Погребальный обряд как обряд перехода

[Цила]

Погребальный обряд принадлежит к типу переходных обрядов (les rites de passage, термин Ван-Геннепа), в которых ритуально закрепляется перемена статуса человека, осмысленная в пространственных категориях — как вы- ход из одного локуса (ср. костр. вьюсод 'смерть')
и вход в другой. «Пространство жизни» и «пространство смерти» (или «вечной жизни», что в данном случае то же) — основные представления, которыми оперирует обряд. Эти пространства,
как мы покажем в дальнейшем, весьма близки представлению о двух домах (см. терминологию
гроба и могилы: домовина, къща и под.). Умерший в течение этого моделируемого обрядом перехода изображается гостем в области живых (гость, госьцик почасный [Шейн 1890, 512] — обращения плачей). Погребальный обряд типологически близок таким переходным обрядам, как свадьба и новоселье (что сознается самими исполнителями: поэтические перифразы смерти в плачах — унылая свадебка, переезд в горницу без окон), а также проводы рекрута (ср. запрещение в рекрутских плачах специфически похоронного восклицания охти мнеченъки [Ефименкова 1980, 23]). В случае правильного (праведного, часового) совершения этого перехода умерший приобретает статус душ, родителей, дедов. Если же по каким-то причинам переход не удается: душа не может «выйти» из тела («трудная смерть», о которой см. ниже) или же ее «не принимают» (земля, небо; не пропускают «сторожа»), то умерший оказывается двудомником, ни-
притомником, вампиром, пужайлом, тенцом — «нечистым» покойником. Нечестивость «заложных» покойников — частный случай нечестивости «регрессивного поведения» [Тернер 1977,65]: в новом статусе прежнее «правильное» поведение оказывается недолжным и губительным (так, например, осмысляется сохранность тела в могиле, по которой узнают
«ходячего» покойника и выяснению которой посвящен южнославянский обряд двоструко сохраниване,разкопальки — см. характерный болгарский термин «нечистого мертвеца» — плътенйк; ср. с этим противоположное народно-церковное отношение к нетленности мощей).
Умерший, который остается «телесным» и «ходит», как живые, в этом отношении не отличается от юноши, который после инициации сохраняет поведение ребенка, или от женщины, которая после свадьбы носит девичий головной убор. Переход не совершен, и это тягчайшее нарушение законов мифологического универсума.
Представления о мертвых-дарителях ярче, чем обряд, сохранила волшебная сказка: особенно явны архаические обрядовые корни в сюжете «Мертвый отец одаривает сына на могиле» [Андреев 1929, № 530]. В позднейших верованиях и обрядах с умершими связано представление об одном виде помощи: это предсказание, осведомление о будущем (обращение к загробному миру при гаданиях, поверья о том, что родные являются уведомлять о грозящих невзгодах — во сне или в образе птицы, — они посцерёгу дають. «Покойники (во сне) предвещают: не ходи туда, не делай того!» (гом. [ПА-75]). О хорошем отношении умерших к домашним говорят, используя то же слово, что употребляется в отношении домового, приять: «Святые деды-родители, идите на свое места, спочувайте и нам прияйте» (гом. [ПА-75]; также гродн. [Шейн 1890, 556]: умерший, который прият дому, кормит лошадей — характерное занятие домового (см. [Афанасьев 1850]).
Область смерти, «онный свет»
Исходя из той картины славянского язычества, которую мы попытались здесь очертить, можно иначе, чем принято, отнестись к неопределенности и противоречивости образа загробного мира в славянских поверьях. Она может быть объяснена и как явление синхронного среза: свойства самой этой модели мира позволяют совмещать черты, на рациональный взгляд, взаимоисключающие. Так, невозможно однозначно характеризовать самое фундаментальное из пространственных представлений обряда: является ли «область смерти» замкнутой и удаленной от «области живых» — или же она внедрена в последнюю, растворена в ней (то есть применима ли к ней оппозиция далекое/близкое, свое/чужое). Здесь категорический ответ X. Готтшалка: «По всей видимости, представление об удаленном ином мире славянам чуждо. Здесь наблюдается постоянное движение между жизнью и смертью, их соприкосновения и неразделимость» [Gottschalk 1973, 371] — кажется односторонним. Действительно, традиционная обыденная жизнь и ее предписания изображают нам родителей, дедов или постоянно присутствующими в области живых, или «навещающими» ее, например: «Треск и гудение в печи — души родных или просят о помощи, или, вместо ада, мучатся в домашней печи» (витеб. [Никифоровский 1897, 84]). См. разнообразные запреты (прясть, шить, трепать лен, сновать) в определенные дни, мотивируемые тем, что таким образом дедам «зашьешь глаза»: «В поминальные дни нельзя шить: „дщам очи позашиваешь"» (черниг. [Абрамов 1905, 549]), засоришь глаза и т. п. Запрещено ткать: «На дзеды не можно сноваты, бо дзеды, як итти будуть у хату, то запутаюцца у кроеных» (бреет.), «Дзедоу ноги будуць плутаць кросна» (гом. [Владимирская 1983,230]). Или: «Грех мыкать мычки и прясть пряжу в пятницу: усопшим родителям кострика и шелуха засорят глаза» (ворон. [Малыхин 1853,215]). Однако для погребального обряда в целом актуально противоположное представление о твердой разграниченности областей жизни и смерти и нарушенной фактом новой смерти, помещение «области смерти» в оппозиции к своему и близкому. Два этих противоположных представления могут быть увязаны следующим образом: оппозиции здешнего/потустороннего, близко г о/д а л е к о г о отодвинуты более актуальной для данной системы оппозицией видимого/невидимого и, соответственно, ведомого/неведомого. Именно как невидимые и неведомые характеризуются и онный свет, и душа, и деды, и смерть. Для невидимого же предполагаются иные законы пространства и времени, отношения части и целого, так что «несовместимость» пространственных представлений загробного мира: подземного, небесного, расположенного на острове, на кладбище, в печи и т. д. — не требует оправданий внутри своей системы. Пребывание в печи не мешает ему одновременно находиться и под землей; предмет, который «передают» покойному, закапывая в могилу, может быть «получен» им на небесах. Невидимость загробной сферы может быть нарушена или преодолена: например, неисполнением определенных предписаний (см. полес: дедов можно увидеть, если не приготовить поминальной вечери) (гом. [ПА-75]), или особым магическим способом: глядя с печи во время поминок через берцовую кость, через хомут.

О. А. Седакова Поэтика обряда
«Погребальная обрядность восточных и южных славян» Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова