«Свое» и «иное» в похоронно-поминальных причитаниях

[Цила]

Похоронно-поминальный обрядовый комплекс является «одним из наиболее консервативных» в традиционной народной культуре «благодаря устойчивости определяющих представлений, на базе которых он сформировался» [1] . Это представления об умерших, нормах их отношений с живыми, о смерти как форме перехода в «другой мир», о «том» и «этом» свете, о «своем» и «ином», о «душе» и другие. Как составляющая семейно-бытового цикла похоронно-поминальный комплекс содержит обряды, связанные с подготовкой и погребением покойного, а также развернутую систему последующего поминовения умерших.

Ведущим жанром похоронно-поминальной обрядности, ярко отражающим уровень народных представлений, являются причитания. Как указывает А.М.Мехнецов, художественными текстами причитаний подчеркивается и выражается значимость каждого момента в системе похоронно-поминальной обрядности, «устанавливаются, подтверждаются нормы обязательных взаимных отношений мира живых и душ усопших» [2] . Причитания выполняют ритуально-магические, обрядово-коммуникативные, апотропеические, регулятивные и другие функции.

Рассматривая причитания как «акт коммуникации», М.Д.Алексеевский отмечает, что при этом похоронные и поминальные причитания «преследуют разные цели»: похоронные – «обеспечить покойнику правильный переход из мира живых в мир мертвых, успешно проводить его», поминальные – «упорядочить коммуникацию между тем и этим светом, отгородить живых от потенциально опасного воздействия мертвых, задобрив последних» [3] .

Коммуникативная функция причитаний определяется «необходимостью установления контактов разных уровней»: «причитальница / слушатели», «причитальница / субъект ритуала» (в данном случае – умерший); «причитальница / природные объекты» [4] . Именно на уровне коммуникативных причетных отношений «причитальщица – умерший» находят яркое художественное воплощение представления о «своем» и «ином» мире, о взаимосвязи между ними.

В ходе научно-исследовательских экспедиций Центра традиционной народной культуры Вологодского государственного педагогического университета (научный руководитель – кандидат искусствоведения, заслуженный работник культуры РФ Г.П.Парадовская) на территории Нюксенского района Вологодской области зафиксирована развитая система обрядов похоронно-поминального комплекса с некогда богатой причетной традицией [5] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Практически все похоронно-поминальные причитания содержат формульные обращения к покойному без упоминания его имени, а обобщенно, в соответствии степени родственных или общинных отношений: «родимой мой батюшко», «моя родимая мамушка», «моя милая ладушка», «моё сердечное дитятко», а также – «моя любая суседушка», «моя милая подруженька», «любой-то зятенько», «любая-то сватьюшка» и т.п. Как указывают исследователи, это связано с обычаем, запрещающим произносит имя умершего в апотропеических целях [6] .

Сами исполнители причитаний в художественных текстах именуют себя «злоче́сницей», «горькой горю́шицей», «серой коку́шицей», определяя тем самым свое состояние, связанное с потерей близкого человека: «Дак я жо одна оста́лась, как го́рька куку́шеця, одна и есь, не с (й)им дак, одна ведь я уж, одна и есь. Куку́шеця одна всё куку́ет, так и мы» (Востровский, Леваш, 1842-01) [7] .

Представления, связанные с образами птиц, ярко выражены в формульных обращениях к покойному: «голубо́чик сизенькой» / «сиза́я голубушка», «соколочик ясненький» / «лебедь белая»:

Ты, голубо́чик да мой си́зенькой,
Да соколочик мой я́сненькой (Нюксеница, 1271-60).

стр. 214Ой, тошнё…шен(и)ко, голубо́чик ты си́зенькой,
Ой, тошнё…шен(и)ко, лебедо́чик ты би́ленькой (Нюксеница, 1265-31).

О верованиях в орнитоморфные воплощения душ умерших свидетельствуют следующие сюжетные мотивы причитаний:

[Ой, да ты] куда снареди́ласё?
Ой, да ты куда сопери́ласё?
Ой, да принаро́стила пе́рышка,
Ой, да принапра́вила кры́лышка,
Ой, хо́чёт вспорхнуть да улити́ти,
Ой, да со своёво́ сьве́ту бе́лова (Игмасский, Игмас, 1637-05).

Ой, тошнёшенько, на родимой сторонушке,
Ой, тошнёшенько, всё гнездо раззори́лосе,
Ой, тошнёшенько, на чюжо́й-то сторонушке,
Ой, тошнёшенько, начало́, да не сви́лосе (Нюксеница, 472-21).

Образное выражение в причетных текстах находит атрибутивный ряд похоронной обрядности. Так, образ «нового дома» покойного представлен в виде «све́тлой сви́тлици да тесовой-то го́рници», «столовой горницы без дверей, без окошечек», «без окна без коло́дново» и т.п.:

Тибе́ построили, ла́душка,
Новенькой до́мицёк.
Он построён тибе́
Да без дверей, без око́шецёк.
Тибе́ в око́шецько да не вы́гленуть,
За двери́ да тибе́ ко мне да не вы́шагнуть (Востровский, Леваш, 1842-08).

В образных характеристиках покинутого покойным родного дома выражены анимистические преставления исполнителей:

Ой, да у нас до́мицёк припеця́лился,
Ой, око́шецька призапла́кали (Востровский, Копылово, 1400-24).

Да у высо́ково терема.
Ой, да без тебя-то, Леди́юшка,
Да затума́нились око́шечка,
Заплакали все подстеко́лочка (Уфтюгский, Кокшенская, 2443-67).

Типическим для причитаний в традициях Нюксенского района является сюжетный мотив покидания покойным «своего теремо́цика»:

Пошла, покати́ласе
Богода́ная матушка
Из своёво да терема-теремо́цика
На свято́ё на бу́ёво,
Да в земляную могилушку,
Да во сырую земелюшку.
Да цясока́ да топе́реци
Не видать тибе́, матушка,
Богода́ная матушка,
Своёво́ теремо́цика (Уфтюгский, Кокшенская, 1422-33).

Локативный ряд, связанный с переходом покойного в «иное» пространство, образно представлен в причитаниях похоронной обрядности:

стр. 215На пово́ст да на бу́ёво,
Да во сырую земе́люшку,
Да во крутую могилушку (Брусноволовский, Кокуево, 454-06).

Да ты поехал-то куда же ты?
За тридеве́ть да земель уж (Берёзовский, Усть-Городищенское, 1423-11).

Уезжаешь ты, зе́тюшко,
Ты в леса-те дрему́цие,
Да болота зыбу́цие,
Да за моря-те глубо́кие,
Да во сырую земелюшку,
Да в глубо́ку могилу́шку.
Тибе́ не выйти, не вы́ехать
Не с которой сторонушки (Востровский, Копылово, 1400-25).

Как терема пошати́лисе,
Широко двери роскры́лисе,
Полите́л ястреб би́ленькой,
Полите́л ястреб си́зенькой
Во чисто́ё-то полюшко.
Во чисто́м-то полюшке
Там гора высокая,
Там яма глубокая.
Туды́ дорога немилая,
Взадь невороти́мая (Городищенский, Городищна, 1144-22).

Темпоральный обрядовый код также находит художественное выражение в причетных текстах похоронного дня и определяется сюжетным мотивом «цясы цясуются, минуты минуются», указывающим на временной период, связанный с пребыванием покойного в родном доме:

Ты, родимой, ты, братеуко,
Тибе́ цясы-те цясу́ютця,
Да тибе́ минуты мину́ютця,
Да во высоком-то тереме,
Да у своие́ да любимые,
Да у серьде́шных-то де́тонёк (Востровский, Вострое, 1392-16).

Укладывание покойного в гроб в день похорон отмечается сокращением реального времени пребывания умершего в родном доме, что и отражается в текстах причитаний:

Цясы́ сцясова́лися,
Мину́тоцьки сминова́лися
Да во высоком-то тереме,
Да у своёво́ да люби́мово (Востровский, Вострое, 1638-27).

Уровень художественной обрядовой коммуникации с покойным расширяется посредством включения в причитания традиционного сюжетного мотива – просьбы о передаче поклонов умершим ранее родственникам:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Ой, да передай-ко ты, ладушка,
Ты цел'оби́тьё вели́коё
Моёй родимой-то мамушке,
Да моёй богода́нной-то матушке (Нюксеница, 1321-28).

При дальнейшем поминовении умершего мотив передачи поклонов «це́сным родителям» будет выражен также посредством обрядовой речи: «Ну, давай, передавай покло́ньцик там всем, всем це́сным родителям!» (Уфтюгский, Ивановская, 2256-20).

стр. 216В текстах поминальных причитаний традиционно присутствуют обращения к природным силам («туче гро`мной / грозной», «ветрам буйным» и др.), к птицам («серым гусям / белым лебедям») с просьбой вернуть умершего:

Ой, вы налити́те, серы гуси,
Ой, вы на крутую могилушку,
Ой, да роспорхни́те, серы́ гуси,
Ой, да жёлтые-те песо́цики,
Ой, да серые камешо́цики.
Ой, да накатись, ту́ця гро́мная,
Ой, да росколи́, ту́ця гро́мная,
Ой, да гробову́ доску на́ двоё.
Ой, да поднимитесь, буйны́ ветра,
Ой, да сдуньте вы полотёнышко,
Ой, да с бе́лово-то вы ли́цика (Дмитриевский, Малая Сельменьга, 1642-02).

Роспахни́тесь, пески вы сыпучие,
Откройся, бел'оё пол'оте́нышко,
Открой ты ми́л'ые гла́зонька,
Да скажи-ко ты мне-ка сло́вечико (Востровский, Леваш, 1834-24).

Коммуникация в таких причетных текстах проявляется сразу на нескольких уровнях: «исполнительница – природные силы», «исполнительница – покойный», что ярко представлено художественными средствами выразительности. Как правило, данные причитания завершаются сюжетным мотивом невозможности возврата покойного «с того свету белово»:

Дак с тово́ свету-ту бе́лово
Дак не выходят-то вы́ходци,
Да не выносят-то весточки (Уфтюгский, Пожарище, 2442-55).

Характеристика музыкального текста похоронно-поминальных причитаний отражает специфику музыкального языка обрядовой коммуникации. Причитания в похоронно-поминальной обрядности Нюксенского района имеют следующие глагольные определения: «причитать», «выпла́кивать», «реветь», «муря́вкать», «выть», «орать». Исполнители отмечают особый «голос», которым причитают в нюксенских традициях: «покойничный голос» (Нюксеница, 472-21), «голос слезливой» (Дмитриевский, Малая Сельменьга, 1642-02), «жалобный» (Бобровский, Бобровское, 1839-05) и т. п. Деревенские жители сравнивают исполнение причитаний с воем животных (собак / волков): «Причитают, как воуки ревят, кто как суми́ёт. Там ведь не одно то́жо, ска́жом, она шчо причита́эт, то и я: она своё причита́эт, да я своё, да и вы – своё, дак тут как во́уки ревя́т да собаки лают! <…> Я напричита́ласе – де́сеть годов причитаю дак уж. Я вылила слёз-то об покойнике-то, дак у меня с Сухону пробежало» (Брусенский, Брусенец, 456-17). У слушателей причитаний в традиции возникали особые ощущения: «Оне́ на машине, ска́жом, едут, дак около ёво́ так, в о́бшэм, накло́нятце, да и тут попереме́нку – дак ведь как во́уки тут! (в. – Получается как гул такой?) Да, гул. То, друго́ё, так как-то, зна́ёшь, даже смотреть, это, со стороны, дак даже кожу обдира́эт, неудобно» (Брусенский, Пустыня, 735-04).

Следует отметить особое обрядовое поведение, которым сопровождается исполнение причитаний, определяемое в нюксенских традициях как «хло́панье». В д. Малая Сельменьга Дмитриевского сельсовета зафиксирована информация, подробно описывающая данное действие: «Вот как то́жо две сестры хло́палисе, да оне́ и в ростя́жку-то эдак, не на коленки, а в ростя́жку-ту хло́пнутце вдоль-ту по́ полу – прицита́ли-то. Ой, мы едва их по́днели! Оне́ ушли уж, иё унесли, там на трактор поставили, а оне́ всё лёжа́т на полу. Едва по́днели. Вот как ревя́т-то, жали́ют-то!» (Дмитриевский, Малая Сельменьга, 1632-06). В данной акциональной форме реализуются и утверждаются нормы родовых отношений, необходимые для обеспечения последующего благополучия живых.

О значении похоронно-поминальных причитаний в установлении коммуникативных связей с «иным» миром свидетельствуют следующие высказывания народных исполнителей: «это покойники, вот пока оне́ уж чувствуют, дак оне́ и заставляют, што́бы попричитали о них» (Нюксеница, 1373-19); «оне́ пока тут, дак оне́ слышат, слышат оне́»; «так што вот жалеешь, дак просто легче душе, как ты вы́скажошь это всё ему. Это уж и́з веки веков это вот причёты-те бывают!» (Востровский, Леваш, 1841-29). В среде народных исполнителей бытует поговорка: «Покойник не говорит, а у ворот стоит» (Бобровский, Матвеево, 1413-20), а значит, требует обрядовой коммуникации посредством художественного языка фольклора.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Ссылки:
[1] Еремина В.И. Ритуал и фольклор. Л., 1991. С.40.
[2] Мехнецов А.М. Традиционные формы похоронно-поминальной обрядности (поминальные дни) – по результатам экспедиций 1992–2000 гг. в Вологодскую и Смоленскую области // Народная традиционная культура и современность: Матер. науч.-практ. конф. (с.Нюксеница, 5 октября 2003 г.). Вологда, 2004. С.103.
[3] Алексеевский М.Д. Севернорусские похоронно-поминальные причитания как акт коммуникации: к вопросу о прагматике жанра // Традиционная культура Русского Севера: история и современность. Матер. V науч. конф. по изучению народной культуры Русского Севера. Петрозаводск, 2007. С.267–270.
[4] Королькова И.В. Возглас в причитаниях: структурный и семантический аспекты // Традиционные музыкальные культуры на рубеже столетий: проблемы, методы, перспективы исследования: Матер. Междунар. науч. конф. М., 2008. С.315.
[5] Фольклорные экспедиции Вологодского государственного педагогического университета (института) на территории Нюксенского района Вологодской области проводились в 1986–2004 гг., из них 1987 и 1989 гг. – совместно с Санкт-Петербурской консерваторией им. Н.А.Римского-Корсакова, 1994–1998 гг. – совместно с Центром традиционной народной культуры с. Нюксеница Вологодской области.
[6] «Чувством страха перед мертвым был продиктован обычай, запрещающий произносить имя умершего» (Еремина В.И. Историко-этнографические истоки «общих мест» похоронных причитаний // Русский фольклор: Поэтика русского фольклора. Л., 1981. Т.21. С.81.
[7] Здесь и далее в скобках указывается место записи (сельсовет, деревня), номер по фондовым коллекциям Центра традиционной народной культуры Вологодского государственного педагогического университета.

// Рябининские чтения – 2011
Карельский научный центр РАН. Петрозаводск. 2011. 565 с.