Геката и умирающая дева: как хозяйка призраков заслужила свой титул
Добавлено: Сб авг 11, 2018 6:49 pm
Джонстон С. Э.
Боже мой, куда они тебя поместят,
красавица, чтобы ты не могла говорить.
Ты, Мари, прекрасная невеста,
как цветок в окне:
сначала ты видишь, что он цветет;
внезапно он засох.
О, маленькая красавица, моя красавица,
твоё лицо как гвоздика
и почернеет как земля.
Твоё лицо как молоко
и почернеет как грязь.
Из современного Трансильванского плача о девушке, которая умерла незамужней,
цит. по Гейл Клигман «Свадьба мёртвых» (1988)[1]
Ни одна фигура не ассоциируется с возвращающимися душами умерших теснее, чем Геката. Её роль как их предводительницы сформировалась уже к V веку, и была столь широко известна, что трагики могли ссылаться на неё без дальнейших пояснений. В трагическом фрагменте один человек спрашивает другого: «Вы боитесь, что во сне увидите призрака? Вы ожидаете, что на вас нападёт свита Хтонической Гекаты?» и Еврипид в «Елене», приписывает Гекате способность насылать призраков на живых, даже когда те бодрствуют.[2] Со временем главенство над призраками стало одной из её самых известных черт. В IV веке трактат Гиппократа «О священной болезни» связывает ночные атаки призраков с Гекатой Энодией[3].[4] В период империи, она описывалась как psychais nekuonmeta bakcheuousa – «бушующая среди душ умерших».[5] Именно это господство над беспокойными душами привело к привычной роли Гекаты как богини магов, так как контроль над душой был необходим для большинства древних магических процедур. Первые дошедшие до нас намёки на эту идею можно найти во фрагменте Софокла, где Гекату просят о помощи в подготовке заклинания, и у Еврипида, чья Медея относится к Гекате как богине, живущей рядом с её очагом. Позже, ужасные ведьмы Горация просят у Гекаты помощи в призыве душ мёртвых, и маги периода империи часто обращаются к ней за содействием в получении контроля над aoroi и biaiothanatoi – душами тех, кто умер раньше времени или насильственно. Это та сторона её личности, которая сохранилась даже после того, как классическая античность закончилась: хор трёх ведьм призывает Гекату в «Макбете» Шекспира.[6]
И всё же, ни одно из самых ранних свидетельств о Гекате не представляет её иначе как безусловно добрую богиню. Первые археологические находки, свидетельствующие о её почитании, датируются концом VI века до н. э.: одна из них – алтарь, найденный в святилище Аполлона – Дельфинии – в Милете, с надписью, сделанной бустрофедоном[7], для Гекаты.[8] Сама надпись не особенно информативна, но тот факт, что она была найдена в этом святилище, подчёркивает тот факт, что Геката была частью официального культа, а не какой-то маргинализированной богиней, связанной только с призраками. Другая находка – это терракотовая статуэтка в виде сидящей женщины с короной, также с надписью посвящения Гекате, которая была найдена в Афинах.[9] Дарителем был мужчина, что говорит о том, что статуэтка должна была изображать Гекату. Если так, то в этот период её представляли похожей на любую другую богиню.
Упоминанием Гекаты в греческой литературе является знаменитый «Гимн Гекате» из «Теогонии» Гесиода, где ей не приписывается каких-либо пугающих черт, она высоко ценится как богиня, которая может принести множество преимуществ разным людям: например, рыбакам, правителям и детям.[10] Даже после того, как она начинает ассоциироваться с беспокойными душами, благодетельная сторона её личности не исчезает. Пиндар описывает её как добрую посланницу, которая возвещает абдеритянам об их предстоящей победе.[11] Она изображена (с именем) на аттическом сосуде середины V века в облике типичной греческой Девы, какие носят пеплос[12] и держит факелы на свадьбе Пелея и Фетиды. Она, вероятно, показана в свадебных сценах на двух других вазах V века; ни одна из фигур в этих сценах не помечена, но в обоих случаях иконография женщины, держащей два факела, настолько близка к фигуре с надписью «Геката» на вазе с изображением свадьбы Пелея и Фетиды, что трудно представить, кто ещё это может быть.[13] Вазы предоставляют нам наглядную иллюстрацию того, что описывает Кассандра в «Троянках», когда призывает Гекату принести свет, чтобы отпраздновать свадьбу.
Давайте обратимся к родине Гекаты. Существует общее мнение, что это была Кария, расположенная на юго-западе Малой Азии. Это мнение основывается, в частности, на том, что к эллинистическому периоду её храм в Лагине был самым крупным из всех (напротив, в Греции, только Эгина, кажется, не имели каких-либо существенных святилищ, полностью посвящённых Гекате) и большом количестве теофорических названий, в основе которых корень «hekat», происходящих из этой области.[14] Теодор Краус, вероятно, прав, полагая, что она всегда была одним из самых важных божеств Карии, по крайней мере, в эллинистические времена (например её эпитетами были «величайшая» [megiste], «самая почитаемая богиня» [epiphanestate thea] и «спасительница» [soteira]), а также её изображение на фризах её храма в Лагине (о чём будет сказано ниже) предполагает, что она играла для Карии такую же роль, как Кибела для Фригии: богиня города, мать богиня и многогранная благодетельница.[15] Лагинская Геката была тесно связана с Зевсом из соседней Панамары, что подтверждает предположение о том, что она была ведущей богиней своего города.[16] «Процессия ключа» (kleidos agoge), проводимая ежегодно в Лагине в её честь, должно быть, была важнейшим событием, судя по частоте, с которой встречаются дарственные надписи её служителей.[17] Ни один из наших источников не объясняет, чего процессия должна был достичь, но если она взяла своё название от ключа, который был перенесён, то этот ключ должен был иметь центральное значение – он должен был использоваться для запирания и отпирания чего-то важного. Мы знаем, что Лагинетанцы воздвигли статую Гекаты, когда строили новые ворота позади города;[18] ключ, возможно, был от этих или других городских ворот, за которыми она должна была присматривать. Возможно, процессия ключа завершалась фактическим открытием и закрытием ворот, или эти действия были только символическими. В любом случае, ключ означал бы способность Гекаты «закрыть» город от всех опасностей или «открыть» его для благотворных влияний. Древний календарь жертвоприношений упоминает обряд, во время которого её короновали.[19] Информация, которая снова связывает Гекату с городскими воротами в Карле, происходит из Милета V века, она упоминается в культовых правилах гильдии музыкантов molpoi[20]. Там описана процессия, в которой несли два загадочных объекта, называемых gulloi. Один должен был быть коронован и помазан неразбавленным вином «рядом с Гекатой, которая стоит перед воротами [Милета]». В Афродисии, расположенной к северу от Лагина, были служители Гекаты Пропилеи[21], предполагается, что там она тоже была связана с воротами.[22]
Помещение её статуй у ворот городов может быть понято как часть её почитания в Карии в качестве городской богини, поскольку это подразумевает, что она защитит свой город, не давая проникнуть в него опасности.[23] Хотя она никогда не становилась полноправной городской богиней в других частях греческого мира (вероятно, потому, что эту роль уже играли Афина, Гера и другие), её обязанность охранять входы широко распространилась. По словам Плутарха, на самом деле было так распространено помещать изображения Гекаты (hekataia) на важных городских входах, что один военачальник мог высмеять другого, установившего там, вместо изображения Гекаты, военный трофей, говоря, что он сделал бы лучше, построив hekataion – то есть статую для защиты входа. На Родосе ей поклонялись как Пропилеи наряду с Гермесом Пропилеем и Аполлоном Апотропеем[24]. В Тасосе её почитали у трёх входов в город: у Морских ворот, у ворот Силены и у ворот Гермеса. В Афинах у неё, вероятно, был храм на западной дороге, ведущей из города, сразу за священными воротами. Она также охраняла въезды в важные районы в пределах или вблизи городов. Как известно, Геката Эпипиргидия[25]стояла у входа в афинский Акрополь, «город в городе», который представлял собой религиозное сердце Афин. В Селинии V века дарственную надпись, относящуюся к Гекате, нашли в пропилоне[26], который служил входом в святилище Деметры Малофоры[27], предполагается, что её почитали и на этом важном входе.[28]
Богиня, которая охраняет целый город, также может охранять и дом – это роль, которой Геката прославилась в Греции. Самые ранние свидетельства, описывающие её как стоящую перед царскими домами, происходят из фрагмента Эсхила[29] и приблизительно совпадают по смыслу с надписями из Дидима и Милета, связывающими её с городскими воротами и дверями. Хотя эта датировка допускает возможность того, что роль Гекаты как хранительницы входов изначально развивалась в Греции, а затем была перенесена в Карию, или же развивалась одновременно в обоих местах, более вероятно, что это было среди её первоначальных функций в Карии, и что Геката принесла эту роль с собой в Грецию. Во-первых, трудно себе представить, что если бы греки внесли значительные новшества в личность Гекаты, как только она прибыла, они были бы приняты на её родине так быстро, чтобы стать частью официального культа в течение немногим более ста лет, до такой степени, чтоб был построен новый храм у Милезийских городских ворот. С другой стороны, у греков уже был бог, который служил хранителем входов, когда прибыла Геката: Гермес.[30] Трудно было бы понять, почему они назначили ту же роль другому божеству, если бы она не была уже присуща ей.
Вероятно, именно её роль хранительницы входов к середине V века привела к отождествлению Гекаты с фессалийской богиней Энодией.[31] Само имя Энодии («В-Дороге») предполагает, что она наблюдала за входами, поскольку выражает как возможность того, что она стояла на главной дороге в город, следя за всеми, кто вошёл, так и на дороге перед частными домами, защищая их обитателей.
Последняя функция подтверждается находками, сделанными в фессалийском городе Ларисса. Железный ключ был обнаружен в отверстии, просверленном в основании статуи V века, подписанном как Энодия. Это говорит о том, что постамент и статуя на нём изначально были установлены рядом с чем-то, что ключ мог закрыть и открыть, либо символически, либо реально. Небольшой размер позволяет предположить, что это был дом, дополнительно это подтверждает надпись, с просьбой к Энодии оберегать ребёнка. Таким образом, представляется весьма вероятным, что статуя первоначально была установлена перед дверью частного дома. Надпись также упоминает agalma, посвящённый Эноди; это слово должно относиться к статуэтке, которая когда-то была установлена на найденном постаменте. Учитывая частое отождествление Гекаты и Энодии, это, вероятно, было похоже на hekataia, которые были найдены перед дверями дома. Ещё одно посвящение из Лариссы от V века, которое также просит Энодию о помощи с ребенком, было начертано на мраморном основании статуи, обнаруженной в руинах дома; его первоначальное место установки неизвестно, но его обнаружение в этом месте даёт возможность предположить, что статуя тоже стояла у входа в дом. Третья надпись V века – надпись на фрагменте мраморной стелы, она посвящена Энодии Алексатис, «Оберегающей» – именование, которое выражает способность Энодии отвращать различные опасности. К сожалению, мы не знаем, где она была возведена, но её небольшие размеры делают весьма вероятным бытовое использование.[32]
Божества, охраняющие входы в города или частные жилища, как ожидается, предотвратят всевозможные опасности, которые могут угрожать живущим в них, от грабителей до мышей, но в Древней Греции (как и во многих других местах) от них особенно ожидали того, что они будут отгонять неприкаянные души и другие демонические существа, которые, как полагали, собирались у входов по двум причинам. Во-первых, из-за того, что жители бдительно использовали защитные обереги, чтобы удержать их за порогом, и, как представлялось, они скрывались возле входов, терпеливо ожидая тех редких моментов потери бдительности, в которые они смогут пробраться внутрь. (Такова, например, идея византийской сказки о том, как Гелло прокралась в хорошо охраняемый замок, замаскировавшись под муху, севшую на коня, на котором Святой Сизинний проезжал через ворота, открытые для него).[33] Во-вторых, такое пространство, как дверной порог, является «пограничным», лежащим между иначе определёнными областями и не принадлежащим ни к одной из них. Во всём мире, как отмечается в главе 5, лиминальные ситуации и пространства связаны с демонами.[34] Как богиня, от которой ожидают, что она отведёт демонов от дома или города, отданного под её надзор, и защитит человека, проходящего через опасные пороговые места, Геката, естественно, станет известна как богиня, которая также может отказаться остановить демонов или даже направить их против несчастных людей. Отмечая её связь с лиминальными местами, мы определили один важный фактор, который привёл к владычеству Гекаты над демонами в Греции. Следуя этому рассуждению, она, вероятно, также была связана с демонами в Карии, хотя доказательств этому не достаточно.
Геката и переходы дев
Я упоминала выше, что одна из самых ранних ролей Гекаты, описанная в греческой литературе, это сопровождение свадеб. В этом она была схожа с Артемидой, которая также должна была благословлять свадьбы своим присутствием, обеспечивая безопасный переход невесты от статуса девы к статусу жены. Как хорошо известно, это был лишь один из аспектов общей опеки Артемиды над переходом женщины от девочки к матери, который также проявлялся в её присутствии при родах, защите детей после рождения и во время беременности, её покровительстве различным ритуалам, в которых символически совершался переход от девичества к замужеству.[35]
Геката также проявляла заботу о женщинах, которая распространялась и на то время, когда они созрели для брака и были готовы к рождению ребёнка – на самом деле, именно этот общий круг интересов привёл к раннему объединению двух богинь. Эсхил говорит «Артемида-Геката», приносит женщинам родовые боли. Антонин Либерал, ок. II века до н.э., и поэт Никандр пересказывают историю о том, что одна из повитух, присутствовавших при рождении Геракла, была превращена Герой в ласку, но затем, в отместку, была облагодетельствована Гекатой и навсегда стала её «священной слугой», это указывает, что Геката была богиней, которую особенно почитали повитухи. Энний упоминает, что Тривия (т. е. Геката) могла даровать детей отцам, которые молились ей. Исихий описывает богиню рождения Генетиллу как другую форму Гекаты. Халдейские Оракулы делают Гекату богиней, по милости которой был сотворен весь материальный космос, и определяют её чрево как источник всей жизни.[36] Священное животное Гекаты, собака,[37] также наводит на мысль о её связи с рождением, ибо собака была священным животным Эйлетии, Генетиллиы и других богинь рождения.[38] Хотя в более поздние времена собаки Гекаты стали восприниматься как проявление беспокойных душ или демонов в её свите,[39] их покладистый внешний вид и сопровождении ими Гекаты, делают их изображения на многих предметах древнего искусства вполне дружелюбными, и свидетельствуют о том, что их первоначальное значение было положительным а, следовательно, увеличивают вероятность изначальной ассоциации образа собаки с рождением, а не с демонами. Конечно, как и в случае с Артемидой, у Гекаты, как богини рождения, была и тёмная сторона. Фрагмент дорической пантомимы Софрона описывает её как покидающую ложе роженицы, которую она только что убила. Как и все божества, Геката может забрать то, что она может дать. Возможно, женщины, которые пытаются отвратить Гекату в некоторых других фрагментах Софрона, также обеспокоены защитой роженицы и её ребенка.[40]
С давних времён Геката также выделяется как kourotrophos. На полпути через «Теогонию», в своём так называемом «Гимне Гекате», Гесиод называет её так дважды, описывая это как характеристику, которая принадлежала Гекате с самого начала. Она также называется kourotrophos Аполлона Родосского у нескольких других более поздних авторов. Псевдо-Геродот в «Жизни Гомера» описывает самосских женщин, приносящих жертву богине kourotrophic на перекрёстке, что, опять же, указывает на Гекату. Комментарий к «Осам» Аристофана (804) объясняет, что афиняне возводили hekataia повсюду, потому что они верили, что она была хранителем и kourotrophic всех. Комментатор второй идиллии Теокрита более определённо называет Гекату trophos Персефоны, по функции, которую она также проявляет, возможно, в Гомеровском «Гимне Деметре», когда она обнимает Персефону по возвращении из преисподней и обещает оберегать её после этого.[41] Согласно надписи, датированной второй четвертью IV века, поросёнок был поднесён 16-го числа месяца метагейтниона богине Kourotrophos в святилище Гекаты в аттической Эрхии. В тот же день и в том же месте Артемиде-Гекате была поднесена коза, из чего следует, что Kourotrophos понималась как отдельная богиня, но присутствие Kourotrophos в святилище Гекаты говорит об обратном.[42] На одном из изображений из Фригии времён империи, где изображены два маленьких мальчика, мать молится Гекате, прося о покровительстве для своих детей. Другой фригийский рельеф (не датированный) изображает, как о том же просят не только Гекату, но и местных богов.
Вполне вероятно, что забота Гекаты о рождении и воспитании детей была той функцией, которую она привезла с собой в Грецию со своей родины. Восточный фриз эллинистического храма в Лагине показывает, что она помогает защитить новорождённого Зевса, подставляя вместо него Кроносу замаскированный камень; другая женская фигура уносит настоящего ребёнка.[43] Лагинский фриз – единственное доказательство причастности Гекаты к этому рождению; точно так же только в храме в Лагине она участвует в сюжетах, представленных на западном и северном фризах, которые изображают Гигантомахию[44] и договор, заключаемый между амазонками и неопознанными воинами. Краус предполагает, что роли, которые Геката играет в этих изображениях, в общем, совпадают с теми, которые отмечались на этой наиболее почитающей её территории. Художник, желая выразить местные популярные роли через известные греческие мифы, ввёл Гекату в устоявшиеся истории, в которых она ранее не принимала участия.[45]
Джонстон С. Э. Геката и умирающая дева: как хозяйка призраков заслужила свой титул
Боже мой, куда они тебя поместят,
красавица, чтобы ты не могла говорить.
Ты, Мари, прекрасная невеста,
как цветок в окне:
сначала ты видишь, что он цветет;
внезапно он засох.
О, маленькая красавица, моя красавица,
твоё лицо как гвоздика
и почернеет как земля.
Твоё лицо как молоко
и почернеет как грязь.
Из современного Трансильванского плача о девушке, которая умерла незамужней,
цит. по Гейл Клигман «Свадьба мёртвых» (1988)[1]
Ни одна фигура не ассоциируется с возвращающимися душами умерших теснее, чем Геката. Её роль как их предводительницы сформировалась уже к V веку, и была столь широко известна, что трагики могли ссылаться на неё без дальнейших пояснений. В трагическом фрагменте один человек спрашивает другого: «Вы боитесь, что во сне увидите призрака? Вы ожидаете, что на вас нападёт свита Хтонической Гекаты?» и Еврипид в «Елене», приписывает Гекате способность насылать призраков на живых, даже когда те бодрствуют.[2] Со временем главенство над призраками стало одной из её самых известных черт. В IV веке трактат Гиппократа «О священной болезни» связывает ночные атаки призраков с Гекатой Энодией[3].[4] В период империи, она описывалась как psychais nekuon meta bakcheuousa – «бушующая среди душ умерших».[5] Именно это господство над беспокойными душами привело к привычной роли Гекаты как богини магов, так как контроль над душой был необходим для большинства древних магических процедур. Первые дошедшие до нас намёки на эту идею можно найти во фрагменте Софокла, где Гекату просят о помощи в подготовке заклинания, и у Еврипида, чья Медея относится к Гекате как богине, живущей рядом с её очагом. Позже, ужасные ведьмы Горация просят у Гекаты помощи в призыве душ мёртвых, и маги периода империи часто обращаются к ней за содействием в получении контроля над aoroi и biaiothanatoi – душами тех, кто умер раньше времени или насильственно. Это та сторона её личности, которая сохранилась даже после того, как классическая античность закончилась: хор трёх ведьм призывает Гекату в «Макбете» Шекспира.[6]
И всё же, ни одно из самых ранних свидетельств о Гекате не представляет её иначе как безусловно добрую богиню. Первые археологические находки, свидетельствующие о её почитании, датируются концом VI века до н. э.: одна из них – алтарь, найденный в святилище Аполлона – Дельфинии – в Милете, с надписью, сделанной бустрофедоном[7], для Гекаты.[8] Сама надпись не особенно информативна, но тот факт, что она была найдена в этом святилище, подчёркивает тот факт, что Геката была частью официального культа, а не какой-то маргинализированной богиней, связанной только с призраками. Другая находка – это терракотовая статуэтка в виде сидящей женщины с короной, также с надписью посвящения Гекате, которая была найдена в Афинах.[9] Дарителем был мужчина, что говорит о том, что статуэтка должна была изображать Гекату. Если так, то в этот период её представляли похожей на любую другую богиню.
Упоминанием Гекаты в греческой литературе является знаменитый «Гимн Гекате» из «Теогонии» Гесиода, где ей не приписывается каких-либо пугающих черт, она высоко ценится как богиня, которая может принести множество преимуществ разным людям: например, рыбакам, правителям и детям.[10] Даже после того, как она начинает ассоциироваться с беспокойными душами, благодетельная сторона её личности не исчезает. Пиндар описывает её как добрую посланницу, которая возвещает абдеритянам об их предстоящей победе.[11] Она изображена (с именем) на аттическом сосуде середины V века в облике типичной греческой Девы, какие носят пеплос[12] и держит факелы на свадьбе Пелея и Фетиды. Она, вероятно, показана в свадебных сценах на двух других вазах V века; ни одна из фигур в этих сценах не помечена, но в обоих случаях иконография женщины, держащей два факела, настолько близка к фигуре с надписью «Геката» на вазе с изображением свадьбы Пелея и Фетиды, что трудно представить, кто ещё это может быть.[13] Вазы предоставляют нам наглядную иллюстрацию того, что описывает Кассандра в «Троянках», когда призывает Гекату принести свет, чтобы отпраздновать свадьбу.
Давайте обратимся к родине Гекаты. Существует общее мнение, что это была Кария, расположенная на юго-западе Малой Азии. Это мнение основывается, в частности, на том, что к эллинистическому периоду её храм в Лагине был самым крупным из всех (напротив, в Греции, только Эгина, кажется, не имели каких-либо существенных святилищ, полностью посвящённых Гекате) и большом количестве теофорических названий, в основе которых корень «hekat», происходящих из этой области.[14] Теодор Краус, вероятно, прав, полагая, что она всегда была одним из самых важных божеств Карии, по крайней мере, в эллинистические времена (например её эпитетами были «величайшая» [megiste], «самая почитаемая богиня» [epiphanestate thea] и «спасительница» [soteira]), а также её изображение на фризах её храма в Лагине (о чём будет сказано ниже) предполагает, что она играла для Карии такую же роль, как Кибела для Фригии: богиня города, мать богиня и многогранная благодетельница.[15] Лагинская Геката была тесно связана с Зевсом из соседней Панамары, что подтверждает предположение о том, что она была ведущей богиней своего города.[16] «Процессия ключа» (kleidos agoge), проводимая ежегодно в Лагине в её честь, должно быть, была важнейшим событием, судя по частоте, с которой встречаются дарственные надписи её служителей.[17] Ни один из наших источников не объясняет, чего процессия должна был достичь, но если она взяла своё название от ключа, который был перенесён, то этот ключ должен был иметь центральное значение – он должен был использоваться для запирания и отпирания чего-то важного. Мы знаем, что Лагинетанцы воздвигли статую Гекаты, когда строили новые ворота позади города;[18] ключ, возможно, был от этих или других городских ворот, за которыми она должна была присматривать. Возможно, процессия ключа завершалась фактическим открытием и закрытием ворот, или эти действия были только символическими. В любом случае, ключ означал бы способность Гекаты «закрыть» город от всех опасностей или «открыть» его для благотворных влияний. Древний календарь жертвоприношений упоминает обряд, во время которого её короновали.[19] Информация, которая снова связывает Гекату с городскими воротами в Карле, происходит из Милета V века, она упоминается в культовых правилах гильдии музыкантов molpoi[20]. Там описана процессия, в которой несли два загадочных объекта, называемых gulloi. Один должен был быть коронован и помазан неразбавленным вином «рядом с Гекатой, которая стоит перед воротами [Милета]». В Афродисии, расположенной к северу от Лагина, были служители Гекаты Пропилеи[21], предполагается, что там она тоже была связана с воротами.[22]
Помещение её статуй у ворот городов может быть понято как часть её почитания в Карии в качестве городской богини, поскольку это подразумевает, что она защитит свой город, не давая проникнуть в него опасности.[23] Хотя она никогда не становилась полноправной городской богиней в других частях греческого мира (вероятно, потому, что эту роль уже играли Афина, Гера и другие), её обязанность охранять входы широко распространилась. По словам Плутарха, на самом деле было так распространено помещать изображения Гекаты (hekataia) на важных городских входах, что один военачальник мог высмеять другого, установившего там, вместо изображения Гекаты, военный трофей, говоря, что он сделал бы лучше, построив hekataion – то есть статую для защиты входа. На Родосе ей поклонялись как Пропилеи наряду с Гермесом Пропилеем и Аполлоном Апотропеем[24]. В Тасосе её почитали у трёх входов в город: у Морских ворот, у ворот Силены и у ворот Гермеса. В Афинах у неё, вероятно, был храм на западной дороге, ведущей из города, сразу за священными воротами. Она также охраняла въезды в важные районы в пределах или вблизи городов. Как известно, Геката Эпипиргидия[25] стояла у входа в афинский Акрополь, «город в городе», который представлял собой религиозное сердце Афин. В Селинии V века дарственную надпись, относящуюся к Гекате, нашли в пропилоне[26], который служил входом в святилище Деметры Малофоры[27], предполагается, что её почитали и на этом важном входе.[28]
Богиня, которая охраняет целый город, также может охранять и дом – это роль, которой Геката прославилась в Греции. Самые ранние свидетельства, описывающие её как стоящую перед царскими домами, происходят из фрагмента Эсхила[29] и приблизительно совпадают по смыслу с надписями из Дидима и Милета, связывающими её с городскими воротами и дверями. Хотя эта датировка допускает возможность того, что роль Гекаты как хранительницы входов изначально развивалась в Греции, а затем была перенесена в Карию, или же развивалась одновременно в обоих местах, более вероятно, что это было среди её первоначальных функций в Карии, и что Геката принесла эту роль с собой в Грецию. Во-первых, трудно себе представить, что если бы греки внесли значительные новшества в личность Гекаты, как только она прибыла, они были бы приняты на её родине так быстро, чтобы стать частью официального культа в течение немногим более ста лет, до такой степени, чтоб был построен новый храм у Милезийских городских ворот. С другой стороны, у греков уже был бог, который служил хранителем входов, когда прибыла Геката: Гермес.[30] Трудно было бы понять, почему они назначили ту же роль другому божеству, если бы она не была уже присуща ей.
Вероятно, именно её роль хранительницы входов к середине V века привела к отождествлению Гекаты с фессалийской богиней Энодией.[31] Само имя Энодии («В-Дороге») предполагает, что она наблюдала за входами, поскольку выражает как возможность того, что она стояла на главной дороге в город, следя за всеми, кто вошёл, так и на дороге перед частными домами, защищая их обитателей.
Последняя функция подтверждается находками, сделанными в фессалийском городе Ларисса. Железный ключ был обнаружен в отверстии, просверленном в основании статуи V века, подписанном как Энодия. Это говорит о том, что постамент и статуя на нём изначально были установлены рядом с чем-то, что ключ мог закрыть и открыть, либо символически, либо реально. Небольшой размер позволяет предположить, что это был дом, дополнительно это подтверждает надпись, с просьбой к Энодии оберегать ребёнка. Таким образом, представляется весьма вероятным, что статуя первоначально была установлена перед дверью частного дома. Надпись также упоминает agalma, посвящённый Эноди; это слово должно относиться к статуэтке, которая когда-то была установлена на найденном постаменте. Учитывая частое отождествление Гекаты и Энодии, это, вероятно, было похоже на hekataia, которые были найдены перед дверями дома. Ещё одно посвящение из Лариссы от V века, которое также просит Энодию о помощи с ребенком, было начертано на мраморном основании статуи, обнаруженной в руинах дома; его первоначальное место установки неизвестно, но его обнаружение в этом месте даёт возможность предположить, что статуя тоже стояла у входа в дом. Третья надпись V века – надпись на фрагменте мраморной стелы, она посвящена Энодии Алексатис, «Оберегающей» – именование, которое выражает способность Энодии отвращать различные опасности. К сожалению, мы не знаем, где она была возведена, но её небольшие размеры делают весьма вероятным бытовое использование.[32]
Божества, охраняющие входы в города или частные жилища, как ожидается, предотвратят всевозможные опасности, которые могут угрожать живущим в них, от грабителей до мышей, но в Древней Греции (как и во многих других местах) от них особенно ожидали того, что они будут отгонять неприкаянные души и другие демонические существа, которые, как полагали, собирались у входов по двум причинам. Во-первых, из-за того, что жители бдительно использовали защитные обереги, чтобы удержать их за порогом, и, как представлялось, они скрывались возле входов, терпеливо ожидая тех редких моментов потери бдительности, в которые они смогут пробраться внутрь. (Такова, например, идея византийской сказки о том, как Гелло прокралась в хорошо охраняемый замок, замаскировавшись под муху, севшую на коня, на котором Святой Сизинний проезжал через ворота, открытые для него).[33] Во-вторых, такое пространство, как дверной порог, является «пограничным», лежащим между иначе определёнными областями и не принадлежащим ни к одной из них. Во всём мире, как отмечается в главе 5, лиминальные ситуации и пространства связаны с демонами.[34] Как богиня, от которой ожидают, что она отведёт демонов от дома или города, отданного под её надзор, и защитит человека, проходящего через опасные пороговые места, Геката, естественно, станет известна как богиня, которая также может отказаться остановить демонов или даже направить их против несчастных людей. Отмечая её связь с лиминальными местами, мы определили один важный фактор, который привёл к владычеству Гекаты над демонами в Греции. Следуя этому рассуждению, она, вероятно, также была связана с демонами в Карии, хотя доказательств этому не достаточно.
Геката и переходы дев
Я упоминала выше, что одна из самых ранних ролей Гекаты, описанная в греческой литературе, это сопровождение свадеб. В этом она была схожа с Артемидой, которая также должна была благословлять свадьбы своим присутствием, обеспечивая безопасный переход невесты от статуса девы к статусу жены. Как хорошо известно, это был лишь один из аспектов общей опеки Артемиды над переходом женщины от девочки к матери, который также проявлялся в её присутствии при родах, защите детей после рождения и во время беременности, её покровительстве различным ритуалам, в которых символически совершался переход от девичества к замужеству.[35]
Геката также проявляла заботу о женщинах, которая распространялась и на то время, когда они созрели для брака и были готовы к рождению ребёнка – на самом деле, именно этот общий круг интересов привёл к раннему объединению двух богинь. Эсхил говорит «Артемида-Геката», приносит женщинам родовые боли. Антонин Либерал, ок. II века до н.э., и поэт Никандр пересказывают историю о том, что одна из повитух, присутствовавших при рождении Геракла, была превращена Герой в ласку, но затем, в отместку, была облагодетельствована Гекатой и навсегда стала её «священной слугой», это указывает, что Геката была богиней, которую особенно почитали повитухи. Энний упоминает, что Тривия (т. е. Геката) могла даровать детей отцам, которые молились ей. Исихий описывает богиню рождения Генетиллу как другую форму Гекаты. Халдейские Оракулы делают Гекату богиней, по милости которой был сотворен весь материальный космос, и определяют её чрево как источник всей жизни.[36] Священное животное Гекаты, собака,[37] также наводит на мысль о её связи с рождением, ибо собака была священным животным Эйлетии, Генетиллиы и других богинь рождения.[38] Хотя в более поздние времена собаки Гекаты стали восприниматься как проявление беспокойных душ или демонов в её свите,[39] их покладистый внешний вид и сопровождении ими Гекаты, делают их изображения на многих предметах древнего искусства вполне дружелюбными, и свидетельствуют о том, что их первоначальное значение было положительным а, следовательно, увеличивают вероятность изначальной ассоциации образа собаки с рождением, а не с демонами. Конечно, как и в случае с Артемидой, у Гекаты, как богини рождения, была и тёмная сторона. Фрагмент дорической пантомимы Софрона описывает её как покидающую ложе роженицы, которую она только что убила. Как и все божества, Геката может забрать то, что она может дать. Возможно, женщины, которые пытаются отвратить Гекату в некоторых других фрагментах Софрона, также обеспокоены защитой роженицы и её ребенка.[40]
С давних времён Геката также выделяется как kourotrophos. На полпути через «Теогонию», в своём так называемом «Гимне Гекате», Гесиод называет её так дважды, описывая это как характеристику, которая принадлежала Гекате с самого начала. Она также называется kourotrophos Аполлона Родосского у нескольких других более поздних авторов. Псевдо-Геродот в «Жизни Гомера» описывает самосских женщин, приносящих жертву богине kourotrophic на перекрёстке, что, опять же, указывает на Гекату. Комментарий к «Осам» Аристофана (804) объясняет, что афиняне возводили hekataia повсюду, потому что они верили, что она была хранителем и kourotrophic всех. Комментатор второй идиллии Теокрита более определённо называет Гекату trophos Персефоны, по функции, которую она также проявляет, возможно, в Гомеровском «Гимне Деметре», когда она обнимает Персефону по возвращении из преисподней и обещает оберегать её после этого.[41] Согласно надписи, датированной второй четвертью IV века, поросёнок был поднесён 16-го числа месяца метагейтниона богине Kourotrophos в святилище Гекаты в аттической Эрхии. В тот же день и в том же месте Артемиде-Гекате была поднесена коза, из чего следует, что Kourotrophos понималась как отдельная богиня, но присутствие Kourotrophos в святилище Гекаты говорит об обратном.[42] На одном из изображений из Фригии времён империи, где изображены два маленьких мальчика, мать молится Гекате, прося о покровительстве для своих детей. Другой фригийский рельеф (не датированный) изображает, как о том же просят не только Гекату, но и местных богов.
Вполне вероятно, что забота Гекаты о рождении и воспитании детей была той функцией, которую она привезла с собой в Грецию со своей родины. Восточный фриз эллинистического храма в Лагине показывает, что она помогает защитить новорождённого Зевса, подставляя вместо него Кроносу замаскированный камень; другая женская фигура уносит настоящего ребёнка.[43] Лагинский фриз – единственное доказательство причастности Гекаты к этому рождению; точно так же только в храме в Лагине она участвует в сюжетах, представленных на западном и северном фризах, которые изображают Гигантомахию[44] и договор, заключаемый между амазонками и неопознанными воинами. Краус предполагает, что роли, которые Геката играет в этих изображениях, в общем, совпадают с теми, которые отмечались на этой наиболее почитающей её территории. Художник, желая выразить местные популярные роли через известные греческие мифы, ввёл Гекату в устоявшиеся истории, в которых она ранее не принимала участия.[45]
Как уже было сказано, фракийская Энодия также покровительствовала детям: две надписи из Лариссы, датированные началом V века просят её оберегать ребёнка. Одна из них – с основания статуи, где был ключ, которая, как я предположила, первоначально располагалась у двери дома, а другая – от мраморного основания статуи, найденного в руинах дома. Посвящения кратки, и то, как сформулированы просьбы, не позволяет сказать, хотели ли посвящающие обеспечить зачатие и рождение или, скорее, защитить уже родившегося ребёнка. Разница, вероятно, незначительна, однако, как и Геката, богиня, которая помогает с одним, обычно помогает с другим. Возможно, такая статуя служила обеим целям для дома в течение года.
Наша информация об Энодии весьма скудна и не позволяет с уверенностью утверждать, проявляет ли она заботу о детях в этих надписях, потому, что это всегда было часть её функций или, скорее, потому, что она переняла её от Гекаты, с которой была отождествлена, по крайней мере, во времена Софокла.[46] Каким бы ни был ответ на этот вопрос, важно отметить, что помощи Энодии с детьми просят в домашних условиях, по крайней мере, в одном случае и, возможно, в другом.[47] Это имеет смысл: рождение и воспитание детей, в первую очередь касается oikos[48] – каждому дому нужна помощь богини в этих вопросах. Та же логика поможет объяснить распространённость hekataia перед домами: способность Гекаты гарантировать рождение и последующее здоровье детей делает её популярной в любом доме, особенно среди женщин, которые, как мы знаем, были особо преданы ей. На самом деле, для того, чтобы объяснить, почему hekataia были возведены в передней части дома, комментарий на «Осы» Аристофана говорит нам, что Геката считалась kourotrophos всех, что способности kourotrophic были одной из главных причин возведения домашних hekataia.
Возможно, статуи были воздвигнуты просто для того, чтобы просить Гекату и Энодию о благословении, однако, может быть, они стояли везде в пределах внутреннего пространства, замечание комментатора Аристофана, видимо, предполагает их расположение на подъездах к домам, так как он описывает непосредственно связанные с их kourotrophic силы. Это возвращает нас к нашему предыдущему обсуждению роли этих богинь в качестве опекунов и подразумевает, что они должны были не только способствовать плодовитости, но и отвращать от дома то, что может повредить живущим в нём детям или беременным женщинам. И, действительно, комментатор Аристофана подтверждает это в том же сообщении, где говорит нам, что у hekataia были функции kourotrophic, также называя богиню наблюдателем или опекуном – ephoros. Мраморная стела V века, посвящённая Энодии, тоже выражает эту идею «оберега».
Но что конкретно Энодия и Геката должны были держать подальше от oikos, стоя у его двери? Пожалуй, никто не задумывался над ответом на этот вопрос постоянно, так же, как современная гречанка не думает постоянно о том, что будет предотвращено амулетом от сглаза, который она приколола к рубашке своего ребёнка. И охрана, и амулет становятся частью повседневной жизни, безмолвно успокаивая своих владельцев, что они находятся под присмотром соответствующих сверхъестественных сил. Однако когда происходит несчастье – ребёнок заболевает или когда женщина оказывается неспособной рожать детей – люди начинают больше думать о природе и происхождении зла, ставшего причиной этих проблем. Они хотят узнать его имя, чтобы понять, почему оно нападает на них и как можно наиболее эффективно отвратить его. Эти опасения вызывают веру в одного из aorai, о которых мы говорили в главе 5: Мормо, Ламия, Гелло. Такие существа были бы в первых рядах тех, кого Геката должна была отвратить, чтобы защитить здоровье младенцев и женщин и обеспечить продолжение семьи в целом. Конечно, Мормо, Ламия и Гелло были всего лишь тремя сводными мифическими образами огромной армии женщин, погибших в близких землях. Следует напомнить, что все эти три наименования можно было бы использовать во множественном числе.
Возведение hekataia и ношение амулетов, о которых я говорила в последней главе, были очень важными формами защиты, но носили характер дополнений и частных мер; их использование оставалось на усмотрение отдельного лица. В главе 2 я отметила, что во многих poleis (полисах) существовали также формальные, санкционированные государством ритуалы, направленные на укрощение угрожающих призраков, как, например, описанный Селиунтом «lex sacra». В следующем разделе этой главы я расскажу о том, что полис также спонсировал народные празднества, которые были призваны остановить мстительных призраков и не дать им вмешаться в способность девушек вступать в брак и рожать детей. На данный момент это будет означать уход в сторону от Гекаты. В конечном счёте, однако, изучение этих ритуалов и связанных с ними мифов улучшит наше понимание её ассоциации с опасными призраками.
Умирающая дева
Переход от жизни девушки к жизни женщины в Древней Греции был хорошо изучен в последние несколько десятилетий.[49] Сейчас известно, что ритуалы, направленные на обеспечение его успешного завершения практиковались во многих городах. Поддерживая и контролируя эти культы, полис также поддерживал и контролировал переход своих дочерей во взрослую жизнь, чтобы они вступали в брак должным образом и производили на свет новых граждан; эти культы, таким образом, отвечали интересам общества, а также отдельных девушек и их семей, и убеждения, которые они выражали, скорее всего, на определённом уровне, разделялись большинством или даже всеми гражданами.[50]
С каждым из этих ритуалов был связан миф, его обосновывающий. Хотя существует множество вариаций, почти все они относятся к одному из двух типов, каждый из которых сосредоточен на девушке, которая обычно выступает как дочь древнего правителя (или, в некоторых случаях, история сосредотачивается на нескольких его дочерях). Другая главная роль принадлежит одной из богинь, которые в реальной жизни должны помочь девам завершить переход к жизни женщины. Богиня, которая чаще всего берёт на себя эту роль, – Артемида; Гера – вторая по частоте упоминания, и Афина и Афродита выступают случайным образом.
В первом типе историй девушка вызывает гнев богини. Примеры этого типа включают мифы о Каллисто,[51] Проетида,[52] Ариадне,[53] и дочери Кекропса.[54] Богиня либо сама убивает девушку, либо доводит её до самоубийства. Иногда девушка спасается после периода безумия или болезни и вступает в надлежащий брак (Проетида), но, по крайней мере, в дошедших до нас мифах, это исключение.[55] В вариации на этот основной тип, член семьи девушки возмущает богиню, которая затем требует, чтобы девушка была убита; наиболее широко известным примером такой вариации мифа является история Ифигении. Иногда богиня жалеет девушку и спасает её в последний момент, унося в новую жизнь в качестве жрицы (Ифигения, в другой версии её истории).
В другом типе мифа девушка ранена или ей угрожает кто-то другой, обычно человек не из её семьи. Иногда, девушка умирает, часто совершает самоубийство (Эригона и Аспалида будут обсуждаться ниже). Часто она делает это, повесившись, форма смерти, которая была тесно связана с девственницами, как в реальной жизни, так и в мифе.[56] Иногда богиня спасает её от беды, но обычно ценой её жизни или, по крайней мере, её преследованием: девушка превращается в статую в храме богини или становится жрицей, которая служит богине (Диктина/Афайя;[57] Аспалида).
Как правило, преступление, приводящее к катастрофе в любой версии мифа, включает в себя поведение, которое не подходит для девушки. Подавляющее число примеров связано с сексуальным непослушанием: либо девочку соблазняют (Каллисто; Кария, о которой пойдет речь ниже), либо её насилуют или почти насилуют (Диктина/Афайя; Аспалида). Иногда преступление не происходит на сексуальной почве, но, тем не менее, девушка делает что-то, что неуместно для незамужних женщин. Дочери Кекропса, заглянув в корзину, в которой был спрятан младенец Эрихтоний, символически взяли на себя материнские обязанности до замужества.
Преступление, совершённое Проетидами в одной из версий мифа было в том, что они стали поклоняться Гере, богине замужних женщин, в то время как сами были ещё девственницами.[58] В других случаях мы не слышим о каком-либо конкретном инциденте, ускорившем цепочку событий, и можем только предполагать, что в более полной версии мифа оно было описано (Пандареиды, о которых будет сказано ниже). Несмотря на то, что детали этих мифов могут различаться, самое главное, заключается в том, что девочка, которая находится в возрасте, когда она должна переходить от девства к материнству, не может этого сделать: она умирает или навсегда удаляется от нормальной жизни, прежде чем сможет выйти замуж и родить детей. Как и во многих культурах, история, рассказанная тем, кто собирается пройти переход в половую зрелость, представляет собой худший сценарий: парадигматическая Дева не может завершить процесс и ужасно страдает.
Часто миф заканчивается рассказом об учреждении культа, в котором местные девушки символически воспроизводят борьбу или смерть девушки, являющейся главной героиней этого мифа. Некоторые исследователи предполагают, что такие ритуалы символически «убивают» девственниц, которые в них участвуют, для того, чтобы позволить «родиться» репродуктивно активной женщине. В конце концов, девственность и материнство не могут сосуществовать, и поэтому первое должно быть устранено, чтобы освободить место для второго. Также утверждалось, что, участвуя в культе, настоящие девушки заручались поддержкой богини во время этого перехода. Она была бы понята как потенциально разъярённая сила, которая должна была быть успокоена выполнением обрядов.
Оба эти наблюдения верны, но обращая так много внимания на богиню и реальных девушек, которые участвовали в её культе, исследователи, как правило, упускают из виду другого важного персонажа: мифическую деву, которая умирает. Некоторые предположили, что она изначально должна была быть «дублёром» богини, то есть обладать сходной божественной функцией, и быть смещённой более сильной фигурой, попав в подчинённую роль мифической жертвы и культовой героини.[59] Во многих случаях это, конечно, правильно, но это не объясняет, почему миф обрекает девушку на смерть или вечную девственность. Замороженная навсегда в середине своего переходного периода, никогда не способная завершить его и достичь статуса матери, эта дева представляет собой отсутствие того покровительства, которое богиня может предоставить, и, таким образом, играет отрицательную роль на фоне положительной роли богини, ту, которую девушки, исполняющие свою роль в ритуале, никогда не примут, или надеются, что не примут. Такое полярное противостояние не всегда имеет место в мифологических и ритуальных сочетаниях. В некоторых случаях мифическая фигура вместо этого наслаждается теми же благословениями, на которые надеются участники ритуала: женщины, участвовавшие в Тесмофории[60], чтобы гарантировать плодовитость, например, взяли в качестве мифического руководства историю о Деметре, возвращающей свою дочь и восстанавливающей плодородие на земле. Даже в контексте переходных мифов возможны счастливые развязки: ведь в одной из версий мифа большинство Проетид выживают, выходят замуж и рожают детей. Критский Левкипп с успехом заменяет мужчин на тех, с которыми хочет, чтобы были его дочери.[61]
Ключ к пониманию трагических судеб некоторых мифических девушек лежит в признании того, что они могут быть не просто пассивными жертвами. Есть основания полагать, что они, как и богини, с которыми они были связаны, могут вызвать проблемы для настоящих девушек полисов, если те не будут эффективно решены (в пространстве мифа). Начнём с примера Эригоны, афинской героини, история которой разыгрывалась во время Антестерий[62].
Эригона
Есть два варианта мифа об Эригоне, в каждом из которых мы можем выделить включения других мифов и ритуалов. Более распространённая версия, рассказывает о том, как Дионис пришёл в Афины во времена правителя Икария, который, как говорят, был отцом Эригоны. Получив дар вина от Диониса, Икарий поделился им со своими соседями. Впервые в жизни испытав состояние опьянения, они решили, что он отравил их и убили его. Обнаружив его тело, Эригона от горя повесилась на дереве, под которым оно лежало.[63]
Другая версия мифа об Эригоне делает её дочерью Клитемнестры и Эгисфа, которые преследовали Ореста в Афинах, чтобы отомстить за своё убийство. В этот момент история разделяется на две концовки. Либо Эригона вешается от горя, когда Ореста оправдывают на Ареопаге, либо ей угрожает Орест, который уже убил её брата Алетеса. Во втором варианте Артемида вмешивается в последний момент, уводя Эригону, чтобы она стала жрицей в её Афинском храме.[64]
Первая версия истории об Эригоне была разбавлена проблемами Диониса: за исключением, возможно, поздней версии, в которой Дионис соблазняет Эригону,[65] нет никакой дальнейшей связи между девушкой и богом вина. Мы могли бы догадаться, что, поскольку обряды, связанные с мифом об Эригоне, практиковались в то же время года, что и Антестерии, этот праздник, включавший в себя так много самых разнообразных элементов, включал и её обряды, и тем самым вывел Эригону на орбиту Диониса.
Попытка покрыть заплату сделана путём прикрепления Эригоны к Икарию, предыдущему Афинскому правителю, который служил как эпоним для Икария из древних времён, связанного, вероятно, с изобретением вина. История Икария (изобретение им вина и последующая смерть), действительно, имеет мало общего с парадигмой, которая лежит в основе мифа об Эригоне, как мы увидим далее.[66]
Вторая версия истории Эригоны служит для того, чтобы связать её с эпическим циклом, и в частности с популярной Микенской сагой. Сюжет, возможно, был подсказан тем, что бегство Ореста из Микен уже было связано с Антестериями: в первый день празднества проводился специальный обряд, посвящённый его приезду в Афины после убийств.[67] Но как бы то ни было, механизм формирования связи Эригоны с Домом Атрея, был призван связать местную афинскую героиню с важным и известным общегреческим мифом.
Под срастанием этих версий лежит простой рассказ о девушке, чья жизнь оборвалась прежде, чем она смогла выйти замуж. Тот факт, что в обеих версиях её трагедии, вызванной смертью отца – человека, который устроил бы её брак – и в одной из версий последующая смерть ее брата – человека, который устроил бы её брак при отсутствии отца[68] – делает эту мысль ещё яснее: она одна и нет никого, кто мог бы гарантировать её правильный переход от девичества к замужеству. Важно также, что она умирает повесившись, поскольку, как уже отмечалось, этот способ, особенно ассоциировался со смертью девственниц, в особенности тех, которые были связаны с Артемидой. Как подробно показала Хелен Кинг, эта бескровная смерть символизирует тот факт, что они не имели кровотечения и никогда не будут «кровоточить», поскольку с кровотечением у женщин связаны первая брачная ночь и рождение.[69] Как мы увидим ниже, самоубийство в виде повешения на дереве, в отличие от других видов, также характерно для девушек, связанных с Артемидой, и может отражать связь культа этой богини с деревьями. Конечно, альтернативное окончание мифа, когда Эригона становится жрицей Артемиды, следует другой теме, как мы видели, часто встречающейся в трагедиях девиц, и указывает на то, что миф изначально был частью какого-то аттического культа Артемиды.
Далее миф рассказывает о том, что перед тем, как повеситься, Эригона прокляла афинян, приговаривая всех их дочерей «качаться» на дереве так же, как качалась она. Афинские девы начали убивать себя толпами. Чтобы остановить самоубийства, и по совету Дельф, афиняне тогда учредили обряд Айора («Раскачивание»), в котором девушки исполняли проклятие Эригоны буквально, а не по смыслу, качаясь на сиденьях, подвешенных верёвками к ветвям деревьев, так же, как дети теперь качаются на качелях.[70] Действительно, в вазописи сцены, изображающие это, иногда выглядят как игра. Айора отмечалась в третий и последний день Антестерий.
Песня под названием Алетис («Странник») также исполнялась афинскими девушками на третий день Антестерий. Наши источники говорят, что это память о блужданиях Эригоны (которая стала именоваться Алетис), в поисках своего пропавшего отца.[71] Мы могли бы догадаться, что присутствие во второй версии мифа её брата («Алетис») альтернативно объяснило учреждение песни в какой-то версии истории, которую мы потеряли, или что имя брата является побочным образованием от имени самой Эригоны. Трудно представить песню, исполняемую в ритуальном контексте в Древней Греции без сопровождающего танца; функция танца Алетис, должно быть, была, по крайней мере, частично, такой же, как та, которую Клод Каламе предложил для многих других танцев, исполняемых девами: он одновременно почитал богиню и демонстрировал девушек остальным жителям полиса.[72] Название песни подразумевает ещё одно значение, оно перекликается с темой, встречающейся во многих мифах о девушках, переживающих переход: событие, которое прерывает их переход, заставляет их покинуть свои дома и побродить за границами знакомого пространства, в сельской местности или в чужих землях (Ариадна покидает Крит, Ио путешествует по древнему миру, Проетиды бегут в поля). Это уместно, ибо переход представляет собой время жизни, когда индивидуум находится в промежуточном (ни там, ни тут) состоянии: ни девушка, ни полноценная женщина, она ни дома, ни где-либо ещё. Даже когда блуждание не связано с переходными мифами, оно связано с персонажами, изгнанными из обычной жизни и нормальных ролей – Одиссей является ярким примером этого. Действительно, «Большие этимологии» сообщают нам, что Алетис было не только названием песни афинян и прозвищем главной героини, но и прозвищем самого неординарного из всех мифических персонажей: Медея, женщина, которая посвятила свою жизнь скитаниям на чужбине, из одного города-государства к другому, именно потому, что отвергла собственно женские роли – послушная дочь, покорная жена и заботливая мать.[73]
Опасные призраки тоже являются парадигматическими странниками, отчасти потому, что они исключены из покоя в подземном мире; mormones, как упоминалось в главе 5, были определены одним поздним источником как planetes daimones, блуждающие даймоны. Вполне вероятно, что бродячие песни и пляски афинских девиц одновременно воспроизводили страдания Эригоны и символически изображали отрешённую, пороговую сцену самих певцов, которая, если не будет успешно разрешена браком в ближайшем будущем, привела бы их в состояние вечного странствия, вечной отрешённости.
В мифе об Эригоне, как в нашем примере, мы можем видеть женский обряд созревания, который в какой-то момент был поглощён более крупным празднеством Антистерий. Можно догадаться, что первоначальная версия мифа рассказывала о девушке, которая, как и Ифигения, умерла в одной версии, а в другой стала жрицей Артемиды, богини, под юрисдикцией которой исполнялись Айора и Алетис. Девушки, совершившие обряд, изобразили бы символическое, временное, изгнание для своего переходного периода, воспроизведя её блуждания в песне и танце, и предотвратили бы возможность того, что они действительно могли повеситься в безумии и, таким образом, быть вечно замороженными в девственном состоянии, «повесившись» на качелях – символически разделяя страдания Эригоны, они избегают испытывать это на самом деле. Защищённые таким образом, они подготавливали себя к вступлению в брак.
Какое отношение всё это имеет к разъярённым мертвецам? Вернёмся к версии мифа, в котором Эригона вешается. «Большие этимологии» говорят нам, что после смерти Эригона стала prostropaios, или мстительным призраком, возвращаясь, чтобы беспокоить афинян.[74] Сервий сообщает, что после смерти Эригоны все остальные афинские девицы повесили своих рабынь, потому что они внезапно были вынуждены сделать это под действием безумия (furor). Гигин даёт подобное описание.[75] Учитывая, что prostropaios и подобные демонические существа в древности часто обвинялись в том, что они вызывают безумие, не кажется слишком смелым шагом объединить эти сообщения и заключить, что именно призрак Эригоны сводил с ума афинских дев, тем самым обеспечивая исполнение предсмертного проклятия. Далее говорится об учреждении Айоры по указанию Аполлона и описывается eudeipnos.[76] Это прилагательное, которое можно перевести как «довольствоваться своими ужинами», и родственное ему существительное, eudeipnia, в других местах используются только для описания подношений, сделанных для умиротворения душ умерших.[77] Тогда Айора, должно быть, включила не только качание на качелях, но и еду, чтобы умилостивить призрак Эригоны, и, возможно, души других умерших дев.
Ритуалы, связанные с Эригоной, теперь показали себя связанными не только с женским созреванием, но и с умиротворением опасных душ. Последнее действие было бы уместно дома в третий и последний день Антистерий, когда приношения также делались Гермесу Хтонию и всем умершим. Ранее, в предыдущий день, двери в Афинах были окрашены смолой, а листья шиповника были пережёваны, оба эти способа защищают от опасных призраков. Возможно, также был торжественный крик в конце фестиваля, в котором душам приказывали уйти.[78] Обряд, который отвращал и умилостивлял Эригону, одного конкретного призрака, который мог преследовать одну конкретную группу жертв (афинских дев), мог легко перейти в этот более широкий комплекс ритуалов, призванных обеспечить безопасные отношения с мёртвыми. Вся эта последовательность напоминает ежегодные Месопотамские фестивали, во время которых дружественных, умерших родственников сначала приглашали пробудиться и принять подношения пищи, а затем приказывали вернуться в подземный мир, забрав с собой и тех призраков, которые причиняли неприятности живым.[79]
Всё ещё может показаться странным, что обряд отвращения был связан с переходными обрядами, но это сочетание будет иметь смысл, как только мы вспомним призраков, которых мы встретили в главе 5. Те, кто возвращается из мёртвых по собственной воле, избирают в качестве жертвы один из двух типов людей. Во-первых, тех, кто обидел их или не смог отомстить за зло, совершённое против них. Таким образом, Клитемнестра возвращается, чтобы преследовать Ореста, потому что он убил её, и Агамемнон преследовал бы Ореста, если бы он не убил Клитемнестру. Во-вторых, другие, которые вот-вот добьются успеха там, где не получилось у них. Ламия и Мормо, которые сами бездетны, возвращаются, чтобы убить детей или вызывать выкидыши, разрушая шансы других женщин на успех; Гелло также убивает девственниц, прежде чем они смогут выйти замуж. Тараксипп[80], призрак убитого возницы, грохотом пугает скаковых лошадей, бегущих вдоль его стороны в Олимпии. Зависть заставляет несчастных духов нападать на тех, кто наслаждается успешной жизнью. Таким образом, для афинян имеет смысл проявлять особую осторожность, чтобы не допустить, причинения Эригоной вреда их дочерям, пытающимся завершить переход, которого у неё не было.
Боже мой, куда они тебя поместят,
красавица, чтобы ты не могла говорить.
Ты, Мари, прекрасная невеста,
как цветок в окне:
сначала ты видишь, что он цветет;
внезапно он засох.
О, маленькая красавица, моя красавица,
твоё лицо как гвоздика
и почернеет как земля.
Твоё лицо как молоко
и почернеет как грязь.
Из современного Трансильванского плача о девушке, которая умерла незамужней,
цит. по Гейл Клигман «Свадьба мёртвых» (1988)[1]
Ни одна фигура не ассоциируется с возвращающимися душами умерших теснее, чем Геката. Её роль как их предводительницы сформировалась уже к V веку, и была столь широко известна, что трагики могли ссылаться на неё без дальнейших пояснений. В трагическом фрагменте один человек спрашивает другого: «Вы боитесь, что во сне увидите призрака? Вы ожидаете, что на вас нападёт свита Хтонической Гекаты?» и Еврипид в «Елене», приписывает Гекате способность насылать призраков на живых, даже когда те бодрствуют.[2] Со временем главенство над призраками стало одной из её самых известных черт. В IV веке трактат Гиппократа «О священной болезни» связывает ночные атаки призраков с Гекатой Энодией[3].[4] В период империи, она описывалась как psychais nekuonmeta bakcheuousa – «бушующая среди душ умерших».[5] Именно это господство над беспокойными душами привело к привычной роли Гекаты как богини магов, так как контроль над душой был необходим для большинства древних магических процедур. Первые дошедшие до нас намёки на эту идею можно найти во фрагменте Софокла, где Гекату просят о помощи в подготовке заклинания, и у Еврипида, чья Медея относится к Гекате как богине, живущей рядом с её очагом. Позже, ужасные ведьмы Горация просят у Гекаты помощи в призыве душ мёртвых, и маги периода империи часто обращаются к ней за содействием в получении контроля над aoroi и biaiothanatoi – душами тех, кто умер раньше времени или насильственно. Это та сторона её личности, которая сохранилась даже после того, как классическая античность закончилась: хор трёх ведьм призывает Гекату в «Макбете» Шекспира.[6]
И всё же, ни одно из самых ранних свидетельств о Гекате не представляет её иначе как безусловно добрую богиню. Первые археологические находки, свидетельствующие о её почитании, датируются концом VI века до н. э.: одна из них – алтарь, найденный в святилище Аполлона – Дельфинии – в Милете, с надписью, сделанной бустрофедоном[7], для Гекаты.[8] Сама надпись не особенно информативна, но тот факт, что она была найдена в этом святилище, подчёркивает тот факт, что Геката была частью официального культа, а не какой-то маргинализированной богиней, связанной только с призраками. Другая находка – это терракотовая статуэтка в виде сидящей женщины с короной, также с надписью посвящения Гекате, которая была найдена в Афинах.[9] Дарителем был мужчина, что говорит о том, что статуэтка должна была изображать Гекату. Если так, то в этот период её представляли похожей на любую другую богиню.
Упоминанием Гекаты в греческой литературе является знаменитый «Гимн Гекате» из «Теогонии» Гесиода, где ей не приписывается каких-либо пугающих черт, она высоко ценится как богиня, которая может принести множество преимуществ разным людям: например, рыбакам, правителям и детям.[10] Даже после того, как она начинает ассоциироваться с беспокойными душами, благодетельная сторона её личности не исчезает. Пиндар описывает её как добрую посланницу, которая возвещает абдеритянам об их предстоящей победе.[11] Она изображена (с именем) на аттическом сосуде середины V века в облике типичной греческой Девы, какие носят пеплос[12] и держит факелы на свадьбе Пелея и Фетиды. Она, вероятно, показана в свадебных сценах на двух других вазах V века; ни одна из фигур в этих сценах не помечена, но в обоих случаях иконография женщины, держащей два факела, настолько близка к фигуре с надписью «Геката» на вазе с изображением свадьбы Пелея и Фетиды, что трудно представить, кто ещё это может быть.[13] Вазы предоставляют нам наглядную иллюстрацию того, что описывает Кассандра в «Троянках», когда призывает Гекату принести свет, чтобы отпраздновать свадьбу.
Давайте обратимся к родине Гекаты. Существует общее мнение, что это была Кария, расположенная на юго-западе Малой Азии. Это мнение основывается, в частности, на том, что к эллинистическому периоду её храм в Лагине был самым крупным из всех (напротив, в Греции, только Эгина, кажется, не имели каких-либо существенных святилищ, полностью посвящённых Гекате) и большом количестве теофорических названий, в основе которых корень «hekat», происходящих из этой области.[14] Теодор Краус, вероятно, прав, полагая, что она всегда была одним из самых важных божеств Карии, по крайней мере, в эллинистические времена (например её эпитетами были «величайшая» [megiste], «самая почитаемая богиня» [epiphanestate thea] и «спасительница» [soteira]), а также её изображение на фризах её храма в Лагине (о чём будет сказано ниже) предполагает, что она играла для Карии такую же роль, как Кибела для Фригии: богиня города, мать богиня и многогранная благодетельница.[15] Лагинская Геката была тесно связана с Зевсом из соседней Панамары, что подтверждает предположение о том, что она была ведущей богиней своего города.[16] «Процессия ключа» (kleidos agoge), проводимая ежегодно в Лагине в её честь, должно быть, была важнейшим событием, судя по частоте, с которой встречаются дарственные надписи её служителей.[17] Ни один из наших источников не объясняет, чего процессия должна был достичь, но если она взяла своё название от ключа, который был перенесён, то этот ключ должен был иметь центральное значение – он должен был использоваться для запирания и отпирания чего-то важного. Мы знаем, что Лагинетанцы воздвигли статую Гекаты, когда строили новые ворота позади города;[18] ключ, возможно, был от этих или других городских ворот, за которыми она должна была присматривать. Возможно, процессия ключа завершалась фактическим открытием и закрытием ворот, или эти действия были только символическими. В любом случае, ключ означал бы способность Гекаты «закрыть» город от всех опасностей или «открыть» его для благотворных влияний. Древний календарь жертвоприношений упоминает обряд, во время которого её короновали.[19] Информация, которая снова связывает Гекату с городскими воротами в Карле, происходит из Милета V века, она упоминается в культовых правилах гильдии музыкантов molpoi[20]. Там описана процессия, в которой несли два загадочных объекта, называемых gulloi. Один должен был быть коронован и помазан неразбавленным вином «рядом с Гекатой, которая стоит перед воротами [Милета]». В Афродисии, расположенной к северу от Лагина, были служители Гекаты Пропилеи[21], предполагается, что там она тоже была связана с воротами.[22]
Помещение её статуй у ворот городов может быть понято как часть её почитания в Карии в качестве городской богини, поскольку это подразумевает, что она защитит свой город, не давая проникнуть в него опасности.[23] Хотя она никогда не становилась полноправной городской богиней в других частях греческого мира (вероятно, потому, что эту роль уже играли Афина, Гера и другие), её обязанность охранять входы широко распространилась. По словам Плутарха, на самом деле было так распространено помещать изображения Гекаты (hekataia) на важных городских входах, что один военачальник мог высмеять другого, установившего там, вместо изображения Гекаты, военный трофей, говоря, что он сделал бы лучше, построив hekataion – то есть статую для защиты входа. На Родосе ей поклонялись как Пропилеи наряду с Гермесом Пропилеем и Аполлоном Апотропеем[24]. В Тасосе её почитали у трёх входов в город: у Морских ворот, у ворот Силены и у ворот Гермеса. В Афинах у неё, вероятно, был храм на западной дороге, ведущей из города, сразу за священными воротами. Она также охраняла въезды в важные районы в пределах или вблизи городов. Как известно, Геката Эпипиргидия[25]стояла у входа в афинский Акрополь, «город в городе», который представлял собой религиозное сердце Афин. В Селинии V века дарственную надпись, относящуюся к Гекате, нашли в пропилоне[26], который служил входом в святилище Деметры Малофоры[27], предполагается, что её почитали и на этом важном входе.[28]
Богиня, которая охраняет целый город, также может охранять и дом – это роль, которой Геката прославилась в Греции. Самые ранние свидетельства, описывающие её как стоящую перед царскими домами, происходят из фрагмента Эсхила[29] и приблизительно совпадают по смыслу с надписями из Дидима и Милета, связывающими её с городскими воротами и дверями. Хотя эта датировка допускает возможность того, что роль Гекаты как хранительницы входов изначально развивалась в Греции, а затем была перенесена в Карию, или же развивалась одновременно в обоих местах, более вероятно, что это было среди её первоначальных функций в Карии, и что Геката принесла эту роль с собой в Грецию. Во-первых, трудно себе представить, что если бы греки внесли значительные новшества в личность Гекаты, как только она прибыла, они были бы приняты на её родине так быстро, чтобы стать частью официального культа в течение немногим более ста лет, до такой степени, чтоб был построен новый храм у Милезийских городских ворот. С другой стороны, у греков уже был бог, который служил хранителем входов, когда прибыла Геката: Гермес.[30] Трудно было бы понять, почему они назначили ту же роль другому божеству, если бы она не была уже присуща ей.
Вероятно, именно её роль хранительницы входов к середине V века привела к отождествлению Гекаты с фессалийской богиней Энодией.[31] Само имя Энодии («В-Дороге») предполагает, что она наблюдала за входами, поскольку выражает как возможность того, что она стояла на главной дороге в город, следя за всеми, кто вошёл, так и на дороге перед частными домами, защищая их обитателей.
Последняя функция подтверждается находками, сделанными в фессалийском городе Ларисса. Железный ключ был обнаружен в отверстии, просверленном в основании статуи V века, подписанном как Энодия. Это говорит о том, что постамент и статуя на нём изначально были установлены рядом с чем-то, что ключ мог закрыть и открыть, либо символически, либо реально. Небольшой размер позволяет предположить, что это был дом, дополнительно это подтверждает надпись, с просьбой к Энодии оберегать ребёнка. Таким образом, представляется весьма вероятным, что статуя первоначально была установлена перед дверью частного дома. Надпись также упоминает agalma, посвящённый Эноди; это слово должно относиться к статуэтке, которая когда-то была установлена на найденном постаменте. Учитывая частое отождествление Гекаты и Энодии, это, вероятно, было похоже на hekataia, которые были найдены перед дверями дома. Ещё одно посвящение из Лариссы от V века, которое также просит Энодию о помощи с ребенком, было начертано на мраморном основании статуи, обнаруженной в руинах дома; его первоначальное место установки неизвестно, но его обнаружение в этом месте даёт возможность предположить, что статуя тоже стояла у входа в дом. Третья надпись V века – надпись на фрагменте мраморной стелы, она посвящена Энодии Алексатис, «Оберегающей» – именование, которое выражает способность Энодии отвращать различные опасности. К сожалению, мы не знаем, где она была возведена, но её небольшие размеры делают весьма вероятным бытовое использование.[32]
Божества, охраняющие входы в города или частные жилища, как ожидается, предотвратят всевозможные опасности, которые могут угрожать живущим в них, от грабителей до мышей, но в Древней Греции (как и во многих других местах) от них особенно ожидали того, что они будут отгонять неприкаянные души и другие демонические существа, которые, как полагали, собирались у входов по двум причинам. Во-первых, из-за того, что жители бдительно использовали защитные обереги, чтобы удержать их за порогом, и, как представлялось, они скрывались возле входов, терпеливо ожидая тех редких моментов потери бдительности, в которые они смогут пробраться внутрь. (Такова, например, идея византийской сказки о том, как Гелло прокралась в хорошо охраняемый замок, замаскировавшись под муху, севшую на коня, на котором Святой Сизинний проезжал через ворота, открытые для него).[33] Во-вторых, такое пространство, как дверной порог, является «пограничным», лежащим между иначе определёнными областями и не принадлежащим ни к одной из них. Во всём мире, как отмечается в главе 5, лиминальные ситуации и пространства связаны с демонами.[34] Как богиня, от которой ожидают, что она отведёт демонов от дома или города, отданного под её надзор, и защитит человека, проходящего через опасные пороговые места, Геката, естественно, станет известна как богиня, которая также может отказаться остановить демонов или даже направить их против несчастных людей. Отмечая её связь с лиминальными местами, мы определили один важный фактор, который привёл к владычеству Гекаты над демонами в Греции. Следуя этому рассуждению, она, вероятно, также была связана с демонами в Карии, хотя доказательств этому не достаточно.
Геката и переходы дев
Я упоминала выше, что одна из самых ранних ролей Гекаты, описанная в греческой литературе, это сопровождение свадеб. В этом она была схожа с Артемидой, которая также должна была благословлять свадьбы своим присутствием, обеспечивая безопасный переход невесты от статуса девы к статусу жены. Как хорошо известно, это был лишь один из аспектов общей опеки Артемиды над переходом женщины от девочки к матери, который также проявлялся в её присутствии при родах, защите детей после рождения и во время беременности, её покровительстве различным ритуалам, в которых символически совершался переход от девичества к замужеству.[35]
Геката также проявляла заботу о женщинах, которая распространялась и на то время, когда они созрели для брака и были готовы к рождению ребёнка – на самом деле, именно этот общий круг интересов привёл к раннему объединению двух богинь. Эсхил говорит «Артемида-Геката», приносит женщинам родовые боли. Антонин Либерал, ок. II века до н.э., и поэт Никандр пересказывают историю о том, что одна из повитух, присутствовавших при рождении Геракла, была превращена Герой в ласку, но затем, в отместку, была облагодетельствована Гекатой и навсегда стала её «священной слугой», это указывает, что Геката была богиней, которую особенно почитали повитухи. Энний упоминает, что Тривия (т. е. Геката) могла даровать детей отцам, которые молились ей. Исихий описывает богиню рождения Генетиллу как другую форму Гекаты. Халдейские Оракулы делают Гекату богиней, по милости которой был сотворен весь материальный космос, и определяют её чрево как источник всей жизни.[36] Священное животное Гекаты, собака,[37] также наводит на мысль о её связи с рождением, ибо собака была священным животным Эйлетии, Генетиллиы и других богинь рождения.[38] Хотя в более поздние времена собаки Гекаты стали восприниматься как проявление беспокойных душ или демонов в её свите,[39] их покладистый внешний вид и сопровождении ими Гекаты, делают их изображения на многих предметах древнего искусства вполне дружелюбными, и свидетельствуют о том, что их первоначальное значение было положительным а, следовательно, увеличивают вероятность изначальной ассоциации образа собаки с рождением, а не с демонами. Конечно, как и в случае с Артемидой, у Гекаты, как богини рождения, была и тёмная сторона. Фрагмент дорической пантомимы Софрона описывает её как покидающую ложе роженицы, которую она только что убила. Как и все божества, Геката может забрать то, что она может дать. Возможно, женщины, которые пытаются отвратить Гекату в некоторых других фрагментах Софрона, также обеспокоены защитой роженицы и её ребенка.[40]
С давних времён Геката также выделяется как kourotrophos. На полпути через «Теогонию», в своём так называемом «Гимне Гекате», Гесиод называет её так дважды, описывая это как характеристику, которая принадлежала Гекате с самого начала. Она также называется kourotrophos Аполлона Родосского у нескольких других более поздних авторов. Псевдо-Геродот в «Жизни Гомера» описывает самосских женщин, приносящих жертву богине kourotrophic на перекрёстке, что, опять же, указывает на Гекату. Комментарий к «Осам» Аристофана (804) объясняет, что афиняне возводили hekataia повсюду, потому что они верили, что она была хранителем и kourotrophic всех. Комментатор второй идиллии Теокрита более определённо называет Гекату trophos Персефоны, по функции, которую она также проявляет, возможно, в Гомеровском «Гимне Деметре», когда она обнимает Персефону по возвращении из преисподней и обещает оберегать её после этого.[41] Согласно надписи, датированной второй четвертью IV века, поросёнок был поднесён 16-го числа месяца метагейтниона богине Kourotrophos в святилище Гекаты в аттической Эрхии. В тот же день и в том же месте Артемиде-Гекате была поднесена коза, из чего следует, что Kourotrophos понималась как отдельная богиня, но присутствие Kourotrophos в святилище Гекаты говорит об обратном.[42] На одном из изображений из Фригии времён империи, где изображены два маленьких мальчика, мать молится Гекате, прося о покровительстве для своих детей. Другой фригийский рельеф (не датированный) изображает, как о том же просят не только Гекату, но и местных богов.
Вполне вероятно, что забота Гекаты о рождении и воспитании детей была той функцией, которую она привезла с собой в Грецию со своей родины. Восточный фриз эллинистического храма в Лагине показывает, что она помогает защитить новорождённого Зевса, подставляя вместо него Кроносу замаскированный камень; другая женская фигура уносит настоящего ребёнка.[43] Лагинский фриз – единственное доказательство причастности Гекаты к этому рождению; точно так же только в храме в Лагине она участвует в сюжетах, представленных на западном и северном фризах, которые изображают Гигантомахию[44] и договор, заключаемый между амазонками и неопознанными воинами. Краус предполагает, что роли, которые Геката играет в этих изображениях, в общем, совпадают с теми, которые отмечались на этой наиболее почитающей её территории. Художник, желая выразить местные популярные роли через известные греческие мифы, ввёл Гекату в устоявшиеся истории, в которых она ранее не принимала участия.[45]
Джонстон С. Э. Геката и умирающая дева: как хозяйка призраков заслужила свой титул
Боже мой, куда они тебя поместят,
красавица, чтобы ты не могла говорить.
Ты, Мари, прекрасная невеста,
как цветок в окне:
сначала ты видишь, что он цветет;
внезапно он засох.
О, маленькая красавица, моя красавица,
твоё лицо как гвоздика
и почернеет как земля.
Твоё лицо как молоко
и почернеет как грязь.
Из современного Трансильванского плача о девушке, которая умерла незамужней,
цит. по Гейл Клигман «Свадьба мёртвых» (1988)[1]
Ни одна фигура не ассоциируется с возвращающимися душами умерших теснее, чем Геката. Её роль как их предводительницы сформировалась уже к V веку, и была столь широко известна, что трагики могли ссылаться на неё без дальнейших пояснений. В трагическом фрагменте один человек спрашивает другого: «Вы боитесь, что во сне увидите призрака? Вы ожидаете, что на вас нападёт свита Хтонической Гекаты?» и Еврипид в «Елене», приписывает Гекате способность насылать призраков на живых, даже когда те бодрствуют.[2] Со временем главенство над призраками стало одной из её самых известных черт. В IV веке трактат Гиппократа «О священной болезни» связывает ночные атаки призраков с Гекатой Энодией[3].[4] В период империи, она описывалась как psychais nekuon meta bakcheuousa – «бушующая среди душ умерших».[5] Именно это господство над беспокойными душами привело к привычной роли Гекаты как богини магов, так как контроль над душой был необходим для большинства древних магических процедур. Первые дошедшие до нас намёки на эту идею можно найти во фрагменте Софокла, где Гекату просят о помощи в подготовке заклинания, и у Еврипида, чья Медея относится к Гекате как богине, живущей рядом с её очагом. Позже, ужасные ведьмы Горация просят у Гекаты помощи в призыве душ мёртвых, и маги периода империи часто обращаются к ней за содействием в получении контроля над aoroi и biaiothanatoi – душами тех, кто умер раньше времени или насильственно. Это та сторона её личности, которая сохранилась даже после того, как классическая античность закончилась: хор трёх ведьм призывает Гекату в «Макбете» Шекспира.[6]
И всё же, ни одно из самых ранних свидетельств о Гекате не представляет её иначе как безусловно добрую богиню. Первые археологические находки, свидетельствующие о её почитании, датируются концом VI века до н. э.: одна из них – алтарь, найденный в святилище Аполлона – Дельфинии – в Милете, с надписью, сделанной бустрофедоном[7], для Гекаты.[8] Сама надпись не особенно информативна, но тот факт, что она была найдена в этом святилище, подчёркивает тот факт, что Геката была частью официального культа, а не какой-то маргинализированной богиней, связанной только с призраками. Другая находка – это терракотовая статуэтка в виде сидящей женщины с короной, также с надписью посвящения Гекате, которая была найдена в Афинах.[9] Дарителем был мужчина, что говорит о том, что статуэтка должна была изображать Гекату. Если так, то в этот период её представляли похожей на любую другую богиню.
Упоминанием Гекаты в греческой литературе является знаменитый «Гимн Гекате» из «Теогонии» Гесиода, где ей не приписывается каких-либо пугающих черт, она высоко ценится как богиня, которая может принести множество преимуществ разным людям: например, рыбакам, правителям и детям.[10] Даже после того, как она начинает ассоциироваться с беспокойными душами, благодетельная сторона её личности не исчезает. Пиндар описывает её как добрую посланницу, которая возвещает абдеритянам об их предстоящей победе.[11] Она изображена (с именем) на аттическом сосуде середины V века в облике типичной греческой Девы, какие носят пеплос[12] и держит факелы на свадьбе Пелея и Фетиды. Она, вероятно, показана в свадебных сценах на двух других вазах V века; ни одна из фигур в этих сценах не помечена, но в обоих случаях иконография женщины, держащей два факела, настолько близка к фигуре с надписью «Геката» на вазе с изображением свадьбы Пелея и Фетиды, что трудно представить, кто ещё это может быть.[13] Вазы предоставляют нам наглядную иллюстрацию того, что описывает Кассандра в «Троянках», когда призывает Гекату принести свет, чтобы отпраздновать свадьбу.
Давайте обратимся к родине Гекаты. Существует общее мнение, что это была Кария, расположенная на юго-западе Малой Азии. Это мнение основывается, в частности, на том, что к эллинистическому периоду её храм в Лагине был самым крупным из всех (напротив, в Греции, только Эгина, кажется, не имели каких-либо существенных святилищ, полностью посвящённых Гекате) и большом количестве теофорических названий, в основе которых корень «hekat», происходящих из этой области.[14] Теодор Краус, вероятно, прав, полагая, что она всегда была одним из самых важных божеств Карии, по крайней мере, в эллинистические времена (например её эпитетами были «величайшая» [megiste], «самая почитаемая богиня» [epiphanestate thea] и «спасительница» [soteira]), а также её изображение на фризах её храма в Лагине (о чём будет сказано ниже) предполагает, что она играла для Карии такую же роль, как Кибела для Фригии: богиня города, мать богиня и многогранная благодетельница.[15] Лагинская Геката была тесно связана с Зевсом из соседней Панамары, что подтверждает предположение о том, что она была ведущей богиней своего города.[16] «Процессия ключа» (kleidos agoge), проводимая ежегодно в Лагине в её честь, должно быть, была важнейшим событием, судя по частоте, с которой встречаются дарственные надписи её служителей.[17] Ни один из наших источников не объясняет, чего процессия должна был достичь, но если она взяла своё название от ключа, который был перенесён, то этот ключ должен был иметь центральное значение – он должен был использоваться для запирания и отпирания чего-то важного. Мы знаем, что Лагинетанцы воздвигли статую Гекаты, когда строили новые ворота позади города;[18] ключ, возможно, был от этих или других городских ворот, за которыми она должна была присматривать. Возможно, процессия ключа завершалась фактическим открытием и закрытием ворот, или эти действия были только символическими. В любом случае, ключ означал бы способность Гекаты «закрыть» город от всех опасностей или «открыть» его для благотворных влияний. Древний календарь жертвоприношений упоминает обряд, во время которого её короновали.[19] Информация, которая снова связывает Гекату с городскими воротами в Карле, происходит из Милета V века, она упоминается в культовых правилах гильдии музыкантов molpoi[20]. Там описана процессия, в которой несли два загадочных объекта, называемых gulloi. Один должен был быть коронован и помазан неразбавленным вином «рядом с Гекатой, которая стоит перед воротами [Милета]». В Афродисии, расположенной к северу от Лагина, были служители Гекаты Пропилеи[21], предполагается, что там она тоже была связана с воротами.[22]
Помещение её статуй у ворот городов может быть понято как часть её почитания в Карии в качестве городской богини, поскольку это подразумевает, что она защитит свой город, не давая проникнуть в него опасности.[23] Хотя она никогда не становилась полноправной городской богиней в других частях греческого мира (вероятно, потому, что эту роль уже играли Афина, Гера и другие), её обязанность охранять входы широко распространилась. По словам Плутарха, на самом деле было так распространено помещать изображения Гекаты (hekataia) на важных городских входах, что один военачальник мог высмеять другого, установившего там, вместо изображения Гекаты, военный трофей, говоря, что он сделал бы лучше, построив hekataion – то есть статую для защиты входа. На Родосе ей поклонялись как Пропилеи наряду с Гермесом Пропилеем и Аполлоном Апотропеем[24]. В Тасосе её почитали у трёх входов в город: у Морских ворот, у ворот Силены и у ворот Гермеса. В Афинах у неё, вероятно, был храм на западной дороге, ведущей из города, сразу за священными воротами. Она также охраняла въезды в важные районы в пределах или вблизи городов. Как известно, Геката Эпипиргидия[25] стояла у входа в афинский Акрополь, «город в городе», который представлял собой религиозное сердце Афин. В Селинии V века дарственную надпись, относящуюся к Гекате, нашли в пропилоне[26], который служил входом в святилище Деметры Малофоры[27], предполагается, что её почитали и на этом важном входе.[28]
Богиня, которая охраняет целый город, также может охранять и дом – это роль, которой Геката прославилась в Греции. Самые ранние свидетельства, описывающие её как стоящую перед царскими домами, происходят из фрагмента Эсхила[29] и приблизительно совпадают по смыслу с надписями из Дидима и Милета, связывающими её с городскими воротами и дверями. Хотя эта датировка допускает возможность того, что роль Гекаты как хранительницы входов изначально развивалась в Греции, а затем была перенесена в Карию, или же развивалась одновременно в обоих местах, более вероятно, что это было среди её первоначальных функций в Карии, и что Геката принесла эту роль с собой в Грецию. Во-первых, трудно себе представить, что если бы греки внесли значительные новшества в личность Гекаты, как только она прибыла, они были бы приняты на её родине так быстро, чтобы стать частью официального культа в течение немногим более ста лет, до такой степени, чтоб был построен новый храм у Милезийских городских ворот. С другой стороны, у греков уже был бог, который служил хранителем входов, когда прибыла Геката: Гермес.[30] Трудно было бы понять, почему они назначили ту же роль другому божеству, если бы она не была уже присуща ей.
Вероятно, именно её роль хранительницы входов к середине V века привела к отождествлению Гекаты с фессалийской богиней Энодией.[31] Само имя Энодии («В-Дороге») предполагает, что она наблюдала за входами, поскольку выражает как возможность того, что она стояла на главной дороге в город, следя за всеми, кто вошёл, так и на дороге перед частными домами, защищая их обитателей.
Последняя функция подтверждается находками, сделанными в фессалийском городе Ларисса. Железный ключ был обнаружен в отверстии, просверленном в основании статуи V века, подписанном как Энодия. Это говорит о том, что постамент и статуя на нём изначально были установлены рядом с чем-то, что ключ мог закрыть и открыть, либо символически, либо реально. Небольшой размер позволяет предположить, что это был дом, дополнительно это подтверждает надпись, с просьбой к Энодии оберегать ребёнка. Таким образом, представляется весьма вероятным, что статуя первоначально была установлена перед дверью частного дома. Надпись также упоминает agalma, посвящённый Эноди; это слово должно относиться к статуэтке, которая когда-то была установлена на найденном постаменте. Учитывая частое отождествление Гекаты и Энодии, это, вероятно, было похоже на hekataia, которые были найдены перед дверями дома. Ещё одно посвящение из Лариссы от V века, которое также просит Энодию о помощи с ребенком, было начертано на мраморном основании статуи, обнаруженной в руинах дома; его первоначальное место установки неизвестно, но его обнаружение в этом месте даёт возможность предположить, что статуя тоже стояла у входа в дом. Третья надпись V века – надпись на фрагменте мраморной стелы, она посвящена Энодии Алексатис, «Оберегающей» – именование, которое выражает способность Энодии отвращать различные опасности. К сожалению, мы не знаем, где она была возведена, но её небольшие размеры делают весьма вероятным бытовое использование.[32]
Божества, охраняющие входы в города или частные жилища, как ожидается, предотвратят всевозможные опасности, которые могут угрожать живущим в них, от грабителей до мышей, но в Древней Греции (как и во многих других местах) от них особенно ожидали того, что они будут отгонять неприкаянные души и другие демонические существа, которые, как полагали, собирались у входов по двум причинам. Во-первых, из-за того, что жители бдительно использовали защитные обереги, чтобы удержать их за порогом, и, как представлялось, они скрывались возле входов, терпеливо ожидая тех редких моментов потери бдительности, в которые они смогут пробраться внутрь. (Такова, например, идея византийской сказки о том, как Гелло прокралась в хорошо охраняемый замок, замаскировавшись под муху, севшую на коня, на котором Святой Сизинний проезжал через ворота, открытые для него).[33] Во-вторых, такое пространство, как дверной порог, является «пограничным», лежащим между иначе определёнными областями и не принадлежащим ни к одной из них. Во всём мире, как отмечается в главе 5, лиминальные ситуации и пространства связаны с демонами.[34] Как богиня, от которой ожидают, что она отведёт демонов от дома или города, отданного под её надзор, и защитит человека, проходящего через опасные пороговые места, Геката, естественно, станет известна как богиня, которая также может отказаться остановить демонов или даже направить их против несчастных людей. Отмечая её связь с лиминальными местами, мы определили один важный фактор, который привёл к владычеству Гекаты над демонами в Греции. Следуя этому рассуждению, она, вероятно, также была связана с демонами в Карии, хотя доказательств этому не достаточно.
Геката и переходы дев
Я упоминала выше, что одна из самых ранних ролей Гекаты, описанная в греческой литературе, это сопровождение свадеб. В этом она была схожа с Артемидой, которая также должна была благословлять свадьбы своим присутствием, обеспечивая безопасный переход невесты от статуса девы к статусу жены. Как хорошо известно, это был лишь один из аспектов общей опеки Артемиды над переходом женщины от девочки к матери, который также проявлялся в её присутствии при родах, защите детей после рождения и во время беременности, её покровительстве различным ритуалам, в которых символически совершался переход от девичества к замужеству.[35]
Геката также проявляла заботу о женщинах, которая распространялась и на то время, когда они созрели для брака и были готовы к рождению ребёнка – на самом деле, именно этот общий круг интересов привёл к раннему объединению двух богинь. Эсхил говорит «Артемида-Геката», приносит женщинам родовые боли. Антонин Либерал, ок. II века до н.э., и поэт Никандр пересказывают историю о том, что одна из повитух, присутствовавших при рождении Геракла, была превращена Герой в ласку, но затем, в отместку, была облагодетельствована Гекатой и навсегда стала её «священной слугой», это указывает, что Геката была богиней, которую особенно почитали повитухи. Энний упоминает, что Тривия (т. е. Геката) могла даровать детей отцам, которые молились ей. Исихий описывает богиню рождения Генетиллу как другую форму Гекаты. Халдейские Оракулы делают Гекату богиней, по милости которой был сотворен весь материальный космос, и определяют её чрево как источник всей жизни.[36] Священное животное Гекаты, собака,[37] также наводит на мысль о её связи с рождением, ибо собака была священным животным Эйлетии, Генетиллиы и других богинь рождения.[38] Хотя в более поздние времена собаки Гекаты стали восприниматься как проявление беспокойных душ или демонов в её свите,[39] их покладистый внешний вид и сопровождении ими Гекаты, делают их изображения на многих предметах древнего искусства вполне дружелюбными, и свидетельствуют о том, что их первоначальное значение было положительным а, следовательно, увеличивают вероятность изначальной ассоциации образа собаки с рождением, а не с демонами. Конечно, как и в случае с Артемидой, у Гекаты, как богини рождения, была и тёмная сторона. Фрагмент дорической пантомимы Софрона описывает её как покидающую ложе роженицы, которую она только что убила. Как и все божества, Геката может забрать то, что она может дать. Возможно, женщины, которые пытаются отвратить Гекату в некоторых других фрагментах Софрона, также обеспокоены защитой роженицы и её ребенка.[40]
С давних времён Геката также выделяется как kourotrophos. На полпути через «Теогонию», в своём так называемом «Гимне Гекате», Гесиод называет её так дважды, описывая это как характеристику, которая принадлежала Гекате с самого начала. Она также называется kourotrophos Аполлона Родосского у нескольких других более поздних авторов. Псевдо-Геродот в «Жизни Гомера» описывает самосских женщин, приносящих жертву богине kourotrophic на перекрёстке, что, опять же, указывает на Гекату. Комментарий к «Осам» Аристофана (804) объясняет, что афиняне возводили hekataia повсюду, потому что они верили, что она была хранителем и kourotrophic всех. Комментатор второй идиллии Теокрита более определённо называет Гекату trophos Персефоны, по функции, которую она также проявляет, возможно, в Гомеровском «Гимне Деметре», когда она обнимает Персефону по возвращении из преисподней и обещает оберегать её после этого.[41] Согласно надписи, датированной второй четвертью IV века, поросёнок был поднесён 16-го числа месяца метагейтниона богине Kourotrophos в святилище Гекаты в аттической Эрхии. В тот же день и в том же месте Артемиде-Гекате была поднесена коза, из чего следует, что Kourotrophos понималась как отдельная богиня, но присутствие Kourotrophos в святилище Гекаты говорит об обратном.[42] На одном из изображений из Фригии времён империи, где изображены два маленьких мальчика, мать молится Гекате, прося о покровительстве для своих детей. Другой фригийский рельеф (не датированный) изображает, как о том же просят не только Гекату, но и местных богов.
Вполне вероятно, что забота Гекаты о рождении и воспитании детей была той функцией, которую она привезла с собой в Грецию со своей родины. Восточный фриз эллинистического храма в Лагине показывает, что она помогает защитить новорождённого Зевса, подставляя вместо него Кроносу замаскированный камень; другая женская фигура уносит настоящего ребёнка.[43] Лагинский фриз – единственное доказательство причастности Гекаты к этому рождению; точно так же только в храме в Лагине она участвует в сюжетах, представленных на западном и северном фризах, которые изображают Гигантомахию[44] и договор, заключаемый между амазонками и неопознанными воинами. Краус предполагает, что роли, которые Геката играет в этих изображениях, в общем, совпадают с теми, которые отмечались на этой наиболее почитающей её территории. Художник, желая выразить местные популярные роли через известные греческие мифы, ввёл Гекату в устоявшиеся истории, в которых она ранее не принимала участия.[45]
Как уже было сказано, фракийская Энодия также покровительствовала детям: две надписи из Лариссы, датированные началом V века просят её оберегать ребёнка. Одна из них – с основания статуи, где был ключ, которая, как я предположила, первоначально располагалась у двери дома, а другая – от мраморного основания статуи, найденного в руинах дома. Посвящения кратки, и то, как сформулированы просьбы, не позволяет сказать, хотели ли посвящающие обеспечить зачатие и рождение или, скорее, защитить уже родившегося ребёнка. Разница, вероятно, незначительна, однако, как и Геката, богиня, которая помогает с одним, обычно помогает с другим. Возможно, такая статуя служила обеим целям для дома в течение года.
Наша информация об Энодии весьма скудна и не позволяет с уверенностью утверждать, проявляет ли она заботу о детях в этих надписях, потому, что это всегда было часть её функций или, скорее, потому, что она переняла её от Гекаты, с которой была отождествлена, по крайней мере, во времена Софокла.[46] Каким бы ни был ответ на этот вопрос, важно отметить, что помощи Энодии с детьми просят в домашних условиях, по крайней мере, в одном случае и, возможно, в другом.[47] Это имеет смысл: рождение и воспитание детей, в первую очередь касается oikos[48] – каждому дому нужна помощь богини в этих вопросах. Та же логика поможет объяснить распространённость hekataia перед домами: способность Гекаты гарантировать рождение и последующее здоровье детей делает её популярной в любом доме, особенно среди женщин, которые, как мы знаем, были особо преданы ей. На самом деле, для того, чтобы объяснить, почему hekataia были возведены в передней части дома, комментарий на «Осы» Аристофана говорит нам, что Геката считалась kourotrophos всех, что способности kourotrophic были одной из главных причин возведения домашних hekataia.
Возможно, статуи были воздвигнуты просто для того, чтобы просить Гекату и Энодию о благословении, однако, может быть, они стояли везде в пределах внутреннего пространства, замечание комментатора Аристофана, видимо, предполагает их расположение на подъездах к домам, так как он описывает непосредственно связанные с их kourotrophic силы. Это возвращает нас к нашему предыдущему обсуждению роли этих богинь в качестве опекунов и подразумевает, что они должны были не только способствовать плодовитости, но и отвращать от дома то, что может повредить живущим в нём детям или беременным женщинам. И, действительно, комментатор Аристофана подтверждает это в том же сообщении, где говорит нам, что у hekataia были функции kourotrophic, также называя богиню наблюдателем или опекуном – ephoros. Мраморная стела V века, посвящённая Энодии, тоже выражает эту идею «оберега».
Но что конкретно Энодия и Геката должны были держать подальше от oikos, стоя у его двери? Пожалуй, никто не задумывался над ответом на этот вопрос постоянно, так же, как современная гречанка не думает постоянно о том, что будет предотвращено амулетом от сглаза, который она приколола к рубашке своего ребёнка. И охрана, и амулет становятся частью повседневной жизни, безмолвно успокаивая своих владельцев, что они находятся под присмотром соответствующих сверхъестественных сил. Однако когда происходит несчастье – ребёнок заболевает или когда женщина оказывается неспособной рожать детей – люди начинают больше думать о природе и происхождении зла, ставшего причиной этих проблем. Они хотят узнать его имя, чтобы понять, почему оно нападает на них и как можно наиболее эффективно отвратить его. Эти опасения вызывают веру в одного из aorai, о которых мы говорили в главе 5: Мормо, Ламия, Гелло. Такие существа были бы в первых рядах тех, кого Геката должна была отвратить, чтобы защитить здоровье младенцев и женщин и обеспечить продолжение семьи в целом. Конечно, Мормо, Ламия и Гелло были всего лишь тремя сводными мифическими образами огромной армии женщин, погибших в близких землях. Следует напомнить, что все эти три наименования можно было бы использовать во множественном числе.
Возведение hekataia и ношение амулетов, о которых я говорила в последней главе, были очень важными формами защиты, но носили характер дополнений и частных мер; их использование оставалось на усмотрение отдельного лица. В главе 2 я отметила, что во многих poleis (полисах) существовали также формальные, санкционированные государством ритуалы, направленные на укрощение угрожающих призраков, как, например, описанный Селиунтом «lex sacra». В следующем разделе этой главы я расскажу о том, что полис также спонсировал народные празднества, которые были призваны остановить мстительных призраков и не дать им вмешаться в способность девушек вступать в брак и рожать детей. На данный момент это будет означать уход в сторону от Гекаты. В конечном счёте, однако, изучение этих ритуалов и связанных с ними мифов улучшит наше понимание её ассоциации с опасными призраками.
Умирающая дева
Переход от жизни девушки к жизни женщины в Древней Греции был хорошо изучен в последние несколько десятилетий.[49] Сейчас известно, что ритуалы, направленные на обеспечение его успешного завершения практиковались во многих городах. Поддерживая и контролируя эти культы, полис также поддерживал и контролировал переход своих дочерей во взрослую жизнь, чтобы они вступали в брак должным образом и производили на свет новых граждан; эти культы, таким образом, отвечали интересам общества, а также отдельных девушек и их семей, и убеждения, которые они выражали, скорее всего, на определённом уровне, разделялись большинством или даже всеми гражданами.[50]
С каждым из этих ритуалов был связан миф, его обосновывающий. Хотя существует множество вариаций, почти все они относятся к одному из двух типов, каждый из которых сосредоточен на девушке, которая обычно выступает как дочь древнего правителя (или, в некоторых случаях, история сосредотачивается на нескольких его дочерях). Другая главная роль принадлежит одной из богинь, которые в реальной жизни должны помочь девам завершить переход к жизни женщины. Богиня, которая чаще всего берёт на себя эту роль, – Артемида; Гера – вторая по частоте упоминания, и Афина и Афродита выступают случайным образом.
В первом типе историй девушка вызывает гнев богини. Примеры этого типа включают мифы о Каллисто,[51] Проетида,[52] Ариадне,[53] и дочери Кекропса.[54] Богиня либо сама убивает девушку, либо доводит её до самоубийства. Иногда девушка спасается после периода безумия или болезни и вступает в надлежащий брак (Проетида), но, по крайней мере, в дошедших до нас мифах, это исключение.[55] В вариации на этот основной тип, член семьи девушки возмущает богиню, которая затем требует, чтобы девушка была убита; наиболее широко известным примером такой вариации мифа является история Ифигении. Иногда богиня жалеет девушку и спасает её в последний момент, унося в новую жизнь в качестве жрицы (Ифигения, в другой версии её истории).
В другом типе мифа девушка ранена или ей угрожает кто-то другой, обычно человек не из её семьи. Иногда, девушка умирает, часто совершает самоубийство (Эригона и Аспалида будут обсуждаться ниже). Часто она делает это, повесившись, форма смерти, которая была тесно связана с девственницами, как в реальной жизни, так и в мифе.[56] Иногда богиня спасает её от беды, но обычно ценой её жизни или, по крайней мере, её преследованием: девушка превращается в статую в храме богини или становится жрицей, которая служит богине (Диктина/Афайя;[57] Аспалида).
Как правило, преступление, приводящее к катастрофе в любой версии мифа, включает в себя поведение, которое не подходит для девушки. Подавляющее число примеров связано с сексуальным непослушанием: либо девочку соблазняют (Каллисто; Кария, о которой пойдет речь ниже), либо её насилуют или почти насилуют (Диктина/Афайя; Аспалида). Иногда преступление не происходит на сексуальной почве, но, тем не менее, девушка делает что-то, что неуместно для незамужних женщин. Дочери Кекропса, заглянув в корзину, в которой был спрятан младенец Эрихтоний, символически взяли на себя материнские обязанности до замужества.
Преступление, совершённое Проетидами в одной из версий мифа было в том, что они стали поклоняться Гере, богине замужних женщин, в то время как сами были ещё девственницами.[58] В других случаях мы не слышим о каком-либо конкретном инциденте, ускорившем цепочку событий, и можем только предполагать, что в более полной версии мифа оно было описано (Пандареиды, о которых будет сказано ниже). Несмотря на то, что детали этих мифов могут различаться, самое главное, заключается в том, что девочка, которая находится в возрасте, когда она должна переходить от девства к материнству, не может этого сделать: она умирает или навсегда удаляется от нормальной жизни, прежде чем сможет выйти замуж и родить детей. Как и во многих культурах, история, рассказанная тем, кто собирается пройти переход в половую зрелость, представляет собой худший сценарий: парадигматическая Дева не может завершить процесс и ужасно страдает.
Часто миф заканчивается рассказом об учреждении культа, в котором местные девушки символически воспроизводят борьбу или смерть девушки, являющейся главной героиней этого мифа. Некоторые исследователи предполагают, что такие ритуалы символически «убивают» девственниц, которые в них участвуют, для того, чтобы позволить «родиться» репродуктивно активной женщине. В конце концов, девственность и материнство не могут сосуществовать, и поэтому первое должно быть устранено, чтобы освободить место для второго. Также утверждалось, что, участвуя в культе, настоящие девушки заручались поддержкой богини во время этого перехода. Она была бы понята как потенциально разъярённая сила, которая должна была быть успокоена выполнением обрядов.
Оба эти наблюдения верны, но обращая так много внимания на богиню и реальных девушек, которые участвовали в её культе, исследователи, как правило, упускают из виду другого важного персонажа: мифическую деву, которая умирает. Некоторые предположили, что она изначально должна была быть «дублёром» богини, то есть обладать сходной божественной функцией, и быть смещённой более сильной фигурой, попав в подчинённую роль мифической жертвы и культовой героини.[59] Во многих случаях это, конечно, правильно, но это не объясняет, почему миф обрекает девушку на смерть или вечную девственность. Замороженная навсегда в середине своего переходного периода, никогда не способная завершить его и достичь статуса матери, эта дева представляет собой отсутствие того покровительства, которое богиня может предоставить, и, таким образом, играет отрицательную роль на фоне положительной роли богини, ту, которую девушки, исполняющие свою роль в ритуале, никогда не примут, или надеются, что не примут. Такое полярное противостояние не всегда имеет место в мифологических и ритуальных сочетаниях. В некоторых случаях мифическая фигура вместо этого наслаждается теми же благословениями, на которые надеются участники ритуала: женщины, участвовавшие в Тесмофории[60], чтобы гарантировать плодовитость, например, взяли в качестве мифического руководства историю о Деметре, возвращающей свою дочь и восстанавливающей плодородие на земле. Даже в контексте переходных мифов возможны счастливые развязки: ведь в одной из версий мифа большинство Проетид выживают, выходят замуж и рожают детей. Критский Левкипп с успехом заменяет мужчин на тех, с которыми хочет, чтобы были его дочери.[61]
Ключ к пониманию трагических судеб некоторых мифических девушек лежит в признании того, что они могут быть не просто пассивными жертвами. Есть основания полагать, что они, как и богини, с которыми они были связаны, могут вызвать проблемы для настоящих девушек полисов, если те не будут эффективно решены (в пространстве мифа). Начнём с примера Эригоны, афинской героини, история которой разыгрывалась во время Антестерий[62].
Эригона
Есть два варианта мифа об Эригоне, в каждом из которых мы можем выделить включения других мифов и ритуалов. Более распространённая версия, рассказывает о том, как Дионис пришёл в Афины во времена правителя Икария, который, как говорят, был отцом Эригоны. Получив дар вина от Диониса, Икарий поделился им со своими соседями. Впервые в жизни испытав состояние опьянения, они решили, что он отравил их и убили его. Обнаружив его тело, Эригона от горя повесилась на дереве, под которым оно лежало.[63]
Другая версия мифа об Эригоне делает её дочерью Клитемнестры и Эгисфа, которые преследовали Ореста в Афинах, чтобы отомстить за своё убийство. В этот момент история разделяется на две концовки. Либо Эригона вешается от горя, когда Ореста оправдывают на Ареопаге, либо ей угрожает Орест, который уже убил её брата Алетеса. Во втором варианте Артемида вмешивается в последний момент, уводя Эригону, чтобы она стала жрицей в её Афинском храме.[64]
Первая версия истории об Эригоне была разбавлена проблемами Диониса: за исключением, возможно, поздней версии, в которой Дионис соблазняет Эригону,[65] нет никакой дальнейшей связи между девушкой и богом вина. Мы могли бы догадаться, что, поскольку обряды, связанные с мифом об Эригоне, практиковались в то же время года, что и Антестерии, этот праздник, включавший в себя так много самых разнообразных элементов, включал и её обряды, и тем самым вывел Эригону на орбиту Диониса.
Попытка покрыть заплату сделана путём прикрепления Эригоны к Икарию, предыдущему Афинскому правителю, который служил как эпоним для Икария из древних времён, связанного, вероятно, с изобретением вина. История Икария (изобретение им вина и последующая смерть), действительно, имеет мало общего с парадигмой, которая лежит в основе мифа об Эригоне, как мы увидим далее.[66]
Вторая версия истории Эригоны служит для того, чтобы связать её с эпическим циклом, и в частности с популярной Микенской сагой. Сюжет, возможно, был подсказан тем, что бегство Ореста из Микен уже было связано с Антестериями: в первый день празднества проводился специальный обряд, посвящённый его приезду в Афины после убийств.[67] Но как бы то ни было, механизм формирования связи Эригоны с Домом Атрея, был призван связать местную афинскую героиню с важным и известным общегреческим мифом.
Под срастанием этих версий лежит простой рассказ о девушке, чья жизнь оборвалась прежде, чем она смогла выйти замуж. Тот факт, что в обеих версиях её трагедии, вызванной смертью отца – человека, который устроил бы её брак – и в одной из версий последующая смерть ее брата – человека, который устроил бы её брак при отсутствии отца[68] – делает эту мысль ещё яснее: она одна и нет никого, кто мог бы гарантировать её правильный переход от девичества к замужеству. Важно также, что она умирает повесившись, поскольку, как уже отмечалось, этот способ, особенно ассоциировался со смертью девственниц, в особенности тех, которые были связаны с Артемидой. Как подробно показала Хелен Кинг, эта бескровная смерть символизирует тот факт, что они не имели кровотечения и никогда не будут «кровоточить», поскольку с кровотечением у женщин связаны первая брачная ночь и рождение.[69] Как мы увидим ниже, самоубийство в виде повешения на дереве, в отличие от других видов, также характерно для девушек, связанных с Артемидой, и может отражать связь культа этой богини с деревьями. Конечно, альтернативное окончание мифа, когда Эригона становится жрицей Артемиды, следует другой теме, как мы видели, часто встречающейся в трагедиях девиц, и указывает на то, что миф изначально был частью какого-то аттического культа Артемиды.
Далее миф рассказывает о том, что перед тем, как повеситься, Эригона прокляла афинян, приговаривая всех их дочерей «качаться» на дереве так же, как качалась она. Афинские девы начали убивать себя толпами. Чтобы остановить самоубийства, и по совету Дельф, афиняне тогда учредили обряд Айора («Раскачивание»), в котором девушки исполняли проклятие Эригоны буквально, а не по смыслу, качаясь на сиденьях, подвешенных верёвками к ветвям деревьев, так же, как дети теперь качаются на качелях.[70] Действительно, в вазописи сцены, изображающие это, иногда выглядят как игра. Айора отмечалась в третий и последний день Антестерий.
Песня под названием Алетис («Странник») также исполнялась афинскими девушками на третий день Антестерий. Наши источники говорят, что это память о блужданиях Эригоны (которая стала именоваться Алетис), в поисках своего пропавшего отца.[71] Мы могли бы догадаться, что присутствие во второй версии мифа её брата («Алетис») альтернативно объяснило учреждение песни в какой-то версии истории, которую мы потеряли, или что имя брата является побочным образованием от имени самой Эригоны. Трудно представить песню, исполняемую в ритуальном контексте в Древней Греции без сопровождающего танца; функция танца Алетис, должно быть, была, по крайней мере, частично, такой же, как та, которую Клод Каламе предложил для многих других танцев, исполняемых девами: он одновременно почитал богиню и демонстрировал девушек остальным жителям полиса.[72] Название песни подразумевает ещё одно значение, оно перекликается с темой, встречающейся во многих мифах о девушках, переживающих переход: событие, которое прерывает их переход, заставляет их покинуть свои дома и побродить за границами знакомого пространства, в сельской местности или в чужих землях (Ариадна покидает Крит, Ио путешествует по древнему миру, Проетиды бегут в поля). Это уместно, ибо переход представляет собой время жизни, когда индивидуум находится в промежуточном (ни там, ни тут) состоянии: ни девушка, ни полноценная женщина, она ни дома, ни где-либо ещё. Даже когда блуждание не связано с переходными мифами, оно связано с персонажами, изгнанными из обычной жизни и нормальных ролей – Одиссей является ярким примером этого. Действительно, «Большие этимологии» сообщают нам, что Алетис было не только названием песни афинян и прозвищем главной героини, но и прозвищем самого неординарного из всех мифических персонажей: Медея, женщина, которая посвятила свою жизнь скитаниям на чужбине, из одного города-государства к другому, именно потому, что отвергла собственно женские роли – послушная дочь, покорная жена и заботливая мать.[73]
Опасные призраки тоже являются парадигматическими странниками, отчасти потому, что они исключены из покоя в подземном мире; mormones, как упоминалось в главе 5, были определены одним поздним источником как planetes daimones, блуждающие даймоны. Вполне вероятно, что бродячие песни и пляски афинских девиц одновременно воспроизводили страдания Эригоны и символически изображали отрешённую, пороговую сцену самих певцов, которая, если не будет успешно разрешена браком в ближайшем будущем, привела бы их в состояние вечного странствия, вечной отрешённости.
В мифе об Эригоне, как в нашем примере, мы можем видеть женский обряд созревания, который в какой-то момент был поглощён более крупным празднеством Антистерий. Можно догадаться, что первоначальная версия мифа рассказывала о девушке, которая, как и Ифигения, умерла в одной версии, а в другой стала жрицей Артемиды, богини, под юрисдикцией которой исполнялись Айора и Алетис. Девушки, совершившие обряд, изобразили бы символическое, временное, изгнание для своего переходного периода, воспроизведя её блуждания в песне и танце, и предотвратили бы возможность того, что они действительно могли повеситься в безумии и, таким образом, быть вечно замороженными в девственном состоянии, «повесившись» на качелях – символически разделяя страдания Эригоны, они избегают испытывать это на самом деле. Защищённые таким образом, они подготавливали себя к вступлению в брак.
Какое отношение всё это имеет к разъярённым мертвецам? Вернёмся к версии мифа, в котором Эригона вешается. «Большие этимологии» говорят нам, что после смерти Эригона стала prostropaios, или мстительным призраком, возвращаясь, чтобы беспокоить афинян.[74] Сервий сообщает, что после смерти Эригоны все остальные афинские девицы повесили своих рабынь, потому что они внезапно были вынуждены сделать это под действием безумия (furor). Гигин даёт подобное описание.[75] Учитывая, что prostropaios и подобные демонические существа в древности часто обвинялись в том, что они вызывают безумие, не кажется слишком смелым шагом объединить эти сообщения и заключить, что именно призрак Эригоны сводил с ума афинских дев, тем самым обеспечивая исполнение предсмертного проклятия. Далее говорится об учреждении Айоры по указанию Аполлона и описывается eudeipnos.[76] Это прилагательное, которое можно перевести как «довольствоваться своими ужинами», и родственное ему существительное, eudeipnia, в других местах используются только для описания подношений, сделанных для умиротворения душ умерших.[77] Тогда Айора, должно быть, включила не только качание на качелях, но и еду, чтобы умилостивить призрак Эригоны, и, возможно, души других умерших дев.
Ритуалы, связанные с Эригоной, теперь показали себя связанными не только с женским созреванием, но и с умиротворением опасных душ. Последнее действие было бы уместно дома в третий и последний день Антистерий, когда приношения также делались Гермесу Хтонию и всем умершим. Ранее, в предыдущий день, двери в Афинах были окрашены смолой, а листья шиповника были пережёваны, оба эти способа защищают от опасных призраков. Возможно, также был торжественный крик в конце фестиваля, в котором душам приказывали уйти.[78] Обряд, который отвращал и умилостивлял Эригону, одного конкретного призрака, который мог преследовать одну конкретную группу жертв (афинских дев), мог легко перейти в этот более широкий комплекс ритуалов, призванных обеспечить безопасные отношения с мёртвыми. Вся эта последовательность напоминает ежегодные Месопотамские фестивали, во время которых дружественных, умерших родственников сначала приглашали пробудиться и принять подношения пищи, а затем приказывали вернуться в подземный мир, забрав с собой и тех призраков, которые причиняли неприятности живым.[79]
Всё ещё может показаться странным, что обряд отвращения был связан с переходными обрядами, но это сочетание будет иметь смысл, как только мы вспомним призраков, которых мы встретили в главе 5. Те, кто возвращается из мёртвых по собственной воле, избирают в качестве жертвы один из двух типов людей. Во-первых, тех, кто обидел их или не смог отомстить за зло, совершённое против них. Таким образом, Клитемнестра возвращается, чтобы преследовать Ореста, потому что он убил её, и Агамемнон преследовал бы Ореста, если бы он не убил Клитемнестру. Во-вторых, другие, которые вот-вот добьются успеха там, где не получилось у них. Ламия и Мормо, которые сами бездетны, возвращаются, чтобы убить детей или вызывать выкидыши, разрушая шансы других женщин на успех; Гелло также убивает девственниц, прежде чем они смогут выйти замуж. Тараксипп[80], призрак убитого возницы, грохотом пугает скаковых лошадей, бегущих вдоль его стороны в Олимпии. Зависть заставляет несчастных духов нападать на тех, кто наслаждается успешной жизнью. Таким образом, для афинян имеет смысл проявлять особую осторожность, чтобы не допустить, причинения Эригоной вреда их дочерям, пытающимся завершить переход, которого у неё не было.