев прежних времен, которыми должны были руководствоваться епископы при объезде своих епархий. Среди прочих материалов в книге представлен Canon Episcopi, названный так по открывающему его слову — episcopi. В Средние века этот документ считали каноном анкирского собора 314 г. [Это представление, опровергнутое в XVII веке, вызвано неверным прочтением рукописи. Цитируя предыдущий канон, Реджино отмечает его анкирское происхождение, и в последующем некоторые переписчики сочли, что это замечание относится и к Canon Episcopi. Ошибка имела огромное значение; приписанный уважаемому анкирскому собору, канон приобрел ореол древности, освященности веками и пользовался огромным авторитетом в Средние века], но в действительности он не имеет отношения к анкирскому собору и не является каноном. Можно утверждать почти наверняка, что мы имеем дело с каролингским капитулярием, изданным в начале столетия. Мы приводим наиболее существенный отрывок из самой полной версии канона:
«Епископы и священники должны стараться всеми силами искоренить совершенно из своих приходов дьяволом изобретенное пагубное искусство гадания и колдовства, и если кого-либо, мужчину или женщину, заподозрят в принадлежности к подобного рода преступлению, пусть епископы и священники изгонят их из своих приходов самым постыдным образом. <…> Не следует упускать из внимания и того, что некоторые преступные женщины, совратившиеся вслед дьяволу и соблазненные внушением и нашептываниями демонов, верят и утверждают, будто они ночною порой скачут на каких-то животных с Дианой, языческой богиней, и бесчисленным множеством других женщин и будто они проносятся таким образом в безмолвии глубокой ночи через необозримые пространства, повинуясь во всем велениям богини и являясь по ее вызову на служение ей в известные ночи. И пусть бы они одни погибали в своем неверии, а то они увлекают на путь погибели и других. Ибо бесчисленное множество, обольщенное этим ложным мнением, верит, что это правда, и, веря так, уклоняется от правой веры и впадает в заблуждение язычников, полагая, что, кроме единого Бога, существуют какие-то другие божественные существа. А посему священники во вверенных им церквах со всею настоятельностью должны проповедывать народу, что все это сущая ложь, и внушать, что подобные видения вселяются в души маловерных силою не божественного, но злого духа. Именно сам Сатана, который преображается в ангела света, пленяет женщину, подчиняет ее себе, понуждает к отпадению от веры, затем принимает образы и подобия различных лиц и ведет с нею во время сна демонскую игру, показывая ей то веселые, то печальные виды, то знакомых, то незнакомых лиц. При этом совратившийся ум полагает, что все это происходит не духовно, но в телесном виде. С кем же, конечно, не бывает, что в ночных грезах он будто покидает самого себя, и кто во сне не видывал того, чего не приходилось никогда видеть наяву… Следовательно, если кто верит в возможность того, что какое-либо существо может измениться или преобразиться в лучшее или худшее состояние, в иной образ или подобие без участия самого создателя, который все творит и которым все создано, тот, вне сомнения, неверный и хуже язычника».
Canon Episcopi важен и потому, что проливает свет на верования X—XI вв., и в силу того влияния, которое он оказал на позднее средневековье. Он был вопроизведен сначала в «Исправителе», уложении о наказаниях X в., а затем в «Постановлении» вормского архиепископа Бурхардта, и до конца Средних веков теологи и правоведы, веря в анкирское происхождение канона, считали его едва ли не самым авторитетным документом. Вынужденные обосновывать свою веру в существование ведьм, теологи впоследствии заявляли, что канон осуждает старые языческие поверья, а не современные ведовские ритуалы. По мнению либеральных историков, это лукавое объяснение само по себе служит доказательством того, что в начале Средних веков никто не верил в существование ведьм и что ведовство являлось выдумкой инквизиторов; в противном случае, говорят они, сообщения о ведовстве пополнялись бы новыми деталями, а не представляли бы простое повторение уже изложенных фактов [Против этого можно возразить, что древние каноны было принято воспроизводить в неизменном виде. Каноны, считавшиеся важными, могли быть предметом обсуждения и вызывать различные толкования. К таковым относится Canon Episcopi, который широко обсуждался и комментировался теологами и церковными правоведами XI—XIV вв].
Но мы придерживаемся иной точки зрения. Мы считаем, что огромное внимание церковных властей к этому конкретному «канону» есть свидетельство их серьезной озабоченности проблемой ведовства. Исследователи, подчеркивающие скептицизм раннесредневековои церкви в отношении ведовства, упускают из виду один чрезвычайно важный момент: то, что Реджино и Бурхардт с такой старательностью осуждают веру в подобного рода явления, доказывает, что многие люди верили в их реальность. Подобно тому, как осуждение идолопоклонства, звучащее в постановлениях соборов и уложениях о наказаниях, свидетельствует о существовании языческих ритуалов, факт появления этого документа показывает, что по крайней мере некоторые люди — хотя в самом каноне говорится о «бесчисленном множестве» — искренне верили в обличаемые им явления. Данный канон с содержащимися в нем запретами не только не свидетельствует о скептицизме властей, но является важным доказательством того, что ведовские поверья были весьма сильны уже в период раннего средневековья.
При анализе обличаемых поверий необходимо четко отделять друг от друга три варианта канона: первый и второй варианты — краткий и более длинный —представлены Реджино, третья версия введена Бурхардтом Вормским.
В кратком варианте Реджино [С некоторой долей вероятности можно предположить, что этот вариант представляет собой сокращенное изложение двух капитуляриев, один из которых лег в основу более длинного варианта канона] к епископам обращаются с требованием разоблачать определенные преступления, наказанием за которые должно стать изгнание из прихода. Во-первых, епископам надлежит выявлять тех женщин, которые занимаются любовной ворожбой и посредством заклинаний сеют вражду и чинят вред людям или имуществу. Во-вторых, они должны следить, не рассказывает ли какая-нибудь женщина о том, что она скачет по ночам верхом на разных животных, сопровождаемая множеством демонов, принявших женское обличье. Очевидно, что в первой части наставлений речь идет о простом колдовстве, но она показывает, что церковь постепенно начинает связывать колдовство с более серьезными обвинениями в ереси и ведовстве. Особый интерес вызывает вторая часть, где звучит мотив оборотничества и достаточно полно представлена идея буйных скачек из народных преданий.
Здесь, на рубеже IX—X вв., мы наблюдаем сращение нескольких традиций. Самая древняя из них — это представление о стригах, ночных духах-кровопийцах. Вторым элементом стала древнескандинавская идея валькирий, из которой берет начало эддическое представление о ведьмах, «ведущих в воздухе свою игру». Третьим компонентом является древний страх перед ночными духами. Четвертая и самая мощная народная традиция представлена идеей буйной прогулки, или wilde Jagd (дикой охоты). Эти четыре традиции, слившись воедино, породили образ женщины, которая вылетает по ночам, чтобы поклониться чуждым богам. Стриги, эти существа, пожирающие людей и сосущие человеческую кровь, не упоминаются в каноне, но они скоро появятся там, как прозвучит и идея полетов верхом на животных, изгородях и палках. Пока же скачки верхом на животных, о которых рассказывает канон, по всей видимости, происходят на земле, а не в воздухе.
Этот краткий вариант канона дважды акцентирует злую сущность женщины. Мало того, что демоны принимают исключительно женское обличье, именно женщины верят в возможность ночных прогулок с демонами.
Более длинная версия канона в главных чертах схожа с краткой. Епископы должны изгонять из приходов тех, кто верит рассказам о буйных скачках или утверждает, что сам участвует в них, и силою проповедей не допускать распространения подобных заблуждений. Необходимость изгнания заблудших обосновывается тем, что они сами отреклись от Бога и являются еретиками и слугами Дьявола. Хотя наказание, устанавливаемое каноном, кажется мягким по сравнению с последующей суровостью покаянных книг, в нем уже чувствуется угроза: во-первых, мы видим здесь одно из ранних указаний на связь между ведовством и ересью, и во-вторых, в нем содержится заявление о дьявольской природе ереси. Как и в краткой версии, объектом особого внимания являются женщины: «бесчисленное множество» людей обольщено «ложным мнением» женщин и полагает, что их утверждения являются правдой. Таким образом, канон устанавливает двойной запрет: нельзя верить в то, что сам участвуешь в ночных прогулках с демонами, и нельзя верить тем, кто рассказывает об этом. Из двух положений больше скептицизма во втором, но даже оно не запрещает верить в то, что другие верят в реальность событий, о которых они рассказывают, ибо сам автор канона не сомневается в том, что такая вера существует. Таким образом, и в этой, более длинной версии, канон не может считаться памятником средневекового скептицизма.
Данный вариант канона дает более подробное описание ночных скачек. Мы видим, что демоны не только принимают вид женщин и скачут по ночам верхом на животных, но узнаем также, что они следуют за «Дианой, языческой богиней». Мы уже отмечали, что языческий культ Дианы и близких к ней богинь плодородия труднее всего поддавался искоренению, сохраняясь в христианизированной Европе даже в VII—VIII вв. И вот богиня Диана появляется вновь, на этот раз в роли предводительницы wilde Jagd (дикой охоты) и — что особенно важно — предводительницы демонов, ибо в числе ее последовательниц много демонов, обратившихся в женщин. Таким образом канон устанавливает прочную связь между культом плодородия и родственной ему идеей дикой охоты, с одной стороны, и почитанием демонов, с другой. Теперь, в качестве предводительницы шайки демонов, Диану можно с легкостью приравнять к Сатане, а ее последовательниц — к почитателям Сатаны. В этой связи особый смысл приобретают и другие изложенные в каноне подробности ночных выездов. Мало того, что женщины скачут вслед за Дианой, они еще и повинуются ей как своей госпоже (domina), забывая об истинном Господе (dominus), Иисусе Христе. И они собираются в известные ночи, чтобы служить Диане. Несмотря на то, что эти описания все еще далеки от идеи шабаша, которая оформится лишь в X V в., они представляют собой первый документ, в котором главные элементы будущего феномена ведовства сведены воедино и названы ересью и дьявольщиной.