Архетип матери
Добавлено: Чт июл 05, 2018 12:04 pm
Архетип матери
(Глава 9 из книги "Мудрость психики: глубинная психология после наук о мозге")
Джинетт Парис
Опубликовано в: G. Paris «Wisdom of the Psyche: Depth psychology after neuroscience», London: Routledge, 2007
Об авторе: юнгианский психолог, преподает архетипическую и глубинную психологию в Санта Барбаре, Калифорния, руководитель Фонда Мифологических исследований. Автор книг «Языческие медитации» и «Языческая красота»
Целое поколение терапевтов использовали модель роста ребенка как путеводитель по эволюции личности. Описание «личностного роста» дополняет эту модель развития. Идея того, что мы «растем», как растет ребенок (или как развивается экономика), пришла на замену представления о накоплении опыта и поиске гармонии, продолжающемся всю жизнь Подходы, основанные на мономифе о внутреннем ребенке, позволили ранам, потребностям, уязвимости внутреннего ребенка породить тираническую божественность, точное повторение репрессивного монотеизма. «Бог-отец», ревнивое и всемогущее патриархальное божество, был заменен на «Бога-сына», такого же притягательного и всемогущего. Целое поколение молодых людей не могло повзрослеть. Они были заключены в пространстве между Детством и Зрелостью. Последствия их неудачи трагичны как для них самих, так и для всего общества. Такое количество инфантильных взрослых людей беспрецедентно и в то же время типично для развитых обществ. Хорошие дети, умные, образованные, компетентные во многих областях, просто не выйдут из подросткового возраста. Эта проблема исследовалась с точки зрения социологии, антропологии, психологии и экономики. Основной вывод заключается в том, что это побочный продукт небывалого богатства развитых стран. Кроме того, проблема взросления существует не только у современных подростков: она является всеобщей и относится также и к взрослым людям.
Психология развития, помещая ребенка в центр наших представлений о душе, начинает с основной идеи, что наш несчастный внутренний ребенок требует внимания; в противном случае, он не повзрослеет. Согласна! Архетипический Ребенок не только олицетворяет уязвимость, которая свойственна каждому из нас, но также является основой способности радоваться, играть, быть непосредственным. Однако это не означает, что нам следует сделать Ребенка центром психологического сознания. Самопровозглашенные жертвы всегда являются инфантильными взрослыми людьми, избегающими ответственности. Жертвенность – это модель детской беспомощности и ярости; во взрослом состоянии это ненужные расходы, гарантированная потеря сил.
Наличие общего препятствия на пути взросления указывает на недостатки нашей мифологии. Наше представление о маме, папе и детях должно быть разрушено, прежде чем мы сможем изменить его. Давайте рассмотрим миф о матери с другой точки зрения. В процессе взросления в первую очередь мы используем именно его.
Великая мать: колыбель и клетка
Властные женщины часто отрицают предлагаемый материнством опыт неограниченного могущества, потому что они хотят видеть только свою любовь к ребенку. Характеризуют ли они эту власть позитивно (я дала тебе жизнь) или негативно (без меня ты умрешь), все равно это власть. В те первые мгновения жизни зависимость ребенка от матери дает ей абсолютную власть над жизнью и смертью – зелье, способное опьянить каждого. Можно было бы предположить, что женщины, которые посвящают себя исключительно детям, будут исцелены, когда дети вырастут, но практика показывает обратное. Конец материнства также означает окончание их упоения этой властью, и они возмущены этим.
Когда дети взрослеют, они покидают королевство Великой Матери, и реальная мама теряет возможность делать то, что раньше хорошо получалось. Для супер-мамы конец всевластья великой матери приводит к острому кризису идентичности. Она может неверно истолковать свое сопротивление потере неограниченного влияния как подтверждение своей безусловной преданности. Для ребенка утомительное поведение матери может обернуться психологической трагедией. Это неизбежно, когда архетипический эликсир выпит до конца, а кто-либо продолжает пытаться насильно влить его в ваше горло. Материнская любовь может стать проклятием, когда безграничная привязанность матери превращается в тяжкий груз на шее ребенка, останавливая этим его взросление. Колыбель становится клеткой. Мы приходим в мир с матерью, но умираем в одиночестве. Между этими двумя событиями детская фантазия о безопасности должна постепенно исчезать, пока ребенок не станет достаточно сильным, чтобы нести ответственность за свои решения.
Мать, отыграв свою роль, ищет другой источник силы. Это также способствует созданию более равноправного общества. Хотя патриархальный уклад преобладал на протяжении всей истории, у каждого мужчины был ранний опыт, когда он находился под опекой одной женщины – его матери. Наиболее испорченное сексизмом общество, вероятнее всего, предполагает, что материнство – это единственный выход для энергии женщины. Из-за этого материнские чувства окрашены огромным комплексом власти. Возникает порочный круг, усиливающий мужской шовинизм, которым можно объяснить сохранение патриархальной системы в течение столь долгого времени. Взрослые сыновья, получившие бразды правления, не могут устоять перед искушением наконец-то начать руководить женщинами, защитить себя от страха перед матерью. Страха перед силой женских эмоций.
Я люблю тебя или я нуждаюсь в тебе?
Конечная точка развития независимости идеальна и поэтому недостижима. Ни одна мать никогда не сможет отказаться от чувства любви к своему взрослому ребенку; и ни один взрослый человек никогда не перестанет нуждаться в матери, оплакивая ее смерть, независимо от возраста, когда это случится. Накопленный материнский опыт и опыт отцов, преподавателей, священников, раввинов и психотерапевтов подтверждает, что никто и никогда окончательно не становится взрослым. Величайшие духовные лидеры признавались, что и у них в душе по-прежнему живет испуганный, нуждающийся в заботе ребенок. Проходя испытания, каждый человек тоскует по сочувствию того, кто держит за руку, помогает, обнимает и предлагает материнское тепло и поддержку. «Вовсе не независимость от сострадания и защиты отличает зрелую психику, а стремление к осознанию своей ответственности». Не отвыкший от матери взрослый, наоборот, все больше вынуждает окружающих людей становится для него Великой Матерью. Основной призыв заключается в следующем: «Пожалуйста, сделайте это для меня, ведь это так трудно!»
Манипулирующее поведение обусловлено искажением образа здорового ребенка. Ребенок нуждается в заботе, он раним и зависим, но если существуют здоровые отношения со взрослыми, ребенок не хочет ничего иного, кроме как стать сильнее: получить помощь, чтобы начать жить собственной жизнью. Стремление покинуть уютную колыбель, чтобы исследовать неизвестную территорию, является основным проявлением жизненной силы; это любовь к жизни, любовь к миру, которая вызывает желание взаимодействовать с ним и экспериментировать. Моменты регрессии, желания прикоснуться к домашнему очагу и почувствовать себя защищенными, будут случаться всякий раз, когда мы уязвимы. Взрослый человек знает, что постоянная безопасность – это иллюзия и ловушка. Наш миф о родительском доме страдает от недифференцированности разных проявлений любви. Ребенок, который говорит «Я люблю тебя, мамочка», выражает чувство, мало похожее на ту любовь, которую мы еще со времен древних греков определяем как выбор двух свободных личностей. Ребенок или взрослый, которому требуется опека, не может участвовать в том, что принято называть любовью. Объятия и поцелуи маленького ребенка, без сомнения, совершенно очаровательны. Нужно иметь черствое сердце, чтобы остаться равнодушным к детским проявлениям радости, настолько они живые и искренние. Но в глубине души мы также знаем, что в действительности ребенок выражает не любовь, а свою потребность: «Мама, пожалуйста, люби меня, накорми меня, защити меня. Никогда не покидай меня, и я всегда буду послушным и добрым». Как только родитель оставит эти обязанности, ребенок забудет вас так быстро, как ваша бывшая собака, если забота будет достаточно хорошей. Объятия и поцелуи будут адресованы новому опекуну.
В отличие от древних греков, мы используем только одно слово для всех видов любви. У греков было три таких слова:
1. Братская любовь (агапе) – это любовь между братьями/сестрами/друзьями; она также может пониматься как любовь к миру и человечеству или так, как ее понимали христиане – заповедь любить ближнего как самого себя.
2. Чувственная любовь (эрос) – страстный аспект любви, который обычно предполагает сексуальное влечение, привязанность и сильные переживания.
3. Филия означает предпочтение чего-либо: я люблю музыку, птиц, шоколад, книги, люблю готовить, ходить пешком.
У нас есть только одно слово для обозначения любви. Мы используем глагол «люблю», чтобы сказать: «Я люблю мою собаку, и она любит меня в ответ».
Использование единственного слова для выражения разнообразных переживаний создает проблему семантического характера, потому что всю первую часть нашей жизни мы пытаемся понять разницу между этими разными переживаниями, которые называются любовью. Если это понятие отражает то, что чувствует ребенок по отношению к матери, то любовь создает удивительный парадокс. Любви приходил бы конец, так как подросток не способен любить по причине своего неистового стремления к независимости и сепарации. Здесь существует противоречие. Оно заключается в том, что стремление подростка, несмотря на явный нарциссизм, постепенно приводит к достижению состояния, близкого к философскому идеалу свободы – уходу от потребности в гарантированной любви. Никто никогда не достигнет такого совершенства и, следовательно, «внутренний ребенок» и «внутренний подросток» внутри нас продолжают искать баланс между потребностью в независимости и потребностью в объединении.
Избегая невротических ловушек
Вид автономии, который ищут средние люди, можно описать не только позитивно – как идеал свободы, но и негативно – как стремление избежать всего, что не является любовью. В последнем случае путь via negativa (через отрицание/отрицательный ответ/метод «от противного») может быть единственным способом. Точно также как невозможно, используя точные термины, установить, что такое здоровая психика, мы не можем дать исчерпывающего определения любви. Мы с большой долей уверенности можем сказать, что ею не является, лишь указав направление. Это не фантастическое место, это путь (via), где можно знать только то, чему стоит сказать нет (negativa). На этой тропе вы чувствуете, где находятся капканы, которых там еще полно. Посредством via negativa можно ощутить деструктивность устаревших психологических паттернов. Избегание может происходить по-разному. Ловушки, пропасти, отравленная вода и скрытые капканы являются очень полезными ориентирами на карте; они показывают, куда идти не надо. Феминизм, например, похож на карту. Традиционные патриархальные устои в самом начале были (и еще остаются в подходящей ситуации) благим делом, основанным на общепринятом понимании любви между мужчиной и женщиной, которое существовало на протяжении всей истории человечества. Одна сторона берет на себя заботу о детях/доме/семье и социальной сфере, пока другая сторона зарабатывает деньги. Эта сделка может быть справедливой, как и любой другой контракт, если оба пола вольны заключать ее по собственному желанию. Неравенство сил между контрагентами нарушает этот принцип. Если жена не хочет или не может существовать на равных (потому что существуют ограничения, наложенные законом, традициями или религией), то отношения будут сведены к схеме родитель/ребенок. Считается, что женщина, в обмен на заботу, должна покориться власти своего мужа (или брата, дяди, сына, отчима). Муж связан ролью главы семьи, не только по отношению к детям, но также и к своей совершеннолетней супруге. Его любовь ощущается как руководство, в то время как чувства подчиненной ему жены проявляются в повиновении. Это, как мы можем видеть, не является любовью.
Даже в пост-феминистских культурах достаточно желающих подписаться под тем, что они считают благом – традиционной сделкой между мужчиной и женщиной, уверенными, что они любят друг друга.
Проблема неизбежно возникает не только по причине существования указанного соглашения, но и из-за неосознанной потребности жены в зависимости (не любви), в то время как эта потребность встречает бессознательную потребность мужа контролировать ее (не любить). Невротический союз может выглядеть так: «Я буду твоим папочкой и буду оплачивать счета. Взамен я буду сохранять полный контроль над отношениями». Романтическая литература неизменно прячет реальность невротического выбора за сладкой ложью. Благородный герой убедит красивую, ранимую, по-детски непосредственную женщину в том, что ей необходимо позволить ему позаботиться о ее финансовом, социальном, психологическом, интеллектуальном и духовном благополучии. «Я буду заботиться о тебе так хорошо, что тебе не понадобятся собственные деньги». Мужчина определяет рамки, а женщина в них существует. «Ты будешь отвечать за чувства, я – за мысли; например, я думаю, достаточно одного Бога, и пусть он будет мужчиной».
Женщины и мужчины, которые прошли путь отрицания (via negative), почувствуют ловушку, но более молодые пары могут ее не заметить. Пост-феминистское поколение получило большой ресурс независимости от феминистских вложений своих предшественников. Что молодой женщине необходимо исследовать в вопросе «патриархальной тирании», когда она соглашается на подобные условия – надежность благополучного замужества и независимость одинокой девушки, самостоятельно зарабатывающей на жизнь? Большинство дочерей феминисток (включая мою любимую взрослую дочь) мало что знают о борьбе за равноправие женщин. Я встретила несколько старшеклассниц, которые думали, что дело было в нежелании носить корсет и лифчик. Такое невежество позволяет им оставаться в наивной уверенности, что возможно одновременное существование победы независимости феминисток и надежности прежнего патриархального соглашения. В таких девичьих мечтах нет противоречия между развитием их собственной ярко выраженной идентичности и, в то же время, сохранения их безопасности и защищенности в условиях финансово благополучного брака. Они все еще не прошли путь отрицания. Они думают, что знают, что такое любовь. Пустые мечты также являются ловушкой для молодых мужчин, которые слишком долго соблюдали до-феминистское соглашение. Они идеализируют условия прежнего контракта и охотно подписывают его. Я буду твоим героем, проводником, защитником, а ты будешь Королевой в Доме, Матерью, которой я, наконец, могу управлять. К чему ни один из партнеров не бывает готов, так это к гегелевской силовой игре в хозяина/раба, запутанность которой рано или поздно станет причиной расторжения сделки. Полученное этим поколением образование является настолько недостаточным в области психологии и философии, что у некоторых существует некая идея эмоциональной оплаты любви. Она скрывает взаимное соглашение, чтобы оставаться в неведении. С точки зрения женщины, такая сделка предполагает, что она остается ребенком. Я буду с тобой, пока ты будешь содержать меня, и моя эмансипация не обсуждается. С мужской точки зрения это означает необходимость пожизненного поддержания героического образа, иногда ценой собственного здоровья.
Возвращение к зависимости – это естественная защита от боли осознания себя отдельной личностью. Однако, чтобы обрести мудрость души, мы сначала должны понять, что даже самые прекрасные отношения не могут уберечь нас от предназначенного человеку одиночества. Существует духовная потребность расправить крылья; Жан-Поль Сартр выразил это как максимально лаконично: мы приговорены к свободе.
Идиллическая мечта о неуязвимой родительской защиты от всех враждебных сил полезна в начале жизни. Мамочка и Папочка поддерживают домашний очаг, где Ребенок защищен от опасностей как внешних, так и внутренних. Однако такие психологические дивиденды благоприятны только до тех пор, пока зависимость является естественной из-за детской хрупкости или болезненности. Романтичная девушка мечтает выйти замуж за героя, чтобы возвратить себе чувство безопасности. Или ее муж, который считает, что может купить себе мать, которую он сможет контролировать. Оба они жертвы непроверенного мифа, который охраняет их незрелость. Взрослый человек, не сумевший вырасти, старается восстановить ситуацию, где можно получить многое, взамен отдав малое. Велика вероятность, что такие люди также воспитают своих детей таким образом, что они не смогут повзрослеть.
Сочувствие, с которым общество относится к таким недугам и лишениям, всегда было и остается надежным критерием оценки уровня его цивилизованности. Все развитые культуры, некоторые в большей степени, предлагают систему поддержки тем, кто действительно попал в беду. Как бы там ни было, подобные системы подвержены влиянию коррупции и нуждаются в постоянном контроле, чтобы укрепить «страховочную сетку» (или надежность среды), предназначенную для обеспечения возможности обращаться за сочувствием тем, кому это действительно нужно. Это принципиально важно для того, чтобы остановить злоупотребления не отвыкших от заботы, манипулирующих людей. Направление психологии развития, которое ставит нашего внутреннего раненого ребенка в центр нашего сознания, вообще никому не помогло. Как раз наоборот, оно дало слова и способы для искажения большинства естественных проявлений общества, в том числе природного сочувствия, свойственного большинству людей. Теория «устойчивого развития» начинается со способности отличать манипулирование инфантильных взрослых от призыва о помощи, осуждение – от установления справедливости.
«Мягкость» не значит «незрелость»
Ролан Барт в своих лекциях, прочитанных в College de France, настойчиво утверждал, что воспитанность, мягкость, деликатность в общении обязательны для создания сообщества. Феминизм также заставил его понять, что превознесение качеств, которые считаются материнскими и женскими, может обернуться против него самого, обесценивая его интеллект и скрыто нападая на его гомосексуальность. Его подозрение было правильным. Проблема заключается не в строгой дихотомии мягкости и жесткости. Для проявления этих архетипических качеств есть свое время и место; мягкость свойственна всему, что связано с материнством; жесткость – всему, что связано с войной. По мнению Барта, если один из полюсов обесценивается, нарушается общий психический баланс. Ранимость всегда сопровождает открытость, которая является непременным спутником сострадания. Именно эту уязвимость человек может отрицать из страха показаться слабым, хрупким, маленьким, неспособным сказать «нет», незащищенным, позволяющим собой манипулировать: другими словами, из-за того что демонстрация слабости типична для детей, женщин и – Барт был прав – гомосексуалистов. Когда жесткость стала олицетворением мужской силы, а мягкость – женской слабости? Кто мог захотеть идентифицироваться с обесцененным качеством? Теряется обязательный баланс Инь и Ян, что приводит к катастрофическим последствиям для души.
«Дом» – это место, которое содержит все, что придумали люди для избежания физического истощения. В нашей постоянной борьбе за выживание нам нужна крепость, чтобы обеспечить защиту, еду, кров и тепло. В то время как телу требуется тепло, пища и защита, душе необходима атмосфера, где сердце найдет себе убежище, тихий уголок, место для спокойного отдыха. Обычно это называют «уютом». Без способности людей проявлять нежную заботу друг к другу человечество могло оказаться вымершим. В нашей культуре существует все меньше мест, которые можно назвать домом для души, моментов, людей и ситуаций, где можно избавиться от доспехов и сложить оружие. Культура, которая разделяет людей на «победителей» и «неудачников», порождает новую разновидность острой тревоги, которая нарастет во всех развитых обществах.
Психология часто приобретала сексистскую направленность, которая ценит жесткость, жертвуя мягкостью; произошла ужасная путаница между понятиями «мягкость» и «незрелость». Например, большее значение приобрели сексуальные возможности (как выражение мужественности), в то время как нежность (типично женская форма общения) постоянно недооценивается или просто игнорируется. Существует множество исследований, которые демонстрируют значимость – для развития речи и умственных способностей – прикосновений, объятий, поцелуев, ласковых прозвищ, шутливых заигрываний – всего того, что до сих пор считалось связанным с детским развитием. Распространенный стереотип заключается в том, что ласка главным образом необходима не мужчинам (прилетевшим с Марса), а женщинам (потому что мы с Венеры).
Конечно, женщинам свойственна потребность (но не обязательно отождествлять это с женщиной) дарить любовь, заботу и ласку, потому что они хотят такого же отношения к себе. Это распространенная психологическая уловка – давать другим то, в чем мы нуждаемся сами, надеясь на взаимность. К сожалению, так как это продолжалось очень долго (что женщины вынуждены были быть дающими), ценность их дара потерялась. Женщины открывали душу, потому что все, что они могли, это быть беспомощными и зависимыми. Может быть, только когда человек столкнется с последствиями полного уничтожения мягкости, ее значение будет оценено по достоинству. Для меня это был околосмертный опыт – осознать, что хотя я женщина и феминистка, я невольно поддерживала шовинистские склонности этого общества и предпочитала силу и логику способности сопереживать и быть нежной. Теперь это не так. Однако я до сих пор считаю, что пока женщины лишены силы влияния, чувствительность и сопереживание будут оставаться на нижней ступени в шкале социальных ценностей. В контексте такого обесценивания проявления мягкости и доброты будут рискованными. Когда баланс нарушен, сочувствующее поведение может быть неверно истолковано кем-то как звериное проявление подчинения и ошибочно воспринято как признак слабости.
Только когда я была больна и оказалась одна в реанимации, в ожидании смерти, полностью лишенная теплоты и нежности, я оценила всю важность песни, которая была спета той, кто тогда заботился обо мне, пока я была в ее объятиях. Ее голос, привычки, запах, прикосновения, ее добрая душа показали мне незаметные на первый взгляд качества, которые были действительно волшебными. До тех пор, пока допускается несознательное отношение к сексизму, ее доброта будет как пакетик сахара в кофейном магазине: ненужная добавка, бесплатное и принимаемое как должное приложение. Если представить, что сахар, мед и шоколад стали редкостью, мы бы увидели, что их цена растет. Учитывая, что унция перца когда-то стоила больше чем унция золота, легко представить, как быстро кусочек сахара, унция шоколада, ложка меда стали бы востребованным товаром, если бы все сладости стали дефицитными. Пока материнские качества бессильны, принимаются как нечто само собой разумеющееся, они как пакетики сахара, предложенные по сходной цене. В то время как оба пола становятся все более свободными для развития и эроса, и власти, значение чувствительности в отношениях будет неуклонно расти в экономике либидо.
Если когда-нибудь понятие чувствительности вернется в психологические теории, она будет непременно переведена на язык профессиональных терминов. Психологи будут находить все новые слова, которыми они могут вооружиться; что-то из серии «иммунологическая активизация позитивных взаимоотношений» или «различные вариации «эффекта куриного супа». Нейробиологам, возможно, стоит поискать нейротрансмиттер (передатчик нервного импульса), который отвечал бы за чувствительность до того, как психологические теории рискнули дать ему название и пересмотрели его значение. Чувствительность лежит в основе материнского инстинкта, требующего защищать жизнь на том этапе, когда она слаба, хрупка и нуждается в этом. Все люди, когда они ранены, подавлены, одиноки, разбиты, нуждаются в нежной заботе. Когда сексизм отступает, материнские качества признаются в большей степени «человеческими», чем исключительно материнскими, и архетип матери переживает процесс «потери пола», естественного освобождения от иллюзий о роли матери, таких привычных для определенного типа семейных ценностей.
Разберите деревянный крест, если нужно дерево
Если первая ошибка традиционной психологии заключается в излишнем связывании пола с архетипом матери, то вторая – в идее, что роль матери предполагает с ее стороны жертвы и зависимость. Такое понимание обязанностей матери представляет собой большой обман: нет такого ребенка, которому нужна порабощенная мать при незрелом и ненадежном муже. Общество в течение долгого времени терпимо относилось к тому, что мужчины нуждаются, чтобы женщины были привязаны к дому 24 часа в сутки. Если женщина не одинока или не беременна, то, по крайней мере, она должна быть чем-то занята и загружена работой. Психология разработала теории, чтобы приспособиться к этому невротическому взгляду. Терпимость к такой паранойе оправдывается теориями о мужской тревоге по поводу отцовства, или «естественным» стремлением мужчин к сексуальному контролю, или их собственническими чувствами к детям, или завистью к материнству, или мужскими генами. Но очень редко – устаревшими традициями, которые допускают превращение жены в объект. Психология все еще испорчена столетиями пренебрежения к женщине, которое ограничило ее ролью матери ради чувства защищенности у взрослых мужчин, и сделала такое положение вещей образцом нормальности. Наш традиционный миф о мамочке настолько силен и въедлив, что женщины, в том числе женщины-психологи, не глядя покупаются на выдумки о жертвенном материнстве, и сами участвуют в этом. Ужас такой ошибки заключается в том, что даже жертвенность матери не удовлетворяет потребностей ребенка, потому что она вредит процессу становления идентичности. Разве ребенок захотел бы идентифицироваться с рабыней? Неудивительно, что в слишком сексистских культурах родиться женщиной считается проклятьем. Как такие неравноправные общества до сих пор отказываются воспринимать, что быть сыном рабыни, мужем рабыни, отцом бесполезной дочери уже само по себе проклятие? Такие мужчины покалечены, лишены возможности идентифицироваться с половиной своих унаследованных способностей.
Любая ортодоксальная религиозная система – христианство, мусульманство, иудаизм и др. – является прекрасной иллюстрацией того, чем неприятие феминизма оборачивается для психологии человеческих отношений. Положение жены в консервативных обществах на сегодняшний день в действительности хуже, чем положение домашнего раба в Древнем Риме времен императора Адриана. Традиции, обычаи и законы предоставляли лучшую защиту домашним рабам в Древней Греции, чем сегодня женщинам в некоторых наиболее деспотичных патриархальных обществах. Император Адриан приговорил свободно рожденную женщину к изгнанию, потому что она была слишком жестока к своим рабам. Когда мы думаем о «рабстве» эпохи античности, мы путаем положение военнопленных, которые до смерти работали на рудниках, и домашних рабов, правовой статус которых в действительности был совершенно иным. Домашний раб мог накопить денег и выкупить свою свободу. Его статус в период правления Адриана был во всех отношениях лучше, чем положение женщины в соответствие с традициями многих консервативных вероисповеданий сегодня. Последствия патриархального давления на женщину очевидны и многократно зафиксированы, но гораздо меньший акцент делался на ослаблении мужской психики вследствие мужского контролирования женщин. Свергнутая королева поддерживает бессильного или слабого короля; угнетенные женщины воспитывают неполноценных сыновей; хрупкость и безотчетный страх лишает мужчин-шовинистов опыта настоящей любви. Между хозяином и рабом не может быть любви, как точно выразился Гегель.
Примеры жертвенного материнства до сих пор встречаются повсюду в нашем предположительно пост-феминистском обществе, потому что такая схема приемлема и незаметна. Психологические научные школы не свободны от заблуждений, им не удается понять, что мать может быть слишком заботливой, слишком уступчивой, слишком самоотверженной на пути обретения независимости. Я не говорю сейчас о том самопожертвовании, когда оно является осознанным выбором, решением отказаться от чего-то или поступиться чем-то, чтобы делать нечто важное, поддерживать семью, быть с детьми, пока они маленькие. Осознанный выбор – это не то же самое, что неосознанная пассивность, которая стоит женщине ее идентичности, ее либидо, ее способности жить полной жизнью.
Если предыдущие поколения женщин чувствовали и видели ограничения, навязанные их полу, то молодые девушки пост-феминистской культуры воспринимают свое стремление к материнству как порыв души и считают это свом собственным выбором, а не навязанным культурой. Вот как работает миф, становясь незаметным в бессознательном. Кажется, что это собственный выбор. Миф всегда носит культурный характер, но ощущается как личное, нечто, что переживается душой. Многие молодые женщины не понимают, что в наше время феминизм до сих пор актуален, хотя кое-кто хочет доказать обратное. Как и всякие масштабные изменения, установление равноправия полов требует более чем одного поколения, общества, пола, попытки осуществления. Этот процесс затрагивает несколько поколений, оба пола, множество культур, это глобальная задача, которая пока требует продолжительной работы, как стороны женщин, так и мужчин, как психологов, так и политиков.
Это твоя мать: Тебе не избавиться от нее
Сила угасающего мифа о матери, в котором она является прислугой для ребенка, имеет в основном психологическую подоплеку. В начале и конце жизни у человека появляются такие потребности, которые, конечно, требуют заботы и преданности. В традиционных сексистских обществах забота о младенцах, стариках и больных обязательна; женщины занимаются этим безвозмездно и – самое главное – незаметно. Благодарности не требуется. В качестве бонуса женщину иногда возводят в ранг Мадонны, но большую часть времени она унижена. Традиционное мировоззрение также ставит знак равенства между биологической матерью и архетипической Великой матерью. Это вынуждает каждую женщину играть с детьми архетипическую роль, независимо от того, является она матерью или нет. Первый шаг к разрушению бесполезного мифа о матери состоит в отделении материнских обязанностей от четкого определения пола.
Я знаю одного инженера пенсионного возраста, который намного лучше справляется с обязанностями матери по отношению к трем своим внукам, чем его дочь. Дети чувствуют себя более счастливыми, защищенными, лучше накормленными и образованными в большом уютном доме их деда, чем в шумной, неубранной квартире их матери. Они проводят будни под добросовестным присмотром дедушки, а выходные с матерью. Она очень занятая женщина, работающая, молодая, социально и сексуально активная. Ее отец – человек добрый, любящий домашний уют, с хорошим образованием. Все устроилось так, чтобы потребности детей были удовлетворены. До сих пор мать чувствует свою вину, которая высказывается психотерапевту, школьному психологу, подругам, за то, что детям, даже если они не говорят об этом, возможно, не хватает ее внимания. Это ошибка: ее дети получили бы меньше материнской заботы, если бы они остались со своей биологической матерью, а не с дедом.
Путаница между архетипическими и биологическими обязанностями может дорого обойтись обществу, особенно культуре вроде нашей, где недостаток материальных возможностей матери ощущается остро и затраты на проживание постоянно растут. Слишком сильная связь архетипической роли с биологической приводит к расточительству, неполноценности и беспричинному чувству вины. Мы легко забываем, что архетип матери (как и любой другой архетип) не зависит от пола. Когда в отношениях архетипы меняют половую принадлежность, становится сложно даже поговорить об этих переменах. Как такое объяснить: моя мама на самом деле папа, и мой папа больше похож на маму? Это относится и к парам. Изменения могут быть негативными, когда мы принимаем то, что архетип следует за стереотипом, как описано в следующем примере.
На самом деле тебе не нужен любимый человек, тебе нужна мать
Моя девушка всегда просит оказать ей какую-либо помощь: практическую, финансовую, эмоциональную, интеллектуальную. Она говорит, что хочет, чтобы рядом был сильный мужчина, потому что она хочет быть женщиной. Проблема заключается в том, что я не считаю, что ей вообще нужен мужчина. Я считаю, что стал ей мамой, которая ее балует и дает все, что она хочет. Поначалу мне казалось, что я попал в капкан роли любящего папы. Все еще хуже: ей нужна мамочка! Наши отношения не были похожи на нормальные отношения. Это связь мать-дитя.
Психологический контракт между любящим папочкой и его подружкой основан на деньгах. Это древняя сделка, в которой обе стороны, как правило, точно знают, что покупается и продается. Отношения между доброй мамой и ее любимым ребенком привлекают меньше внимания, потому что психологическая связь основана на чем-то большем, чем деньги: позволь мне оставаться ребенком, я дам тебе чувство контроля, и никто не узнает об этом. Это происходит до тех пор, пока есть игроки, и до тех пор, пока «Мать» не осознает, что архетип не зависит от пола.
На первой терапевтической сессии я задала вопрос молодой, замученной и обессиленной матери троих детей. «Вы считаете, что ваша семья настаивает на том, чтобы вы выполняли обязанности прислуги, или вы чувствуете, что можете таким образом участвовать в семейных делах?» Я была удивлена ясностью ее ответа: «Мои дети, кажется, чувствуют мою слабость. Они знают, что я возьмусь за любое дело. Что еще важнее, я думаю, они считают (и я действительно так поступаю), что я делаю больше, чем нужно, чтобы сделать вид, что у меня есть цель в жизни». Она продолжала говорить, что не представляет, откуда появилось эта беспомощность, что она была независимой и сильной. Она знает только, с чего это началось – с материнства. Она чувствует, что любовь к детям и мужу теперь стала пропадать.
Следующий пример – история взрослого сына, который хочет, чтобы его мать не была настолько ограничена навязчивой материнской заботой.
(Глава 9 из книги "Мудрость психики: глубинная психология после наук о мозге")
Джинетт Парис
Опубликовано в: G. Paris «Wisdom of the Psyche: Depth psychology after neuroscience», London: Routledge, 2007
Об авторе: юнгианский психолог, преподает архетипическую и глубинную психологию в Санта Барбаре, Калифорния, руководитель Фонда Мифологических исследований. Автор книг «Языческие медитации» и «Языческая красота»
Целое поколение терапевтов использовали модель роста ребенка как путеводитель по эволюции личности. Описание «личностного роста» дополняет эту модель развития. Идея того, что мы «растем», как растет ребенок (или как развивается экономика), пришла на замену представления о накоплении опыта и поиске гармонии, продолжающемся всю жизнь Подходы, основанные на мономифе о внутреннем ребенке, позволили ранам, потребностям, уязвимости внутреннего ребенка породить тираническую божественность, точное повторение репрессивного монотеизма. «Бог-отец», ревнивое и всемогущее патриархальное божество, был заменен на «Бога-сына», такого же притягательного и всемогущего. Целое поколение молодых людей не могло повзрослеть. Они были заключены в пространстве между Детством и Зрелостью. Последствия их неудачи трагичны как для них самих, так и для всего общества. Такое количество инфантильных взрослых людей беспрецедентно и в то же время типично для развитых обществ. Хорошие дети, умные, образованные, компетентные во многих областях, просто не выйдут из подросткового возраста. Эта проблема исследовалась с точки зрения социологии, антропологии, психологии и экономики. Основной вывод заключается в том, что это побочный продукт небывалого богатства развитых стран. Кроме того, проблема взросления существует не только у современных подростков: она является всеобщей и относится также и к взрослым людям.
Психология развития, помещая ребенка в центр наших представлений о душе, начинает с основной идеи, что наш несчастный внутренний ребенок требует внимания; в противном случае, он не повзрослеет. Согласна! Архетипический Ребенок не только олицетворяет уязвимость, которая свойственна каждому из нас, но также является основой способности радоваться, играть, быть непосредственным. Однако это не означает, что нам следует сделать Ребенка центром психологического сознания. Самопровозглашенные жертвы всегда являются инфантильными взрослыми людьми, избегающими ответственности. Жертвенность – это модель детской беспомощности и ярости; во взрослом состоянии это ненужные расходы, гарантированная потеря сил.
Наличие общего препятствия на пути взросления указывает на недостатки нашей мифологии. Наше представление о маме, папе и детях должно быть разрушено, прежде чем мы сможем изменить его. Давайте рассмотрим миф о матери с другой точки зрения. В процессе взросления в первую очередь мы используем именно его.
Великая мать: колыбель и клетка
Властные женщины часто отрицают предлагаемый материнством опыт неограниченного могущества, потому что они хотят видеть только свою любовь к ребенку. Характеризуют ли они эту власть позитивно (я дала тебе жизнь) или негативно (без меня ты умрешь), все равно это власть. В те первые мгновения жизни зависимость ребенка от матери дает ей абсолютную власть над жизнью и смертью – зелье, способное опьянить каждого. Можно было бы предположить, что женщины, которые посвящают себя исключительно детям, будут исцелены, когда дети вырастут, но практика показывает обратное. Конец материнства также означает окончание их упоения этой властью, и они возмущены этим.
Когда дети взрослеют, они покидают королевство Великой Матери, и реальная мама теряет возможность делать то, что раньше хорошо получалось. Для супер-мамы конец всевластья великой матери приводит к острому кризису идентичности. Она может неверно истолковать свое сопротивление потере неограниченного влияния как подтверждение своей безусловной преданности. Для ребенка утомительное поведение матери может обернуться психологической трагедией. Это неизбежно, когда архетипический эликсир выпит до конца, а кто-либо продолжает пытаться насильно влить его в ваше горло. Материнская любовь может стать проклятием, когда безграничная привязанность матери превращается в тяжкий груз на шее ребенка, останавливая этим его взросление. Колыбель становится клеткой. Мы приходим в мир с матерью, но умираем в одиночестве. Между этими двумя событиями детская фантазия о безопасности должна постепенно исчезать, пока ребенок не станет достаточно сильным, чтобы нести ответственность за свои решения.
Мать, отыграв свою роль, ищет другой источник силы. Это также способствует созданию более равноправного общества. Хотя патриархальный уклад преобладал на протяжении всей истории, у каждого мужчины был ранний опыт, когда он находился под опекой одной женщины – его матери. Наиболее испорченное сексизмом общество, вероятнее всего, предполагает, что материнство – это единственный выход для энергии женщины. Из-за этого материнские чувства окрашены огромным комплексом власти. Возникает порочный круг, усиливающий мужской шовинизм, которым можно объяснить сохранение патриархальной системы в течение столь долгого времени. Взрослые сыновья, получившие бразды правления, не могут устоять перед искушением наконец-то начать руководить женщинами, защитить себя от страха перед матерью. Страха перед силой женских эмоций.
Я люблю тебя или я нуждаюсь в тебе?
Конечная точка развития независимости идеальна и поэтому недостижима. Ни одна мать никогда не сможет отказаться от чувства любви к своему взрослому ребенку; и ни один взрослый человек никогда не перестанет нуждаться в матери, оплакивая ее смерть, независимо от возраста, когда это случится. Накопленный материнский опыт и опыт отцов, преподавателей, священников, раввинов и психотерапевтов подтверждает, что никто и никогда окончательно не становится взрослым. Величайшие духовные лидеры признавались, что и у них в душе по-прежнему живет испуганный, нуждающийся в заботе ребенок. Проходя испытания, каждый человек тоскует по сочувствию того, кто держит за руку, помогает, обнимает и предлагает материнское тепло и поддержку. «Вовсе не независимость от сострадания и защиты отличает зрелую психику, а стремление к осознанию своей ответственности». Не отвыкший от матери взрослый, наоборот, все больше вынуждает окружающих людей становится для него Великой Матерью. Основной призыв заключается в следующем: «Пожалуйста, сделайте это для меня, ведь это так трудно!»
Манипулирующее поведение обусловлено искажением образа здорового ребенка. Ребенок нуждается в заботе, он раним и зависим, но если существуют здоровые отношения со взрослыми, ребенок не хочет ничего иного, кроме как стать сильнее: получить помощь, чтобы начать жить собственной жизнью. Стремление покинуть уютную колыбель, чтобы исследовать неизвестную территорию, является основным проявлением жизненной силы; это любовь к жизни, любовь к миру, которая вызывает желание взаимодействовать с ним и экспериментировать. Моменты регрессии, желания прикоснуться к домашнему очагу и почувствовать себя защищенными, будут случаться всякий раз, когда мы уязвимы. Взрослый человек знает, что постоянная безопасность – это иллюзия и ловушка. Наш миф о родительском доме страдает от недифференцированности разных проявлений любви. Ребенок, который говорит «Я люблю тебя, мамочка», выражает чувство, мало похожее на ту любовь, которую мы еще со времен древних греков определяем как выбор двух свободных личностей. Ребенок или взрослый, которому требуется опека, не может участвовать в том, что принято называть любовью. Объятия и поцелуи маленького ребенка, без сомнения, совершенно очаровательны. Нужно иметь черствое сердце, чтобы остаться равнодушным к детским проявлениям радости, настолько они живые и искренние. Но в глубине души мы также знаем, что в действительности ребенок выражает не любовь, а свою потребность: «Мама, пожалуйста, люби меня, накорми меня, защити меня. Никогда не покидай меня, и я всегда буду послушным и добрым». Как только родитель оставит эти обязанности, ребенок забудет вас так быстро, как ваша бывшая собака, если забота будет достаточно хорошей. Объятия и поцелуи будут адресованы новому опекуну.
В отличие от древних греков, мы используем только одно слово для всех видов любви. У греков было три таких слова:
1. Братская любовь (агапе) – это любовь между братьями/сестрами/друзьями; она также может пониматься как любовь к миру и человечеству или так, как ее понимали христиане – заповедь любить ближнего как самого себя.
2. Чувственная любовь (эрос) – страстный аспект любви, который обычно предполагает сексуальное влечение, привязанность и сильные переживания.
3. Филия означает предпочтение чего-либо: я люблю музыку, птиц, шоколад, книги, люблю готовить, ходить пешком.
У нас есть только одно слово для обозначения любви. Мы используем глагол «люблю», чтобы сказать: «Я люблю мою собаку, и она любит меня в ответ».
Использование единственного слова для выражения разнообразных переживаний создает проблему семантического характера, потому что всю первую часть нашей жизни мы пытаемся понять разницу между этими разными переживаниями, которые называются любовью. Если это понятие отражает то, что чувствует ребенок по отношению к матери, то любовь создает удивительный парадокс. Любви приходил бы конец, так как подросток не способен любить по причине своего неистового стремления к независимости и сепарации. Здесь существует противоречие. Оно заключается в том, что стремление подростка, несмотря на явный нарциссизм, постепенно приводит к достижению состояния, близкого к философскому идеалу свободы – уходу от потребности в гарантированной любви. Никто никогда не достигнет такого совершенства и, следовательно, «внутренний ребенок» и «внутренний подросток» внутри нас продолжают искать баланс между потребностью в независимости и потребностью в объединении.
Избегая невротических ловушек
Вид автономии, который ищут средние люди, можно описать не только позитивно – как идеал свободы, но и негативно – как стремление избежать всего, что не является любовью. В последнем случае путь via negativa (через отрицание/отрицательный ответ/метод «от противного») может быть единственным способом. Точно также как невозможно, используя точные термины, установить, что такое здоровая психика, мы не можем дать исчерпывающего определения любви. Мы с большой долей уверенности можем сказать, что ею не является, лишь указав направление. Это не фантастическое место, это путь (via), где можно знать только то, чему стоит сказать нет (negativa). На этой тропе вы чувствуете, где находятся капканы, которых там еще полно. Посредством via negativa можно ощутить деструктивность устаревших психологических паттернов. Избегание может происходить по-разному. Ловушки, пропасти, отравленная вода и скрытые капканы являются очень полезными ориентирами на карте; они показывают, куда идти не надо. Феминизм, например, похож на карту. Традиционные патриархальные устои в самом начале были (и еще остаются в подходящей ситуации) благим делом, основанным на общепринятом понимании любви между мужчиной и женщиной, которое существовало на протяжении всей истории человечества. Одна сторона берет на себя заботу о детях/доме/семье и социальной сфере, пока другая сторона зарабатывает деньги. Эта сделка может быть справедливой, как и любой другой контракт, если оба пола вольны заключать ее по собственному желанию. Неравенство сил между контрагентами нарушает этот принцип. Если жена не хочет или не может существовать на равных (потому что существуют ограничения, наложенные законом, традициями или религией), то отношения будут сведены к схеме родитель/ребенок. Считается, что женщина, в обмен на заботу, должна покориться власти своего мужа (или брата, дяди, сына, отчима). Муж связан ролью главы семьи, не только по отношению к детям, но также и к своей совершеннолетней супруге. Его любовь ощущается как руководство, в то время как чувства подчиненной ему жены проявляются в повиновении. Это, как мы можем видеть, не является любовью.
Даже в пост-феминистских культурах достаточно желающих подписаться под тем, что они считают благом – традиционной сделкой между мужчиной и женщиной, уверенными, что они любят друг друга.
Проблема неизбежно возникает не только по причине существования указанного соглашения, но и из-за неосознанной потребности жены в зависимости (не любви), в то время как эта потребность встречает бессознательную потребность мужа контролировать ее (не любить). Невротический союз может выглядеть так: «Я буду твоим папочкой и буду оплачивать счета. Взамен я буду сохранять полный контроль над отношениями». Романтическая литература неизменно прячет реальность невротического выбора за сладкой ложью. Благородный герой убедит красивую, ранимую, по-детски непосредственную женщину в том, что ей необходимо позволить ему позаботиться о ее финансовом, социальном, психологическом, интеллектуальном и духовном благополучии. «Я буду заботиться о тебе так хорошо, что тебе не понадобятся собственные деньги». Мужчина определяет рамки, а женщина в них существует. «Ты будешь отвечать за чувства, я – за мысли; например, я думаю, достаточно одного Бога, и пусть он будет мужчиной».
Женщины и мужчины, которые прошли путь отрицания (via negative), почувствуют ловушку, но более молодые пары могут ее не заметить. Пост-феминистское поколение получило большой ресурс независимости от феминистских вложений своих предшественников. Что молодой женщине необходимо исследовать в вопросе «патриархальной тирании», когда она соглашается на подобные условия – надежность благополучного замужества и независимость одинокой девушки, самостоятельно зарабатывающей на жизнь? Большинство дочерей феминисток (включая мою любимую взрослую дочь) мало что знают о борьбе за равноправие женщин. Я встретила несколько старшеклассниц, которые думали, что дело было в нежелании носить корсет и лифчик. Такое невежество позволяет им оставаться в наивной уверенности, что возможно одновременное существование победы независимости феминисток и надежности прежнего патриархального соглашения. В таких девичьих мечтах нет противоречия между развитием их собственной ярко выраженной идентичности и, в то же время, сохранения их безопасности и защищенности в условиях финансово благополучного брака. Они все еще не прошли путь отрицания. Они думают, что знают, что такое любовь. Пустые мечты также являются ловушкой для молодых мужчин, которые слишком долго соблюдали до-феминистское соглашение. Они идеализируют условия прежнего контракта и охотно подписывают его. Я буду твоим героем, проводником, защитником, а ты будешь Королевой в Доме, Матерью, которой я, наконец, могу управлять. К чему ни один из партнеров не бывает готов, так это к гегелевской силовой игре в хозяина/раба, запутанность которой рано или поздно станет причиной расторжения сделки. Полученное этим поколением образование является настолько недостаточным в области психологии и философии, что у некоторых существует некая идея эмоциональной оплаты любви. Она скрывает взаимное соглашение, чтобы оставаться в неведении. С точки зрения женщины, такая сделка предполагает, что она остается ребенком. Я буду с тобой, пока ты будешь содержать меня, и моя эмансипация не обсуждается. С мужской точки зрения это означает необходимость пожизненного поддержания героического образа, иногда ценой собственного здоровья.
Возвращение к зависимости – это естественная защита от боли осознания себя отдельной личностью. Однако, чтобы обрести мудрость души, мы сначала должны понять, что даже самые прекрасные отношения не могут уберечь нас от предназначенного человеку одиночества. Существует духовная потребность расправить крылья; Жан-Поль Сартр выразил это как максимально лаконично: мы приговорены к свободе.
Идиллическая мечта о неуязвимой родительской защиты от всех враждебных сил полезна в начале жизни. Мамочка и Папочка поддерживают домашний очаг, где Ребенок защищен от опасностей как внешних, так и внутренних. Однако такие психологические дивиденды благоприятны только до тех пор, пока зависимость является естественной из-за детской хрупкости или болезненности. Романтичная девушка мечтает выйти замуж за героя, чтобы возвратить себе чувство безопасности. Или ее муж, который считает, что может купить себе мать, которую он сможет контролировать. Оба они жертвы непроверенного мифа, который охраняет их незрелость. Взрослый человек, не сумевший вырасти, старается восстановить ситуацию, где можно получить многое, взамен отдав малое. Велика вероятность, что такие люди также воспитают своих детей таким образом, что они не смогут повзрослеть.
Сочувствие, с которым общество относится к таким недугам и лишениям, всегда было и остается надежным критерием оценки уровня его цивилизованности. Все развитые культуры, некоторые в большей степени, предлагают систему поддержки тем, кто действительно попал в беду. Как бы там ни было, подобные системы подвержены влиянию коррупции и нуждаются в постоянном контроле, чтобы укрепить «страховочную сетку» (или надежность среды), предназначенную для обеспечения возможности обращаться за сочувствием тем, кому это действительно нужно. Это принципиально важно для того, чтобы остановить злоупотребления не отвыкших от заботы, манипулирующих людей. Направление психологии развития, которое ставит нашего внутреннего раненого ребенка в центр нашего сознания, вообще никому не помогло. Как раз наоборот, оно дало слова и способы для искажения большинства естественных проявлений общества, в том числе природного сочувствия, свойственного большинству людей. Теория «устойчивого развития» начинается со способности отличать манипулирование инфантильных взрослых от призыва о помощи, осуждение – от установления справедливости.
«Мягкость» не значит «незрелость»
Ролан Барт в своих лекциях, прочитанных в College de France, настойчиво утверждал, что воспитанность, мягкость, деликатность в общении обязательны для создания сообщества. Феминизм также заставил его понять, что превознесение качеств, которые считаются материнскими и женскими, может обернуться против него самого, обесценивая его интеллект и скрыто нападая на его гомосексуальность. Его подозрение было правильным. Проблема заключается не в строгой дихотомии мягкости и жесткости. Для проявления этих архетипических качеств есть свое время и место; мягкость свойственна всему, что связано с материнством; жесткость – всему, что связано с войной. По мнению Барта, если один из полюсов обесценивается, нарушается общий психический баланс. Ранимость всегда сопровождает открытость, которая является непременным спутником сострадания. Именно эту уязвимость человек может отрицать из страха показаться слабым, хрупким, маленьким, неспособным сказать «нет», незащищенным, позволяющим собой манипулировать: другими словами, из-за того что демонстрация слабости типична для детей, женщин и – Барт был прав – гомосексуалистов. Когда жесткость стала олицетворением мужской силы, а мягкость – женской слабости? Кто мог захотеть идентифицироваться с обесцененным качеством? Теряется обязательный баланс Инь и Ян, что приводит к катастрофическим последствиям для души.
«Дом» – это место, которое содержит все, что придумали люди для избежания физического истощения. В нашей постоянной борьбе за выживание нам нужна крепость, чтобы обеспечить защиту, еду, кров и тепло. В то время как телу требуется тепло, пища и защита, душе необходима атмосфера, где сердце найдет себе убежище, тихий уголок, место для спокойного отдыха. Обычно это называют «уютом». Без способности людей проявлять нежную заботу друг к другу человечество могло оказаться вымершим. В нашей культуре существует все меньше мест, которые можно назвать домом для души, моментов, людей и ситуаций, где можно избавиться от доспехов и сложить оружие. Культура, которая разделяет людей на «победителей» и «неудачников», порождает новую разновидность острой тревоги, которая нарастет во всех развитых обществах.
Психология часто приобретала сексистскую направленность, которая ценит жесткость, жертвуя мягкостью; произошла ужасная путаница между понятиями «мягкость» и «незрелость». Например, большее значение приобрели сексуальные возможности (как выражение мужественности), в то время как нежность (типично женская форма общения) постоянно недооценивается или просто игнорируется. Существует множество исследований, которые демонстрируют значимость – для развития речи и умственных способностей – прикосновений, объятий, поцелуев, ласковых прозвищ, шутливых заигрываний – всего того, что до сих пор считалось связанным с детским развитием. Распространенный стереотип заключается в том, что ласка главным образом необходима не мужчинам (прилетевшим с Марса), а женщинам (потому что мы с Венеры).
Конечно, женщинам свойственна потребность (но не обязательно отождествлять это с женщиной) дарить любовь, заботу и ласку, потому что они хотят такого же отношения к себе. Это распространенная психологическая уловка – давать другим то, в чем мы нуждаемся сами, надеясь на взаимность. К сожалению, так как это продолжалось очень долго (что женщины вынуждены были быть дающими), ценность их дара потерялась. Женщины открывали душу, потому что все, что они могли, это быть беспомощными и зависимыми. Может быть, только когда человек столкнется с последствиями полного уничтожения мягкости, ее значение будет оценено по достоинству. Для меня это был околосмертный опыт – осознать, что хотя я женщина и феминистка, я невольно поддерживала шовинистские склонности этого общества и предпочитала силу и логику способности сопереживать и быть нежной. Теперь это не так. Однако я до сих пор считаю, что пока женщины лишены силы влияния, чувствительность и сопереживание будут оставаться на нижней ступени в шкале социальных ценностей. В контексте такого обесценивания проявления мягкости и доброты будут рискованными. Когда баланс нарушен, сочувствующее поведение может быть неверно истолковано кем-то как звериное проявление подчинения и ошибочно воспринято как признак слабости.
Только когда я была больна и оказалась одна в реанимации, в ожидании смерти, полностью лишенная теплоты и нежности, я оценила всю важность песни, которая была спета той, кто тогда заботился обо мне, пока я была в ее объятиях. Ее голос, привычки, запах, прикосновения, ее добрая душа показали мне незаметные на первый взгляд качества, которые были действительно волшебными. До тех пор, пока допускается несознательное отношение к сексизму, ее доброта будет как пакетик сахара в кофейном магазине: ненужная добавка, бесплатное и принимаемое как должное приложение. Если представить, что сахар, мед и шоколад стали редкостью, мы бы увидели, что их цена растет. Учитывая, что унция перца когда-то стоила больше чем унция золота, легко представить, как быстро кусочек сахара, унция шоколада, ложка меда стали бы востребованным товаром, если бы все сладости стали дефицитными. Пока материнские качества бессильны, принимаются как нечто само собой разумеющееся, они как пакетики сахара, предложенные по сходной цене. В то время как оба пола становятся все более свободными для развития и эроса, и власти, значение чувствительности в отношениях будет неуклонно расти в экономике либидо.
Если когда-нибудь понятие чувствительности вернется в психологические теории, она будет непременно переведена на язык профессиональных терминов. Психологи будут находить все новые слова, которыми они могут вооружиться; что-то из серии «иммунологическая активизация позитивных взаимоотношений» или «различные вариации «эффекта куриного супа». Нейробиологам, возможно, стоит поискать нейротрансмиттер (передатчик нервного импульса), который отвечал бы за чувствительность до того, как психологические теории рискнули дать ему название и пересмотрели его значение. Чувствительность лежит в основе материнского инстинкта, требующего защищать жизнь на том этапе, когда она слаба, хрупка и нуждается в этом. Все люди, когда они ранены, подавлены, одиноки, разбиты, нуждаются в нежной заботе. Когда сексизм отступает, материнские качества признаются в большей степени «человеческими», чем исключительно материнскими, и архетип матери переживает процесс «потери пола», естественного освобождения от иллюзий о роли матери, таких привычных для определенного типа семейных ценностей.
Разберите деревянный крест, если нужно дерево
Если первая ошибка традиционной психологии заключается в излишнем связывании пола с архетипом матери, то вторая – в идее, что роль матери предполагает с ее стороны жертвы и зависимость. Такое понимание обязанностей матери представляет собой большой обман: нет такого ребенка, которому нужна порабощенная мать при незрелом и ненадежном муже. Общество в течение долгого времени терпимо относилось к тому, что мужчины нуждаются, чтобы женщины были привязаны к дому 24 часа в сутки. Если женщина не одинока или не беременна, то, по крайней мере, она должна быть чем-то занята и загружена работой. Психология разработала теории, чтобы приспособиться к этому невротическому взгляду. Терпимость к такой паранойе оправдывается теориями о мужской тревоге по поводу отцовства, или «естественным» стремлением мужчин к сексуальному контролю, или их собственническими чувствами к детям, или завистью к материнству, или мужскими генами. Но очень редко – устаревшими традициями, которые допускают превращение жены в объект. Психология все еще испорчена столетиями пренебрежения к женщине, которое ограничило ее ролью матери ради чувства защищенности у взрослых мужчин, и сделала такое положение вещей образцом нормальности. Наш традиционный миф о мамочке настолько силен и въедлив, что женщины, в том числе женщины-психологи, не глядя покупаются на выдумки о жертвенном материнстве, и сами участвуют в этом. Ужас такой ошибки заключается в том, что даже жертвенность матери не удовлетворяет потребностей ребенка, потому что она вредит процессу становления идентичности. Разве ребенок захотел бы идентифицироваться с рабыней? Неудивительно, что в слишком сексистских культурах родиться женщиной считается проклятьем. Как такие неравноправные общества до сих пор отказываются воспринимать, что быть сыном рабыни, мужем рабыни, отцом бесполезной дочери уже само по себе проклятие? Такие мужчины покалечены, лишены возможности идентифицироваться с половиной своих унаследованных способностей.
Любая ортодоксальная религиозная система – христианство, мусульманство, иудаизм и др. – является прекрасной иллюстрацией того, чем неприятие феминизма оборачивается для психологии человеческих отношений. Положение жены в консервативных обществах на сегодняшний день в действительности хуже, чем положение домашнего раба в Древнем Риме времен императора Адриана. Традиции, обычаи и законы предоставляли лучшую защиту домашним рабам в Древней Греции, чем сегодня женщинам в некоторых наиболее деспотичных патриархальных обществах. Император Адриан приговорил свободно рожденную женщину к изгнанию, потому что она была слишком жестока к своим рабам. Когда мы думаем о «рабстве» эпохи античности, мы путаем положение военнопленных, которые до смерти работали на рудниках, и домашних рабов, правовой статус которых в действительности был совершенно иным. Домашний раб мог накопить денег и выкупить свою свободу. Его статус в период правления Адриана был во всех отношениях лучше, чем положение женщины в соответствие с традициями многих консервативных вероисповеданий сегодня. Последствия патриархального давления на женщину очевидны и многократно зафиксированы, но гораздо меньший акцент делался на ослаблении мужской психики вследствие мужского контролирования женщин. Свергнутая королева поддерживает бессильного или слабого короля; угнетенные женщины воспитывают неполноценных сыновей; хрупкость и безотчетный страх лишает мужчин-шовинистов опыта настоящей любви. Между хозяином и рабом не может быть любви, как точно выразился Гегель.
Примеры жертвенного материнства до сих пор встречаются повсюду в нашем предположительно пост-феминистском обществе, потому что такая схема приемлема и незаметна. Психологические научные школы не свободны от заблуждений, им не удается понять, что мать может быть слишком заботливой, слишком уступчивой, слишком самоотверженной на пути обретения независимости. Я не говорю сейчас о том самопожертвовании, когда оно является осознанным выбором, решением отказаться от чего-то или поступиться чем-то, чтобы делать нечто важное, поддерживать семью, быть с детьми, пока они маленькие. Осознанный выбор – это не то же самое, что неосознанная пассивность, которая стоит женщине ее идентичности, ее либидо, ее способности жить полной жизнью.
Если предыдущие поколения женщин чувствовали и видели ограничения, навязанные их полу, то молодые девушки пост-феминистской культуры воспринимают свое стремление к материнству как порыв души и считают это свом собственным выбором, а не навязанным культурой. Вот как работает миф, становясь незаметным в бессознательном. Кажется, что это собственный выбор. Миф всегда носит культурный характер, но ощущается как личное, нечто, что переживается душой. Многие молодые женщины не понимают, что в наше время феминизм до сих пор актуален, хотя кое-кто хочет доказать обратное. Как и всякие масштабные изменения, установление равноправия полов требует более чем одного поколения, общества, пола, попытки осуществления. Этот процесс затрагивает несколько поколений, оба пола, множество культур, это глобальная задача, которая пока требует продолжительной работы, как стороны женщин, так и мужчин, как психологов, так и политиков.
Это твоя мать: Тебе не избавиться от нее
Сила угасающего мифа о матери, в котором она является прислугой для ребенка, имеет в основном психологическую подоплеку. В начале и конце жизни у человека появляются такие потребности, которые, конечно, требуют заботы и преданности. В традиционных сексистских обществах забота о младенцах, стариках и больных обязательна; женщины занимаются этим безвозмездно и – самое главное – незаметно. Благодарности не требуется. В качестве бонуса женщину иногда возводят в ранг Мадонны, но большую часть времени она унижена. Традиционное мировоззрение также ставит знак равенства между биологической матерью и архетипической Великой матерью. Это вынуждает каждую женщину играть с детьми архетипическую роль, независимо от того, является она матерью или нет. Первый шаг к разрушению бесполезного мифа о матери состоит в отделении материнских обязанностей от четкого определения пола.
Я знаю одного инженера пенсионного возраста, который намного лучше справляется с обязанностями матери по отношению к трем своим внукам, чем его дочь. Дети чувствуют себя более счастливыми, защищенными, лучше накормленными и образованными в большом уютном доме их деда, чем в шумной, неубранной квартире их матери. Они проводят будни под добросовестным присмотром дедушки, а выходные с матерью. Она очень занятая женщина, работающая, молодая, социально и сексуально активная. Ее отец – человек добрый, любящий домашний уют, с хорошим образованием. Все устроилось так, чтобы потребности детей были удовлетворены. До сих пор мать чувствует свою вину, которая высказывается психотерапевту, школьному психологу, подругам, за то, что детям, даже если они не говорят об этом, возможно, не хватает ее внимания. Это ошибка: ее дети получили бы меньше материнской заботы, если бы они остались со своей биологической матерью, а не с дедом.
Путаница между архетипическими и биологическими обязанностями может дорого обойтись обществу, особенно культуре вроде нашей, где недостаток материальных возможностей матери ощущается остро и затраты на проживание постоянно растут. Слишком сильная связь архетипической роли с биологической приводит к расточительству, неполноценности и беспричинному чувству вины. Мы легко забываем, что архетип матери (как и любой другой архетип) не зависит от пола. Когда в отношениях архетипы меняют половую принадлежность, становится сложно даже поговорить об этих переменах. Как такое объяснить: моя мама на самом деле папа, и мой папа больше похож на маму? Это относится и к парам. Изменения могут быть негативными, когда мы принимаем то, что архетип следует за стереотипом, как описано в следующем примере.
На самом деле тебе не нужен любимый человек, тебе нужна мать
Моя девушка всегда просит оказать ей какую-либо помощь: практическую, финансовую, эмоциональную, интеллектуальную. Она говорит, что хочет, чтобы рядом был сильный мужчина, потому что она хочет быть женщиной. Проблема заключается в том, что я не считаю, что ей вообще нужен мужчина. Я считаю, что стал ей мамой, которая ее балует и дает все, что она хочет. Поначалу мне казалось, что я попал в капкан роли любящего папы. Все еще хуже: ей нужна мамочка! Наши отношения не были похожи на нормальные отношения. Это связь мать-дитя.
Психологический контракт между любящим папочкой и его подружкой основан на деньгах. Это древняя сделка, в которой обе стороны, как правило, точно знают, что покупается и продается. Отношения между доброй мамой и ее любимым ребенком привлекают меньше внимания, потому что психологическая связь основана на чем-то большем, чем деньги: позволь мне оставаться ребенком, я дам тебе чувство контроля, и никто не узнает об этом. Это происходит до тех пор, пока есть игроки, и до тех пор, пока «Мать» не осознает, что архетип не зависит от пола.
На первой терапевтической сессии я задала вопрос молодой, замученной и обессиленной матери троих детей. «Вы считаете, что ваша семья настаивает на том, чтобы вы выполняли обязанности прислуги, или вы чувствуете, что можете таким образом участвовать в семейных делах?» Я была удивлена ясностью ее ответа: «Мои дети, кажется, чувствуют мою слабость. Они знают, что я возьмусь за любое дело. Что еще важнее, я думаю, они считают (и я действительно так поступаю), что я делаю больше, чем нужно, чтобы сделать вид, что у меня есть цель в жизни». Она продолжала говорить, что не представляет, откуда появилось эта беспомощность, что она была независимой и сильной. Она знает только, с чего это началось – с материнства. Она чувствует, что любовь к детям и мужу теперь стала пропадать.
Следующий пример – история взрослого сына, который хочет, чтобы его мать не была настолько ограничена навязчивой материнской заботой.