Воскресение Христово видевше. Священник Вячеслав Синельников
Добавлено: Вс мар 25, 2018 10:30 pm
Отношение язычников. Свидетели правды
Древний портовый город на западном побережье Малой Азии смотрит на узкий залив, выходящий в Эгейское море. Перед нами Смирна – естественный конечный пункт большого торгового пути в долине реки Гермий. Большой город подобен венцу галерей, представляющих собой круг красивых зданий, в виде диадемы окружающих кольцом вершину горы Пегас. Жилища бедных и палаты богачей, суды, гимназии, театры, храмы… Узкие улицы тщательно вымощены каменными плитами, на перекрестках размещены бассейны для общественных нужд. Перед нами предстают величественные портики, ряды колонн, конные статуи вокруг обширной стадии – большого ристалища, стадиона, окруженного каменным амфитеатром, на скамьях которого в языческий праздник Терминалий6) теснится чуть ли не весь город.
Рим. Колизей. Место мученического подвига первых христиан
Скамьи идут по кругу, а внизу у самой арены – места наиболее почетных лиц. Крыши нет, но над многими местами раскрыты шатры из алой материи, что дает удивительное освещение. Для прохлады бьют душистые фонтаны. Внизу, над покрывающим сбоку пол высоким настилом – подиумом7), раскинут балдахин областного правителя. Сто двадцать девять лет назад, в 26 г. н. э. горожане подали прошение императору Тиберию, великому понтифику, и Смирна построила второй азиатский храм кесарю8). С тех пор культ в честь правящего императора стал «гордостью» Смирны.
Провинциальный наместник Асии, проконсул9) Стаций Квадрат торжественно воссел на возвышение в субботу, за семь дней до мартовских календ в 17-е лето правления августейшего императора Антонина Пия10) – «божественного» кесаря, и начал суд11).
При появлении арестованного седовласого старца поднялся такой шум, что невозможно было расслышать ни одного слова. Подсудимый стал перед проконсулом. Стаций Квадрат начал допрос строго официально. Проконсул спросил: «Ты ли Поликарп?» – и, получив утвердительный ответ, стал убеждать ею отречься, говоря: «Уважь свою старость», – и прочее, что им привычно говорить: «Клянись счастьем12) кесаря, одумайся, скажи: «Смерть безбожникам!» … Поклянись, и я отпущу тебя; хули Христа»13). Поликарп ответил «Восемьдесят шесть лет служу я Ему и никакой обиды не потерпел от Него: как же я могу похулить Царя моего, Который спас меня?» Проконсул продолжал склонять Поликарпа к отречению: «Поклянись же гением кесаря, и я отпущу тебя». Тогда Поликарп заметил «Напрасно ты делаешь вид, что не понимаешь меня, предлагая поклясться гением кесаря. Если ты не хочешь понять меня, я скажу ясно. Слушай: я христианин. А если желаешь узнать, что такое христианин, то назначь особый день и выслушай»… «У меня есть звери, – сказал проконсул, – я тебя им отдам, если не отречешься. А если зверей не боишься, то я сожгу тебя». Поликарп ответил, что огонь временный, который через несколько часов погаснет, не страшен по сравнению с огнем вечным. «Что ты медлишь? Делай, что тебе угодно». Тогда проконсул приказал объявить через глашатая: «Поликарп признал себя христианином». Услышав это, толпа разразилась криками ярости: «Поликарп – учитель Асии, отец христиан; он отвергает наших богов»… Собравшиеся в безумии требовали, чтобы на Поликарпа выпустили льва, но этого не дозволяли правила, потому что бой со зверями уже закончился. Тогда народ закричал, что Поликарпа следует сжечь, – и в этом смысле состоялся приговор проконсула… Скоро костер был готов. Для христиан было трогательно видеть, что престарелый епископ, раздевшись, сам стал снимать обувь (прежде его разували верующие). Когда он разделся, его хотели пригвоздить к столбу. Но священномученик, отклонив это, сказал: «Оставьте меня так. Тот, Кто дает мне силу терпеть огонь, даст мне силу и без гвоздей остаться на костре неподвижным». Затем он произнес краткую благодарственную молитву Господу за то, что Спаситель удостоил его чести мученичества. По окончании моления зажгли огонь, но пламя образовало дугу вокруг Поликарпа и не касалось тела мученика. Тогда по приказанию проконсула палач заколол Поликарпа, а тело его сожгли на костре, так что христиане могли собрать лишь драгоценные останки своего епископа.14)
Кто такие эти самоотверженные, верные, стойкие люди? Кто, презрев мучения, взошел в горний чертог, чтобы в воскресный день праздновать с небесной Церковью святую Пасху? Почему священномученик Поликарп Смирнский15) не убоялся страшной смерти? Греческое словоμάρτυς; «мученик» означает в то же время «свидетель». Мученики – свидетели Воскресения Христова, свидетели Истины!
Восстанием из мертвых нам дарована вечная жизнь, поэтому Воскресение есть предмет постоянного торжества Церкви, неумолкающего ликования, достигающего вершины в день Пасхи. Поликарп не боится временных мук, имея в себе вечную жизнь во Христе Иисусе. И страдание мученика есть победа над тиранией беспощадной смерти: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!»
Если бы Спаситель не воскрес, если бы правым оказался первосвященник Каиафа, а тетрарх Ирод Антипа и префект Понтий Пилат были бы мудрыми, то наш мир оказался бы полной бессмыслицей, царством зла, обмана и смерти. Но Он попрал «смертию смерть», и «Воскресение Христово… для нас источник размышления, удивления, радости, благодарности, надежды, всегда полной, всегда новой…, сколь часто ни черпали из него; оно есть вечная новость».16)
«Христиане… ведут начало… от Иисуса Мессии, – пишет в апологии17)императору Адриану святой Аристид, афинский философ. – Этому можно научиться из Евангелия, которое в недавнее время перед этим проповедовалось… Из него также и вы, если прочитаете его, познаете силу, которая есть в нем… Иисус имел двенадцать учеников, чтобы привести в исполнение Свое домостроительство. Он был пронзен иудеями и умер, и погребен, и передают они, через три дня воскрес и вознесся на небо. И затем эти двенадцать учеников разошлись по известным странам мира и проповедовали о Его величии с полным смирением и кротостью. И посему также те, которые ныне веруют в эту проповедь, именуются христианами, каковые общеизвестны».18)
Христиане – граждане Небесного Царства, люди, непрестанно пребывающие перед судом падшего мира, освящающие его светом Воскресения, сияющего в их просветленных душах, – соль земли! Блистательное выражение этого мы видим у неизвестного автора «Письма к Диогнету», апологета II века.
«Христиане, – говорит он, – не разнятся от других людей ни страной, ни языком, ни житейскими обычаями. Но, обитая в греческих и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаю местных жителей в одежде, пище и всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем отечестве, но как пришельцы. Для них всякая чужбина – отечество и всякое отечество – чужбина. Они во плоти, однако живут не по плоти. Находятся на земле, однако они граждане небесные. Повинуются существующим законам, однако жизнью своей превосходят самые законы. Они любят всех, однако всеми бывают преследуемы. Их не знают, однако осуждают. Их умерщвляют, однако они оживотворяются. Они бедны, однако всех обогащают. Всего они лишены и во всем изобилуют. Словом сказать, что в теле душа, то в мире христиане. Душа распростерта по всем членам тела, а христиане – по всем городам мира Душа заключена в теле, но сама держит тело: так и христиане, заключенные в мире, как в темнице, сами сохраняют мир. Бог Сам указал место христианам, место, которое и останется за ними.»19)
Посмотрите, сколь прекрасные люди проливают кровь как «свидетели Истины». Их чистый образ отражает силу и свет Воскресения. Христиане носят в своих сердцах Победителя смерти, и поэтому свидетельство бессмертия не прерывается. Мученичество Игнатия Антиохийского20), Поликарпа Смирнского, Иустина Философа21) и бесчисленного сонма других… В лаконических «актах мучеников» нет ни пафоса, ни восторга – неверно сводить смысл мученичества к геройству: таких людей-героев имели все религии, и если бы истина идеи определялась числом жертв, то каждая могла предъявить своих. Христианский мученик – не герой, а свидетель: принятием страданий и смерти он утверждает торжество победы Искупителя. В Нем, воскресшем Христе, он уже получил воссиявшую из гроба нескончаемую жизнь и поэтому не страшится смерти. Мученичество есть светлая, всепобеждающая уверенность в победе, одержанной Христом. Мученичество есть бесспорное доказательство самого главного христианского утверждения: Воскресения из мертвых Христа Спасителя22)
Отношение язычников. Античные авторы
Почему столь обильно текла кровь «свидетелей»? «Начало христианства было «дурной» рекомендацией для него. Что можно было сказать о христианах худшего, чем то, что говорил о них в своих «Анналах» Тацит (XV, 44)? Пилат имел полномочия царской власти и казнил Иисуса Христа. Следовательно, какое могло быть снисхождение тем, которые поклоняются казненному Пилатом? Никакого. «Христиане как Богу поклоняются Тому, Кто как преступник казнен римским законным прокуратором», – вот какой был взгляд на христианство как на религию в официальных сферах государства..»23) Поэтому античные писатели говорят так мало, так высокомерно и так враждебно.
Плиний Младший и Император Траян
Гаи Светоний Транквилл родился в начале 70-х годов н. э. Его отец был войсковым трибуном24), и молодой аристократ получил хорошее образование В начале своего царствования император Адриан25) сделал Светония своим советником по переписке26), но через несколько лет уволил за непочтительное отношение к императрице Сабине. Придворная служба открыла Светонию доступ к государственным архивам, и он написал «Жизнеописание двенадцати цезарей»27), опубликовав его в восьми книгах в 120 г. н. э. Автор сосредоточил внимание не на историческом процессе, а на тех лицах, которые казались ему движущей силой истории. Это подробный рассказ об императорах; Гай Светоний Транквилл передает как хорошее, так и дурное о каждом кесаре, то вдаваясь в самые интимные подробности их жизни, то ограничиваясь сухим перечнем правительственных актов и основных событий28). Все прочее, что происходит на огромных пространствах империи, проникает в рассказ Светония лишь глухими отголосками; свершившееся в отдаленных районах для него малозначительно. Говоря о расширении империи, он сухо сообщает, что такие-то области обращены в провинции, или в лучшем случае определяет их пространство и положение.29)
В пятой книге, повествуя о деяниях «божественного» Клавдия30), Светоний весьма лаконично пишет: «Ликийцев за пагубные междоусобицы он лишил свободы, родосцам, покаявшимся в былых провинностях, вернул свободу. Жителей Илиона как родоначальников римского народа он навеки освободил от подати, огласив написанное на греческом языке старинное письмо, в котором сенат и народ римский предлагал царю Селевку дружбу и союз только за то, чтобы он предоставил соплеменникам их, илионянам свободу от всяких поборов. Иудеев, постоянно волнуемых Хрестом он изгнал из Рима. Германским послам он позволил сидеть в орхестре, так как ему понравилась их простота и твердость: им отвели места среди народа, но они, заметив, что парфяне и армяне сидят вместе с сенаторами, самовольно перешли на те же места, заявляя что они ничуть не ниже их ни положением, ни доблестью…»31)Обыкновенное перечисление событий, и среди прочих – простой факт: «Judaeos impulsore Chresto assidue tumultantis Roma expulit» – «Иудеев, постоянно волнуемых Хрестом, он [Клавдий] изгнал из Рима». Но как этот факт ценен! Маленький штрих на огромном полотне, но – точно в ожидаемом месте! Апостол Павел, во время второго путешествия прибывший в Коринф, остановился у иудея Акилы, незадолго до того пришедшего с женою своею Прискиллой из Италии, так как «Клавдий повелел всем иудеям удалиться из Рима» (Деян. 18:2). В числе тех евреев были, без сомнения, и последователи Христа, – такие, как упомянутые Акила и Прискилла.
Но почему Светоний, как и Тацит, пишет имя Спасителя через «е» – «Хрестос»? «Значительное большинство ученых полагает, что под «Сhrestus» разумеется именно Христос Светоний писал тогда, когда христиане уже были известны под их собственным именем, но бесспорно, что Иисуса Христа называли иногда Хрестом. Такое название (Сhrestus, а не Сhristus) объясняется колебанием между древним этацизмом и новым итацизмом.32) И во всяком случае, «Хрестос» (Χρηστός; – полезный) в устах греков звучал понятнее, чем «Христос» (Χριστός; – Помазанник). Еврейское «Маsiah» (помазанник) и сирийское «Мsiha» более соответствует другому греческому слову ἠλειμμένος – помазанный, тогда так: χριστός; буквально значит – натертый, обмазанный. Поэтому нет оснований предполагать, что дело идет о каком-то особенном Хресте, а не об Иисусе Христе…»33) Тем более что далее, в шестой книге, описывая время правления императора Нерона34), Гай Светоний Транквилл уже совершенно точно дает имя последователей святой веры: «…Всенародные угощения заменены раздачей закусок; в харчевнях запрещено продавать вареную пищу, кроме овощей и зелени, а раньше там торговали любыми кушаньями; наказаны христиане, приверженцы нового и зловредного суеверия; запрещены забавы колесничных возниц, которым давний обычай позволял бродить повсюду, для потехи обманывая и грабя прохожих…»35) Но почему историограф пишет о православных в столь отвратительном контексте?!
Откуда столько неистовой злобы в кратких словах Светония: «Аfflicti supliciis Christiani, genus hominum superstitionis novat ac maleficae» – «наказаны христиане, приверженцы нового и зловредного суеверия»?36) Почему в таком же духе высказывается и образованнейший Корнелий Тацит37), долгое время заседавший в Сенате и возведенный в консульское достоинство? Почему занимающий едва ли не первое место в ряду римских историков по богатству исторического материала, стройности изложения и красоте слога Тацит, описывая последствия пожара Рима при Нероне, пишет столь жестокие слова: «Нерон… предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Аuctor nominis eius Christus, Тiberio imperitante, per procuratorem Pontium Pilatum supplicio affactus erat. Христа, от имени Которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время, это зловредное суеверие38) стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев.»39) Обращает на себя внимание такая деталь повествования. Говоря о христианах, Корнелий Тацит уточняет: «Все они были обличены не столько в поджоге города, сколько в оdio humani generis – ненависти к человеческому роду…»40) Почему так? Почему светлая Воскресения проповедь названа «гибельным суеверием»? Почему самых лучших людей считают «человеконенавистниками»?
Ненависть к человеческому роду… Что иное может подумать о христианах античный обыватель, если прочтет, например, «Татиана речь против эллинов»? Созерцая развращенное языческое общество, христианский апологет пишет: «Красноречие вы употребляете на неправду и клевету; за деньги продаете свободу вашего слова и часто, что ныне признаете справедливым, то в другое время представляете злом. Поэзия служит у вас к тому, чтобы изображать битвы, любовные похождения богов и растленность души. Что хорошего приобрели вы от философствования? Кто из отличавшихся в нем был чужд тщеславия? …Не должны привлекать вас торжественные собрания философов, которые противоречат сами себе и болтают, что каждому придет на ум… Один другого ненавидит, спорят между собой о мнениях и по своему тщеславию избирают себе высшие места… И как вам не стыдно клеветать на честность наших женщин, когда у вас столько женщин… пустейших и развратниц, столько преступных мужчин?»41)
Люди античности живут в тесном общении, открыто соблюдают одни и те же нравы и обычаи и мало разнятся друг от друга в своих потребностях и средствах их удовлетворения. Со своей стороны христиане и в домашнем быту, и в общественной жизни не следуют привычкам невежественной толпы и умствованиям аристократичной интеллигенции. Отвращаясь от мифологии с ее непристойными нелепостями, от безнравственного искусства, порабощения плоти и распутства, от философии с ее противоречиями, разногласиями и пренебрежением к истине, они живут светом Воскресения, сияющим в их просветленных душах. Тогда язычники спрашивают: «Почему они не такие, как все?» И сами себе отвечают: «Потому что человеконенавистники! Ведь не будем же мы отвергать все великие достижения античного мира Мы же живем полной мирской жизнью!»
Гибельное суеверие… Христиане как Богу поклоняются Тому, Кто как преступник казнен законным римским прокуратором! Какое может быть снисхождение тем, которые поклоняются приговоренному к смерти?42) Нет более позорной казни, как через распятие на кресте. Так в провинции наказывают государственных преступников и рабов. Кому они поклоняются? Что они исповедают? Доколе стоит мир, люди умирают и истлевают в гробницах. Христиане же утверждают, что Он воскрес! Как можно с этим согласиться? Они – люди, исповедующие «новое и зловредное суеверие…»
Кроме «ненависти к человеческому роду» и исповедания «зловредного суеверия», «на христиан падает обвинение в безбожии – не в юридическом смысле, а в буквальном, примитивном смысле, в смысле людей неверующих, не признающих «богов». Это обвинение проистекало из того факта, что христиане не кланялись «богам-идолам», не приносили им кровавых жертв: Затем следует обвинение в так называемых тиэстовских вечерях; выражение это имеет связь с известной легендой о царе Тиэсте, который, желая испытать всеведение Юпитера, предложил ему зарезать собственного сына. Это народное представление о таинстве Евхаристии. Передавали, что христиане питаются какою-то кровью, следовательно, они закалают младенцев. Если же они и говорят о каком-то хлебе то это значит только, что они посыпают младенцев мукой, чтобы убить их более смелою рукой. Третье – самое гнусное обвинение в эдиповских смешениях… В основе термина лежит известная легенда об Эдипе и его позорном браке с матерью. Основой для обвинения христиан в этом преступлении послужили вечери любви, Подозревали, что христиане на своих собраниях предаются страшному разврату, дальнейшим последствием чего является уничтожение детей. Выходило, что они – развратники, человеконенавистники, безбожники. Подозреваемые в таких преступлениях христиане являлись в глазах простого народа ненавистными для богов и потому виновными во всех общественных бедствиях. В Африке даже сложилась пословица: «не дает Бог дождя, так пойдем на христиан». Разольется ли Тибр до городских стен – «христиан ко львам». Вставал вопрос: да может ли быть что-нибудь доброе от такого народа, не подлежит ли он истреблению?»43)
Воскресение Христово… В религии римлян вера не имела такого значения, как в христианстве. Интеллигентный язычник вполне мог считать своих «богов» за выдумку. Ведь религия римлян состояла не в убеждении, а в выполнении узаконенного культа, формального церемониала. А культ легко воздать и без веры… При столь легком отношении к своим убеждениям государственные люди Рима не могли оценить значения христианства. Обагряя землю кровью, мученики пробуждали глубокий интерес к вопросу истинности веры и своим личным примером показывали окружающему их языческому миру, что подлинная религия есть дело настолько важное, что лучше пожертвовать самой жизнью, чем изменить ей. Мученики, не прибегая ни к каким аргументам, предлагали свою кровь в доказательство истины. Мученики – проповедники Воскресения, продолжатели апостольского служения, и эту миссию они исполняют как (μάρτυρες – свидетели.
^ Отношение язычников. Драгоценные подробности
Сенека44) выразился, что во всяком случае мудрый человек должен соблюдать обряды не потому, чтобы они были угодны Богу, а потому что это предписывает закон…»45)
На момент явления христианства в Римской империи под покровительством законов процветали самые разнообразные религии, часто совершенно нелепые. Поэт Ювенал46) зло высмеивал увлечение римлян экзотическими восточными культами. Зачем же нужна была столь упорная трехвековая борьба с христианством, под конец совсем безнадежная и бессмысленная?
Апостолы Павел и Варнава перед проконсулом Сергием Павлом
За разъяснением обратимся к традициям первых веков нашей эры. Для античного человека религия – это не предмет частного характера, не вопрос его личного выбора, но дело семьи, рода, государства. Отказаться от национальных богов для него значило отречься от семьи, родины – стать изменником, стать неблагонадежным. В свою очередь Рим традиционно сохранял своих богов, древнюю национально-политическую религию, но поддерживал ее лишь как торжественный ритуал, как до мелочей разработанный культ, имевший, прежде всего, общегосударственное значение. Число храмов в Риме было громадным; более пятидесяти долин, посвященным богам, назывались fana – т. е. местами посвященными божествам в стенах Рима находились тридцать две священные рощи, местности – loci – роща Весты, нимфы Егерии, Фурины, Юноны, Люцины и др. Но это была не система верований: населявшие империю люди могли верить в чужих богов. На громадном пространстве подчиненных областей власть весьма равнодушно взирала на поклонение каким угодно богам, богиням и даже животным, лишь бы этот культ был дозволен. От всех подданных Рим требовал только одного – внешнего участия и его национальном государственном культе как выражения лояльности, как изъявления преданности интересам империи. Сжечь несколько зерен ладана, назвать императора «Господом», исполнить только обряд… вот все, что было нужно от гражданина. Культ не был вопросом истины. Исполнив, что требовалось, человек мог на досуге искать подлинной веры или смысла жизни, исповедовать любые убеждения Язычникам непонятна «Что худою сказать: Владыка (Κύριος) кесарь и принести жертвуй и остальное?»47)
Для христианина такой подход невозможен Для живущего в лоне воскресшего Христа объектом поклонения может быть только истина. Если для язычника в порядке вещей назвать императора Κύριος – Владыка, Господь, то для христианина Един Бог и Един Господь, Иисус Христос.48) Язычник может лицемерно принести официальное жертвоприношение, а затем тайком, но вполне искренне поклоняться своему любимому «запрещенному богу»: ведь римские власти дозволяли летально совершать отнюдь не все существующие в народе культы»49). Христианин же не может служить двум господам!50)Следовательно, компромисс пусть даже с формальным языческим обрядом – это отречение от Христа, отречение от вечной жизни, выпадение из Тела Христова, вечное проклятие. Остальной языческий мир смотрел иначе. В глазах законопослушного жителя Римской империи принципиальное поведение христиан вызывало лишь черное подозрение и неприязнь, потому что традиционное возливание вина и воскурение фимиама перед статуей императора считалось прямым долгом всякого благонамеренного человека. Клятва гением царствующего государя являлась сильнейшим заверением лояльности в устах верноподданного51), а ритуал служения языческим богам рассматривался как государственная обязанность.52)
В отказе со стороны христиан приносить жертвы узаконенным богам и клясться гением кесаря образованный римлянин видел бесспорную причину для обвинения в политическом преступлении. И тот, кто не живет светом истины, в ком не воцарился воскресший Христос, несмотря на добрые качества характера, все равно служит злу. Образованность и гуманность не мешали лучшим людям из язычников, даже в период торжества нравственных ценностей греко-римского мира, уничтожать добро и гнать истину. Характерный пример – письмо-современника Тацита и Светония, пропретора53) Понтийской провинции Плиния Младшего54) к «просвещенному» императору. Этот хорошо образованный и весьма достойный человек был назначен наместником Вифинии, лежащей вблизи южного берега Черного моря, где 55 лет назад проповедовал апостол Павел.
Римские областные правители со всей строгостью применяли декреты, воспрещавшие нелегальные, недозволенные сообщества – соllеgium illictum. Собрание христиан в церковь на молитву без одобрения и участия представителя власти не могло остаться не замеченным. Встретив во вверенной ему провинции многочисленных последователей нового учения, Плиний обращается за инструкциями к кесарю:
«Считаю своим священным долгом, государь, докладывать тебе обо всем, в чем я сомневаюсь, ибо чем можно лучше устранить мои колебания или рассеять мое невежество? Я никогда не участвовал в процессе над христианами55) и потому не знаю, какие их действия и в какой степени подлежат немедленному наказанию и какие требуют расследования. И немало я колебался, спрашивая себя, надлежит ли принимать во внимание возраст обвиняемого или должно одинаково относиться к юноше и старцу; надлежит ли простить раскаявшеюся или следует считать, что тот, кто раз сделался христианином, отречением искупить вины уже не может; наконец, что именно требует наказания: само ли название56) христианина даже при отсутствии преступления или только преступления57), присущие названию? А тем временем я придерживался по отношению к тем, которых ко мне приводили в качестве христиан, следующего образа действия: я спрашивал их самих, христиане ли они? Признавшихся расспрашивал во второй и третий раз, угрожая им муками; упорствующих приказывал казнить… Впрочем, они утверждали, что вся их вина… заключалась лишь в том, что в назначенный день на рассвете они сходились, поочередно обращались с молитвами к Христу как к Богу58) и обещали не присваивать себе чужого, не предаваться блуду, не обманывать, не злоупотреблять чьим-либо доверием. После этого они расходились и потом снова собирались для принятия пищи, общей для всех и самой простой…59) Однако я счел необходимым подвергнуть пытке двух служанок, о которых мне донесли как о церковнослужительницах60), чтобы узнать от них всю правду. Но я ничего нового не узнал: их показания лишь утвердили во мне убеждение в зловредности и чрезмерности этого суеверия.61) Поэтому, отложив дальнейшие расхождения, я решил обратиться за указаниями к тебе. Дело это требует, как мне кажется, всестороннего обсуждения, особенно ввиду опасности, которая угрожает и будет угрожать весьма многим, независимо от возраста, состояли и пола, так как означенное суеверие, подобно заразительной болезни, распространяется не только в городах, но и в деревнях…» (Письмо X, 96).62)
Что имеет в виду Плиний под словами: «superstitionem pravam, immodicam» – «суеверие уродливое, чрезмерное»? Он понимает под этим веру христиан в Воскресение из мертвых! Вспомните Деяния апостолов, то место, когда апостол Павел выступил с проповедью в афинском ареопаге.63) Пока оратор говорил о Боге, сотворившем мир, Боге, живущем в нерукотворенных храмах, и даже о том, что Он будет судить вселенную, его слушали со вниманием. Но лишь только апостол заговорил о воскресении из мертвых, то над ним принялись насмехаться (Деян. 17, 19 – 32). «Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов?»» (Деян. 17:18).64) Через шестьдесят лет подобное мнение уже общепринято: «superstitionem pravam, immodicam» – «суеверие уродливое, чрезмерное». Фраза Плиния не менее резка, чем выражения Тацита «ехitiabilis superstitio» – «суеверие гибельное», и Светония: «superstitio nova ac malefica» – «суеверие недавнее и вредное». Для «образованных язычников» поклонение Тому, Кто как преступник казнен на кресте римским законным прокуратором – «чрезмерное суеверие». Принятие же истины Воскресения Христа – «суеверие, подобное заразительной болезни». Даже в вопросах, которые Плиний ставит Траяну, просвечивает надежда получить от последнего разрешение впредь относиться к христианам снисходительнее: в понимании «просвещенного человека», они держатся «чрезмерного суеверия», и нужно призвать их к «покаянию».
«Гуманный» император, как и Плиний, не признает Воскресения распятого Христа. Он ставит вопрос в юридической плоскости: люди, называющие себя христианами, не соблюдают установленный властью государственный культ, упорствуют в своем «невежестве». В его глазах они – противники государственной религии, они – не почитатели культа цезарей. С другой стороны, император «милосерден». Специально разыскивать христиан не надо, но если они обнаружат свои убеждения делом и будут «уличены», их следует наказывать. Сохранился весьма благосклонный ответ Траяна на письмо Плиния:
«Ты держался правильного образа действий, любезный Секунд, при расследовании виновности тех, о которых тебе доносили как о христианах. Ибо по отношению к этим людям нельзя руководствоваться какими-либо твердо установленными правилами. Подробные расследования излишни: если донос подтверждается, наказание обязательно, но с тем, однако, чтобы тот, кто отречется и докажет на деле молитвенным обращением к нашим богам, что он не христианин, мог раскаянием заслужить прощение, какие бы на нем ни лежали подозрения в прошлом. На основании же лишь одних анонимных доносов никого осуждать отнюдь не следует, ибо это служило бы весьма дурным примером и не отвечало бы духу нашего века» (Письмо X, 97).65)
Невзирая на умеренный тон ответа, несмотря на то, что Траян принадлежал к числу лучших римских императоров, в глазах властителя признать, что казненный на кресте «Царь Иудейский» воскрес из мертвых, и на том основании поставить под сомнение узаконенное «обращение к нашим богам» – значило подтвердить «зловредное, гибельное и чрезмерное суеверие». В душе Траяна не живет воскресший Христос, и поэтому в «духе века сего» христиане преследуются уже за «самое имя», т. е. за одну принадлежность христианскому обществу. Кесарь дал авторитетное и категорическое разъяснение: христианская Церковь в его глазах – соllegium illicitum, собрание незаконное, сообщество недозволенное. Обвиняемым за христианство, за «непобедимое упорство», за признание Воскресения Христа, предстоял выбор между отречением от своей веры – форму отречения, жертвоприношение «богам», узаконил император – и смертью. Таким образом, священномученик Поликарп Смирнский осужден вследствие юридического процесса, который прямо предполагает действие рескрипта Траяна…66)
Обратите внимание на характерный пассаж в письме. Плиний спрашивает императора: «Что именно требует наказания: само ли название христианина даже при отсутствии преступления или только преступления, присущие названию?» Траян повелевает: «Если донос подтверждается, наказание обязательно!» Так узаконен порядок, при котором назвать себя христианином уже юридически является составом преступления. Для отвергающих Воскресение даже то, что за членами Церкви ничего плохою не замечено, но что они молятся – «поют гимн (саrmen) Христу, как Богу (quasi Deo)» – уже бесчестно. Плиний понял верно: христиане поклоняются Христу как высочайшему и единственному Богу – quasi Deo. Но для него недопустимо, что они признают Богом Сыном исключительно одного воскресшего Христа, что абсолютно несовместимо с господствующим в империи пантеизмом и культом цезарей. Правитель считает, что надо сделать христиан такими, как все остальные античные люди, вернуть их к почитанию узаконенных народных богов, надо заставить их отречься, «проклинать Христа», следует возвратить их «к привычным земным удовольствиям».67)
Небесные граждане не послушались. Они предпочитают лютые страдания и смерть отречению от вечной жизни в воскресшем Господе. Они – свидетели и участники Воскресения!
Для нас, христиан, смысл веры и был и есть в том, что пришел и воцарился истинный Господь – Иисус Христос. «Бог со делал Господом и Христом Сего Иисуса» (Деян. 2:36). Он – единственный Владыка всей человеческой жизни, а Евангелие – благая весть о наступлении Царства Божьего, о том, что оно пришло и воцарилось во Христе во веки!
Древний портовый город на западном побережье Малой Азии смотрит на узкий залив, выходящий в Эгейское море. Перед нами Смирна – естественный конечный пункт большого торгового пути в долине реки Гермий. Большой город подобен венцу галерей, представляющих собой круг красивых зданий, в виде диадемы окружающих кольцом вершину горы Пегас. Жилища бедных и палаты богачей, суды, гимназии, театры, храмы… Узкие улицы тщательно вымощены каменными плитами, на перекрестках размещены бассейны для общественных нужд. Перед нами предстают величественные портики, ряды колонн, конные статуи вокруг обширной стадии – большого ристалища, стадиона, окруженного каменным амфитеатром, на скамьях которого в языческий праздник Терминалий6) теснится чуть ли не весь город.
Рим. Колизей. Место мученического подвига первых христиан
Скамьи идут по кругу, а внизу у самой арены – места наиболее почетных лиц. Крыши нет, но над многими местами раскрыты шатры из алой материи, что дает удивительное освещение. Для прохлады бьют душистые фонтаны. Внизу, над покрывающим сбоку пол высоким настилом – подиумом7), раскинут балдахин областного правителя. Сто двадцать девять лет назад, в 26 г. н. э. горожане подали прошение императору Тиберию, великому понтифику, и Смирна построила второй азиатский храм кесарю8). С тех пор культ в честь правящего императора стал «гордостью» Смирны.
Провинциальный наместник Асии, проконсул9) Стаций Квадрат торжественно воссел на возвышение в субботу, за семь дней до мартовских календ в 17-е лето правления августейшего императора Антонина Пия10) – «божественного» кесаря, и начал суд11).
При появлении арестованного седовласого старца поднялся такой шум, что невозможно было расслышать ни одного слова. Подсудимый стал перед проконсулом. Стаций Квадрат начал допрос строго официально. Проконсул спросил: «Ты ли Поликарп?» – и, получив утвердительный ответ, стал убеждать ею отречься, говоря: «Уважь свою старость», – и прочее, что им привычно говорить: «Клянись счастьем12) кесаря, одумайся, скажи: «Смерть безбожникам!» … Поклянись, и я отпущу тебя; хули Христа»13). Поликарп ответил «Восемьдесят шесть лет служу я Ему и никакой обиды не потерпел от Него: как же я могу похулить Царя моего, Который спас меня?» Проконсул продолжал склонять Поликарпа к отречению: «Поклянись же гением кесаря, и я отпущу тебя». Тогда Поликарп заметил «Напрасно ты делаешь вид, что не понимаешь меня, предлагая поклясться гением кесаря. Если ты не хочешь понять меня, я скажу ясно. Слушай: я христианин. А если желаешь узнать, что такое христианин, то назначь особый день и выслушай»… «У меня есть звери, – сказал проконсул, – я тебя им отдам, если не отречешься. А если зверей не боишься, то я сожгу тебя». Поликарп ответил, что огонь временный, который через несколько часов погаснет, не страшен по сравнению с огнем вечным. «Что ты медлишь? Делай, что тебе угодно». Тогда проконсул приказал объявить через глашатая: «Поликарп признал себя христианином». Услышав это, толпа разразилась криками ярости: «Поликарп – учитель Асии, отец христиан; он отвергает наших богов»… Собравшиеся в безумии требовали, чтобы на Поликарпа выпустили льва, но этого не дозволяли правила, потому что бой со зверями уже закончился. Тогда народ закричал, что Поликарпа следует сжечь, – и в этом смысле состоялся приговор проконсула… Скоро костер был готов. Для христиан было трогательно видеть, что престарелый епископ, раздевшись, сам стал снимать обувь (прежде его разували верующие). Когда он разделся, его хотели пригвоздить к столбу. Но священномученик, отклонив это, сказал: «Оставьте меня так. Тот, Кто дает мне силу терпеть огонь, даст мне силу и без гвоздей остаться на костре неподвижным». Затем он произнес краткую благодарственную молитву Господу за то, что Спаситель удостоил его чести мученичества. По окончании моления зажгли огонь, но пламя образовало дугу вокруг Поликарпа и не касалось тела мученика. Тогда по приказанию проконсула палач заколол Поликарпа, а тело его сожгли на костре, так что христиане могли собрать лишь драгоценные останки своего епископа.14)
Кто такие эти самоотверженные, верные, стойкие люди? Кто, презрев мучения, взошел в горний чертог, чтобы в воскресный день праздновать с небесной Церковью святую Пасху? Почему священномученик Поликарп Смирнский15) не убоялся страшной смерти? Греческое словоμάρτυς; «мученик» означает в то же время «свидетель». Мученики – свидетели Воскресения Христова, свидетели Истины!
Восстанием из мертвых нам дарована вечная жизнь, поэтому Воскресение есть предмет постоянного торжества Церкви, неумолкающего ликования, достигающего вершины в день Пасхи. Поликарп не боится временных мук, имея в себе вечную жизнь во Христе Иисусе. И страдание мученика есть победа над тиранией беспощадной смерти: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!»
Если бы Спаситель не воскрес, если бы правым оказался первосвященник Каиафа, а тетрарх Ирод Антипа и префект Понтий Пилат были бы мудрыми, то наш мир оказался бы полной бессмыслицей, царством зла, обмана и смерти. Но Он попрал «смертию смерть», и «Воскресение Христово… для нас источник размышления, удивления, радости, благодарности, надежды, всегда полной, всегда новой…, сколь часто ни черпали из него; оно есть вечная новость».16)
«Христиане… ведут начало… от Иисуса Мессии, – пишет в апологии17)императору Адриану святой Аристид, афинский философ. – Этому можно научиться из Евангелия, которое в недавнее время перед этим проповедовалось… Из него также и вы, если прочитаете его, познаете силу, которая есть в нем… Иисус имел двенадцать учеников, чтобы привести в исполнение Свое домостроительство. Он был пронзен иудеями и умер, и погребен, и передают они, через три дня воскрес и вознесся на небо. И затем эти двенадцать учеников разошлись по известным странам мира и проповедовали о Его величии с полным смирением и кротостью. И посему также те, которые ныне веруют в эту проповедь, именуются христианами, каковые общеизвестны».18)
Христиане – граждане Небесного Царства, люди, непрестанно пребывающие перед судом падшего мира, освящающие его светом Воскресения, сияющего в их просветленных душах, – соль земли! Блистательное выражение этого мы видим у неизвестного автора «Письма к Диогнету», апологета II века.
«Христиане, – говорит он, – не разнятся от других людей ни страной, ни языком, ни житейскими обычаями. Но, обитая в греческих и варварских городах, где кому досталось, и следуя обычаю местных жителей в одежде, пище и всем прочем, они представляют удивительный и поистине невероятный образ жизни. Живут они в своем отечестве, но как пришельцы. Для них всякая чужбина – отечество и всякое отечество – чужбина. Они во плоти, однако живут не по плоти. Находятся на земле, однако они граждане небесные. Повинуются существующим законам, однако жизнью своей превосходят самые законы. Они любят всех, однако всеми бывают преследуемы. Их не знают, однако осуждают. Их умерщвляют, однако они оживотворяются. Они бедны, однако всех обогащают. Всего они лишены и во всем изобилуют. Словом сказать, что в теле душа, то в мире христиане. Душа распростерта по всем членам тела, а христиане – по всем городам мира Душа заключена в теле, но сама держит тело: так и христиане, заключенные в мире, как в темнице, сами сохраняют мир. Бог Сам указал место христианам, место, которое и останется за ними.»19)
Посмотрите, сколь прекрасные люди проливают кровь как «свидетели Истины». Их чистый образ отражает силу и свет Воскресения. Христиане носят в своих сердцах Победителя смерти, и поэтому свидетельство бессмертия не прерывается. Мученичество Игнатия Антиохийского20), Поликарпа Смирнского, Иустина Философа21) и бесчисленного сонма других… В лаконических «актах мучеников» нет ни пафоса, ни восторга – неверно сводить смысл мученичества к геройству: таких людей-героев имели все религии, и если бы истина идеи определялась числом жертв, то каждая могла предъявить своих. Христианский мученик – не герой, а свидетель: принятием страданий и смерти он утверждает торжество победы Искупителя. В Нем, воскресшем Христе, он уже получил воссиявшую из гроба нескончаемую жизнь и поэтому не страшится смерти. Мученичество есть светлая, всепобеждающая уверенность в победе, одержанной Христом. Мученичество есть бесспорное доказательство самого главного христианского утверждения: Воскресения из мертвых Христа Спасителя22)
Отношение язычников. Античные авторы
Почему столь обильно текла кровь «свидетелей»? «Начало христианства было «дурной» рекомендацией для него. Что можно было сказать о христианах худшего, чем то, что говорил о них в своих «Анналах» Тацит (XV, 44)? Пилат имел полномочия царской власти и казнил Иисуса Христа. Следовательно, какое могло быть снисхождение тем, которые поклоняются казненному Пилатом? Никакого. «Христиане как Богу поклоняются Тому, Кто как преступник казнен римским законным прокуратором», – вот какой был взгляд на христианство как на религию в официальных сферах государства..»23) Поэтому античные писатели говорят так мало, так высокомерно и так враждебно.
Плиний Младший и Император Траян
Гаи Светоний Транквилл родился в начале 70-х годов н. э. Его отец был войсковым трибуном24), и молодой аристократ получил хорошее образование В начале своего царствования император Адриан25) сделал Светония своим советником по переписке26), но через несколько лет уволил за непочтительное отношение к императрице Сабине. Придворная служба открыла Светонию доступ к государственным архивам, и он написал «Жизнеописание двенадцати цезарей»27), опубликовав его в восьми книгах в 120 г. н. э. Автор сосредоточил внимание не на историческом процессе, а на тех лицах, которые казались ему движущей силой истории. Это подробный рассказ об императорах; Гай Светоний Транквилл передает как хорошее, так и дурное о каждом кесаре, то вдаваясь в самые интимные подробности их жизни, то ограничиваясь сухим перечнем правительственных актов и основных событий28). Все прочее, что происходит на огромных пространствах империи, проникает в рассказ Светония лишь глухими отголосками; свершившееся в отдаленных районах для него малозначительно. Говоря о расширении империи, он сухо сообщает, что такие-то области обращены в провинции, или в лучшем случае определяет их пространство и положение.29)
В пятой книге, повествуя о деяниях «божественного» Клавдия30), Светоний весьма лаконично пишет: «Ликийцев за пагубные междоусобицы он лишил свободы, родосцам, покаявшимся в былых провинностях, вернул свободу. Жителей Илиона как родоначальников римского народа он навеки освободил от подати, огласив написанное на греческом языке старинное письмо, в котором сенат и народ римский предлагал царю Селевку дружбу и союз только за то, чтобы он предоставил соплеменникам их, илионянам свободу от всяких поборов. Иудеев, постоянно волнуемых Хрестом он изгнал из Рима. Германским послам он позволил сидеть в орхестре, так как ему понравилась их простота и твердость: им отвели места среди народа, но они, заметив, что парфяне и армяне сидят вместе с сенаторами, самовольно перешли на те же места, заявляя что они ничуть не ниже их ни положением, ни доблестью…»31)Обыкновенное перечисление событий, и среди прочих – простой факт: «Judaeos impulsore Chresto assidue tumultantis Roma expulit» – «Иудеев, постоянно волнуемых Хрестом, он [Клавдий] изгнал из Рима». Но как этот факт ценен! Маленький штрих на огромном полотне, но – точно в ожидаемом месте! Апостол Павел, во время второго путешествия прибывший в Коринф, остановился у иудея Акилы, незадолго до того пришедшего с женою своею Прискиллой из Италии, так как «Клавдий повелел всем иудеям удалиться из Рима» (Деян. 18:2). В числе тех евреев были, без сомнения, и последователи Христа, – такие, как упомянутые Акила и Прискилла.
Но почему Светоний, как и Тацит, пишет имя Спасителя через «е» – «Хрестос»? «Значительное большинство ученых полагает, что под «Сhrestus» разумеется именно Христос Светоний писал тогда, когда христиане уже были известны под их собственным именем, но бесспорно, что Иисуса Христа называли иногда Хрестом. Такое название (Сhrestus, а не Сhristus) объясняется колебанием между древним этацизмом и новым итацизмом.32) И во всяком случае, «Хрестос» (Χρηστός; – полезный) в устах греков звучал понятнее, чем «Христос» (Χριστός; – Помазанник). Еврейское «Маsiah» (помазанник) и сирийское «Мsiha» более соответствует другому греческому слову ἠλειμμένος – помазанный, тогда так: χριστός; буквально значит – натертый, обмазанный. Поэтому нет оснований предполагать, что дело идет о каком-то особенном Хресте, а не об Иисусе Христе…»33) Тем более что далее, в шестой книге, описывая время правления императора Нерона34), Гай Светоний Транквилл уже совершенно точно дает имя последователей святой веры: «…Всенародные угощения заменены раздачей закусок; в харчевнях запрещено продавать вареную пищу, кроме овощей и зелени, а раньше там торговали любыми кушаньями; наказаны христиане, приверженцы нового и зловредного суеверия; запрещены забавы колесничных возниц, которым давний обычай позволял бродить повсюду, для потехи обманывая и грабя прохожих…»35) Но почему историограф пишет о православных в столь отвратительном контексте?!
Откуда столько неистовой злобы в кратких словах Светония: «Аfflicti supliciis Christiani, genus hominum superstitionis novat ac maleficae» – «наказаны христиане, приверженцы нового и зловредного суеверия»?36) Почему в таком же духе высказывается и образованнейший Корнелий Тацит37), долгое время заседавший в Сенате и возведенный в консульское достоинство? Почему занимающий едва ли не первое место в ряду римских историков по богатству исторического материала, стройности изложения и красоте слога Тацит, описывая последствия пожара Рима при Нероне, пишет столь жестокие слова: «Нерон… предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Аuctor nominis eius Christus, Тiberio imperitante, per procuratorem Pontium Pilatum supplicio affactus erat. Христа, от имени Которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время, это зловредное суеверие38) стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев.»39) Обращает на себя внимание такая деталь повествования. Говоря о христианах, Корнелий Тацит уточняет: «Все они были обличены не столько в поджоге города, сколько в оdio humani generis – ненависти к человеческому роду…»40) Почему так? Почему светлая Воскресения проповедь названа «гибельным суеверием»? Почему самых лучших людей считают «человеконенавистниками»?
Ненависть к человеческому роду… Что иное может подумать о христианах античный обыватель, если прочтет, например, «Татиана речь против эллинов»? Созерцая развращенное языческое общество, христианский апологет пишет: «Красноречие вы употребляете на неправду и клевету; за деньги продаете свободу вашего слова и часто, что ныне признаете справедливым, то в другое время представляете злом. Поэзия служит у вас к тому, чтобы изображать битвы, любовные похождения богов и растленность души. Что хорошего приобрели вы от философствования? Кто из отличавшихся в нем был чужд тщеславия? …Не должны привлекать вас торжественные собрания философов, которые противоречат сами себе и болтают, что каждому придет на ум… Один другого ненавидит, спорят между собой о мнениях и по своему тщеславию избирают себе высшие места… И как вам не стыдно клеветать на честность наших женщин, когда у вас столько женщин… пустейших и развратниц, столько преступных мужчин?»41)
Люди античности живут в тесном общении, открыто соблюдают одни и те же нравы и обычаи и мало разнятся друг от друга в своих потребностях и средствах их удовлетворения. Со своей стороны христиане и в домашнем быту, и в общественной жизни не следуют привычкам невежественной толпы и умствованиям аристократичной интеллигенции. Отвращаясь от мифологии с ее непристойными нелепостями, от безнравственного искусства, порабощения плоти и распутства, от философии с ее противоречиями, разногласиями и пренебрежением к истине, они живут светом Воскресения, сияющим в их просветленных душах. Тогда язычники спрашивают: «Почему они не такие, как все?» И сами себе отвечают: «Потому что человеконенавистники! Ведь не будем же мы отвергать все великие достижения античного мира Мы же живем полной мирской жизнью!»
Гибельное суеверие… Христиане как Богу поклоняются Тому, Кто как преступник казнен законным римским прокуратором! Какое может быть снисхождение тем, которые поклоняются приговоренному к смерти?42) Нет более позорной казни, как через распятие на кресте. Так в провинции наказывают государственных преступников и рабов. Кому они поклоняются? Что они исповедают? Доколе стоит мир, люди умирают и истлевают в гробницах. Христиане же утверждают, что Он воскрес! Как можно с этим согласиться? Они – люди, исповедующие «новое и зловредное суеверие…»
Кроме «ненависти к человеческому роду» и исповедания «зловредного суеверия», «на христиан падает обвинение в безбожии – не в юридическом смысле, а в буквальном, примитивном смысле, в смысле людей неверующих, не признающих «богов». Это обвинение проистекало из того факта, что христиане не кланялись «богам-идолам», не приносили им кровавых жертв: Затем следует обвинение в так называемых тиэстовских вечерях; выражение это имеет связь с известной легендой о царе Тиэсте, который, желая испытать всеведение Юпитера, предложил ему зарезать собственного сына. Это народное представление о таинстве Евхаристии. Передавали, что христиане питаются какою-то кровью, следовательно, они закалают младенцев. Если же они и говорят о каком-то хлебе то это значит только, что они посыпают младенцев мукой, чтобы убить их более смелою рукой. Третье – самое гнусное обвинение в эдиповских смешениях… В основе термина лежит известная легенда об Эдипе и его позорном браке с матерью. Основой для обвинения христиан в этом преступлении послужили вечери любви, Подозревали, что христиане на своих собраниях предаются страшному разврату, дальнейшим последствием чего является уничтожение детей. Выходило, что они – развратники, человеконенавистники, безбожники. Подозреваемые в таких преступлениях христиане являлись в глазах простого народа ненавистными для богов и потому виновными во всех общественных бедствиях. В Африке даже сложилась пословица: «не дает Бог дождя, так пойдем на христиан». Разольется ли Тибр до городских стен – «христиан ко львам». Вставал вопрос: да может ли быть что-нибудь доброе от такого народа, не подлежит ли он истреблению?»43)
Воскресение Христово… В религии римлян вера не имела такого значения, как в христианстве. Интеллигентный язычник вполне мог считать своих «богов» за выдумку. Ведь религия римлян состояла не в убеждении, а в выполнении узаконенного культа, формального церемониала. А культ легко воздать и без веры… При столь легком отношении к своим убеждениям государственные люди Рима не могли оценить значения христианства. Обагряя землю кровью, мученики пробуждали глубокий интерес к вопросу истинности веры и своим личным примером показывали окружающему их языческому миру, что подлинная религия есть дело настолько важное, что лучше пожертвовать самой жизнью, чем изменить ей. Мученики, не прибегая ни к каким аргументам, предлагали свою кровь в доказательство истины. Мученики – проповедники Воскресения, продолжатели апостольского служения, и эту миссию они исполняют как (μάρτυρες – свидетели.
^ Отношение язычников. Драгоценные подробности
Сенека44) выразился, что во всяком случае мудрый человек должен соблюдать обряды не потому, чтобы они были угодны Богу, а потому что это предписывает закон…»45)
На момент явления христианства в Римской империи под покровительством законов процветали самые разнообразные религии, часто совершенно нелепые. Поэт Ювенал46) зло высмеивал увлечение римлян экзотическими восточными культами. Зачем же нужна была столь упорная трехвековая борьба с христианством, под конец совсем безнадежная и бессмысленная?
Апостолы Павел и Варнава перед проконсулом Сергием Павлом
За разъяснением обратимся к традициям первых веков нашей эры. Для античного человека религия – это не предмет частного характера, не вопрос его личного выбора, но дело семьи, рода, государства. Отказаться от национальных богов для него значило отречься от семьи, родины – стать изменником, стать неблагонадежным. В свою очередь Рим традиционно сохранял своих богов, древнюю национально-политическую религию, но поддерживал ее лишь как торжественный ритуал, как до мелочей разработанный культ, имевший, прежде всего, общегосударственное значение. Число храмов в Риме было громадным; более пятидесяти долин, посвященным богам, назывались fana – т. е. местами посвященными божествам в стенах Рима находились тридцать две священные рощи, местности – loci – роща Весты, нимфы Егерии, Фурины, Юноны, Люцины и др. Но это была не система верований: населявшие империю люди могли верить в чужих богов. На громадном пространстве подчиненных областей власть весьма равнодушно взирала на поклонение каким угодно богам, богиням и даже животным, лишь бы этот культ был дозволен. От всех подданных Рим требовал только одного – внешнего участия и его национальном государственном культе как выражения лояльности, как изъявления преданности интересам империи. Сжечь несколько зерен ладана, назвать императора «Господом», исполнить только обряд… вот все, что было нужно от гражданина. Культ не был вопросом истины. Исполнив, что требовалось, человек мог на досуге искать подлинной веры или смысла жизни, исповедовать любые убеждения Язычникам непонятна «Что худою сказать: Владыка (Κύριος) кесарь и принести жертвуй и остальное?»47)
Для христианина такой подход невозможен Для живущего в лоне воскресшего Христа объектом поклонения может быть только истина. Если для язычника в порядке вещей назвать императора Κύριος – Владыка, Господь, то для христианина Един Бог и Един Господь, Иисус Христос.48) Язычник может лицемерно принести официальное жертвоприношение, а затем тайком, но вполне искренне поклоняться своему любимому «запрещенному богу»: ведь римские власти дозволяли летально совершать отнюдь не все существующие в народе культы»49). Христианин же не может служить двум господам!50)Следовательно, компромисс пусть даже с формальным языческим обрядом – это отречение от Христа, отречение от вечной жизни, выпадение из Тела Христова, вечное проклятие. Остальной языческий мир смотрел иначе. В глазах законопослушного жителя Римской империи принципиальное поведение христиан вызывало лишь черное подозрение и неприязнь, потому что традиционное возливание вина и воскурение фимиама перед статуей императора считалось прямым долгом всякого благонамеренного человека. Клятва гением царствующего государя являлась сильнейшим заверением лояльности в устах верноподданного51), а ритуал служения языческим богам рассматривался как государственная обязанность.52)
В отказе со стороны христиан приносить жертвы узаконенным богам и клясться гением кесаря образованный римлянин видел бесспорную причину для обвинения в политическом преступлении. И тот, кто не живет светом истины, в ком не воцарился воскресший Христос, несмотря на добрые качества характера, все равно служит злу. Образованность и гуманность не мешали лучшим людям из язычников, даже в период торжества нравственных ценностей греко-римского мира, уничтожать добро и гнать истину. Характерный пример – письмо-современника Тацита и Светония, пропретора53) Понтийской провинции Плиния Младшего54) к «просвещенному» императору. Этот хорошо образованный и весьма достойный человек был назначен наместником Вифинии, лежащей вблизи южного берега Черного моря, где 55 лет назад проповедовал апостол Павел.
Римские областные правители со всей строгостью применяли декреты, воспрещавшие нелегальные, недозволенные сообщества – соllеgium illictum. Собрание христиан в церковь на молитву без одобрения и участия представителя власти не могло остаться не замеченным. Встретив во вверенной ему провинции многочисленных последователей нового учения, Плиний обращается за инструкциями к кесарю:
«Считаю своим священным долгом, государь, докладывать тебе обо всем, в чем я сомневаюсь, ибо чем можно лучше устранить мои колебания или рассеять мое невежество? Я никогда не участвовал в процессе над христианами55) и потому не знаю, какие их действия и в какой степени подлежат немедленному наказанию и какие требуют расследования. И немало я колебался, спрашивая себя, надлежит ли принимать во внимание возраст обвиняемого или должно одинаково относиться к юноше и старцу; надлежит ли простить раскаявшеюся или следует считать, что тот, кто раз сделался христианином, отречением искупить вины уже не может; наконец, что именно требует наказания: само ли название56) христианина даже при отсутствии преступления или только преступления57), присущие названию? А тем временем я придерживался по отношению к тем, которых ко мне приводили в качестве христиан, следующего образа действия: я спрашивал их самих, христиане ли они? Признавшихся расспрашивал во второй и третий раз, угрожая им муками; упорствующих приказывал казнить… Впрочем, они утверждали, что вся их вина… заключалась лишь в том, что в назначенный день на рассвете они сходились, поочередно обращались с молитвами к Христу как к Богу58) и обещали не присваивать себе чужого, не предаваться блуду, не обманывать, не злоупотреблять чьим-либо доверием. После этого они расходились и потом снова собирались для принятия пищи, общей для всех и самой простой…59) Однако я счел необходимым подвергнуть пытке двух служанок, о которых мне донесли как о церковнослужительницах60), чтобы узнать от них всю правду. Но я ничего нового не узнал: их показания лишь утвердили во мне убеждение в зловредности и чрезмерности этого суеверия.61) Поэтому, отложив дальнейшие расхождения, я решил обратиться за указаниями к тебе. Дело это требует, как мне кажется, всестороннего обсуждения, особенно ввиду опасности, которая угрожает и будет угрожать весьма многим, независимо от возраста, состояли и пола, так как означенное суеверие, подобно заразительной болезни, распространяется не только в городах, но и в деревнях…» (Письмо X, 96).62)
Что имеет в виду Плиний под словами: «superstitionem pravam, immodicam» – «суеверие уродливое, чрезмерное»? Он понимает под этим веру христиан в Воскресение из мертвых! Вспомните Деяния апостолов, то место, когда апостол Павел выступил с проповедью в афинском ареопаге.63) Пока оратор говорил о Боге, сотворившем мир, Боге, живущем в нерукотворенных храмах, и даже о том, что Он будет судить вселенную, его слушали со вниманием. Но лишь только апостол заговорил о воскресении из мертвых, то над ним принялись насмехаться (Деян. 17, 19 – 32). «Некоторые из эпикурейских и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили: «что хочет сказать этот суеслов?»» (Деян. 17:18).64) Через шестьдесят лет подобное мнение уже общепринято: «superstitionem pravam, immodicam» – «суеверие уродливое, чрезмерное». Фраза Плиния не менее резка, чем выражения Тацита «ехitiabilis superstitio» – «суеверие гибельное», и Светония: «superstitio nova ac malefica» – «суеверие недавнее и вредное». Для «образованных язычников» поклонение Тому, Кто как преступник казнен на кресте римским законным прокуратором – «чрезмерное суеверие». Принятие же истины Воскресения Христа – «суеверие, подобное заразительной болезни». Даже в вопросах, которые Плиний ставит Траяну, просвечивает надежда получить от последнего разрешение впредь относиться к христианам снисходительнее: в понимании «просвещенного человека», они держатся «чрезмерного суеверия», и нужно призвать их к «покаянию».
«Гуманный» император, как и Плиний, не признает Воскресения распятого Христа. Он ставит вопрос в юридической плоскости: люди, называющие себя христианами, не соблюдают установленный властью государственный культ, упорствуют в своем «невежестве». В его глазах они – противники государственной религии, они – не почитатели культа цезарей. С другой стороны, император «милосерден». Специально разыскивать христиан не надо, но если они обнаружат свои убеждения делом и будут «уличены», их следует наказывать. Сохранился весьма благосклонный ответ Траяна на письмо Плиния:
«Ты держался правильного образа действий, любезный Секунд, при расследовании виновности тех, о которых тебе доносили как о христианах. Ибо по отношению к этим людям нельзя руководствоваться какими-либо твердо установленными правилами. Подробные расследования излишни: если донос подтверждается, наказание обязательно, но с тем, однако, чтобы тот, кто отречется и докажет на деле молитвенным обращением к нашим богам, что он не христианин, мог раскаянием заслужить прощение, какие бы на нем ни лежали подозрения в прошлом. На основании же лишь одних анонимных доносов никого осуждать отнюдь не следует, ибо это служило бы весьма дурным примером и не отвечало бы духу нашего века» (Письмо X, 97).65)
Невзирая на умеренный тон ответа, несмотря на то, что Траян принадлежал к числу лучших римских императоров, в глазах властителя признать, что казненный на кресте «Царь Иудейский» воскрес из мертвых, и на том основании поставить под сомнение узаконенное «обращение к нашим богам» – значило подтвердить «зловредное, гибельное и чрезмерное суеверие». В душе Траяна не живет воскресший Христос, и поэтому в «духе века сего» христиане преследуются уже за «самое имя», т. е. за одну принадлежность христианскому обществу. Кесарь дал авторитетное и категорическое разъяснение: христианская Церковь в его глазах – соllegium illicitum, собрание незаконное, сообщество недозволенное. Обвиняемым за христианство, за «непобедимое упорство», за признание Воскресения Христа, предстоял выбор между отречением от своей веры – форму отречения, жертвоприношение «богам», узаконил император – и смертью. Таким образом, священномученик Поликарп Смирнский осужден вследствие юридического процесса, который прямо предполагает действие рескрипта Траяна…66)
Обратите внимание на характерный пассаж в письме. Плиний спрашивает императора: «Что именно требует наказания: само ли название христианина даже при отсутствии преступления или только преступления, присущие названию?» Траян повелевает: «Если донос подтверждается, наказание обязательно!» Так узаконен порядок, при котором назвать себя христианином уже юридически является составом преступления. Для отвергающих Воскресение даже то, что за членами Церкви ничего плохою не замечено, но что они молятся – «поют гимн (саrmen) Христу, как Богу (quasi Deo)» – уже бесчестно. Плиний понял верно: христиане поклоняются Христу как высочайшему и единственному Богу – quasi Deo. Но для него недопустимо, что они признают Богом Сыном исключительно одного воскресшего Христа, что абсолютно несовместимо с господствующим в империи пантеизмом и культом цезарей. Правитель считает, что надо сделать христиан такими, как все остальные античные люди, вернуть их к почитанию узаконенных народных богов, надо заставить их отречься, «проклинать Христа», следует возвратить их «к привычным земным удовольствиям».67)
Небесные граждане не послушались. Они предпочитают лютые страдания и смерть отречению от вечной жизни в воскресшем Господе. Они – свидетели и участники Воскресения!
Для нас, христиан, смысл веры и был и есть в том, что пришел и воцарился истинный Господь – Иисус Христос. «Бог со делал Господом и Христом Сего Иисуса» (Деян. 2:36). Он – единственный Владыка всей человеческой жизни, а Евангелие – благая весть о наступлении Царства Божьего, о том, что оно пришло и воцарилось во Христе во веки!