Руническое письмо в культуре Скандинавии эпохи викингов и средневековья

[Цила]

В эпоху викингов и средневековье расширяются и радикально трансформируются
функции рунического письма.
К X в. возникает и закрепляется обычай воздвигать в честь умершего памятные
стелы, встречавшиеся до того лишь спорадически (см. выше о памятнике из Möjbro,
Швеция). Раньше всего мемориальные надписи на камнях в память умерших появляются
в датском культурном ареале (группа каменных стел переходного периода – первая
половина VII в. – из Блекинге, Юго-Западная Швеция, из которых лишь один, в Istaby,
связан с поминанием умершего). К первой половине IX в. относится мемориальный
камень из Rök, Эстеръётланд, Швеция, на котором часть текста высечена
коротковетвистыми, часть – старшими, часть – «тайными», ветвистыми рунами.
Памятник установил в честь некоего Вемода его отец Варин, который включил в
пространную эпитафию упоминания нескольких эпических сюжетов, связанных со
сказаниями о хрейдготах и гуннах, о Теодорике Великом и др. (Gustavson 1991a).
Наиболее ранние собственно младшерунические памятники датируются началом X в.
(стела, установленная в Хедебю Асфрид, дочерью Одинкара, в память о короле
Сигтрюгге, который был ее сыном и Гнупы). К концу X в. число мемориальных стел
резко возрастает, в первую очередь в Швеции, и XI в. становится временем расцвета
традиции мемориальных камней: они воздвигаются во всех Скандинавских странах, но
шире и плодотворнее всего эта традиция развивается в Центральной Швеции, в областях,
прилегающих к озеру Меларен, где возникает особый, среднешведский стиль
рунографии.
Рунические стелы (rúnsteinar) – отесанные, вертикально поставленные камни.
Материалом для них служил по преимуществу местный камень: гранит, гранитогнейс,
песчаник, известняк. Лишь в редких случаях материал привозили из других мест,
например с о. Готланд на о. Эланд. Во многих областях преобладают памятники из
гранита, что можно объяснить как большей прочностью именно этой породы, так и
распространенностью выходов гранита на поверхность в Скандинавских странах. В
некоторых случаях надпись наносилась непосредственно на скальный выход гранита, и в
этом случае обрабатывалась лишь часть поверхности скалы (см.: Б-III.5.5, Б-III.7.5).
В большинстве случаев (по крайней мере до XII в.) рунические камни не связаны с
захоронениями. Стелы без памятных надписей (bautasteinar) первоначально воздвигались
на могильных курганах, и, насколько можно судить по представлениям скандинавов
XIII в., сопровождали обряд сожжения. «Первый век называют веком сожжения, тогда
всех умерших сжигали и воздвигали по ним камни», – писал Снорри Стурлусон и далее
подробно описывал обряд погребения (Hskr. В. 1. S. 20). Позднее, в XI в., bautasteinar
воздвигали отдельно от погребений, иногда вместе с руническим камнем. Таких двойных
памятников известно немало: например, Б-III.5.14, Vm. 9–10. Иногда вместо второго
камня устанавливался деревянный столб (stafr): например, Up. 226, Up. 332, Söd. 196.
Своеобразны стелы с острова Мэн, высеченные в форме креста (Kermode). Близкую ана-
логию этому виду стел представляют памятники в форме креста на острове Готланд
(например, Gotl. 90).
Надписи на рунических камнях отличает высокая степень формульности. Большая
часть мемориальных текстов состоит из одной или нескольких формул и лишь немногие
из них содержат различные нестереотипные добавления. Все надписи за редчайшим ис-
ключением открываются посвятительной формулой, в которой названы заказчики па-
мятника и лицо (или лица), в честь которых он установлен. Включение других формул не
было обязательным и отражало представления и вкусы заказчиков или мастеров-руно-
графов. Первая из них давала характеристику поминаемого на камне лица. Как правило,
она была весьма лаконична и ограничивалась выражением drengr/þegn (harđa) gođr
«(очень) хороший воин». Это определение было весьма распространенным, оно встреча-
ется на десятках шведских рунических памятников. Вслед за ней часто следовала инво-
кационная формула: обращение к Богу или к Богу и Богоматери с просьбой позаботиться
о душе человека, в память о котором поставлен камень. Завершать надпись может
«авторская» формула – развернутая подпись мастера, например: ubiR risti runaR «Эпир
высек руны». Авторские формулы кратки, не сообщают никаких сведений о рунографе и
свободны в выборе обозначения памятников (rúnaR, merki, kumbl и др.) и работы руно-
графа (rísta, marka, ríta). Таким образом, большинство надписей состоят из ряда не свя-
занных между собой формул.
Посвятительная формула мемориальной надписи была выработана в X в. и исполь-
зовалась во всех Скандинавских странах на протяжении Х–ХII вв.: «NN велел установить
(воздвигнуть и т.п.) этот камень (памятник и пр.) по NN, своему отцу (сыну, брату
и др.)...».

Формулу открывает имя заказчика (имена заказчиков) и сообщение об установке
памятника. Обозначение стелы зависело как от ее типа, так и от диалектных особенно-
стей языка надписи. Чаще всего и повсеместно использовалось слово steinn «камень»
(среди публикуемых надписей встречается 88 раз) в сочетаниях hǫggva stein «высечь ка-
мень» (по преимуществу в Швеции), reisa stein «воздвигнуть камень» (наиболее употре-
бительный глагол, сочетающийся с любыми обозначениями памятников; широкое значе-
ние глагола reisa позволяло использовать его и в тех случаях, когда реально камень не
воздвигался; см.: Б-III.5.5), retta stein «устанавливать камень» и – редко – setja stein «ста-
вить, устанавливать камень» или steðja stein «укреплять, устанавливать камень». Иногда
памятник обозначался как курган: hóll (hváll) «холм» (по преимуществу в эстеръётланд-
ских и готландских надписях в сочетании с глаголом gera «делать»; выражение gera hóll
обычно означает, что в память о погибшем или на месте захоронения была не только
установлена стела, но и насыпан курган) или kuml (kumbl) «небольшая могильная насыпь
из земли или камней» (также с глаголами gera и, реже, reisa «воздвигать». Судя по тек-
стам, kuml обозначает как саму насыпь, так и установленный на ней камень с мемори-
альным текстом). Речь могла также идти о нанесенной на памятник надписи, которая
обозначалась как merki «знак, памятник» (обычное словосочетание gera merki, однако
встречается и выражение reisa merki «вырезать знаки», а также marka «отмечать, делать
знаки»: употребление этого глагола характерно для подписи мастера Асмунда) и rún «ру-
на» (только во множественном числе – runaR; встречается в шведских рунических над-
писях, реже в других областях Скандинавии в выражениях hggva rúnar «высечь руны»,
rísta rúnar «вырезать руны», в текстах конца XI–XII в. – ríta rúnar «написать руны»).
Вслед за именем погибшего (или погибших, поскольку нередки памятники, установ-
ленные в честь нескольких человек) следует определение его (их) родства с заказчиками
памятника (Ekholm; Ruprecht. S. 41–47; Sawyer 1989a). В подавляющем большинстве
случаев заказчиками были ближайшие кровные родственники умершего: родители (faðir
«отец», реже moðir «мать»), сыновья (sonr), братья (bróðir) и редко дочери (dóttir). В не-
скольких случаях памятник заказывала жена в честь своего супруга (bóndi). Установка
памятников в честь жены (kona) достаточно редка, также мало памятников, установлен-
ных в честь матери ее детьми. Видимо, в тех случаях, когда ближайшие родственники
отсутствовали, памятники воздвигались другими родичами (frœndi).
Своеобразную группу памятников образуют стелы, заказанные человеком в память
о себе самом, как, например, камень из Стэкета (Б-III.7.20). Вероятно, так поступали те,
кто собирался в дальнее и полное опасностей путешествие и не имел близких родствен-
ников, которые могли бы позаботиться о памятнике в случае его гибели.
Среди заказчиков-неродственников погибшего, группы очень немногочисленной,
выделяются две категории. Во-первых, это дружинники (huskarl, первоначально «чело-
век, живущий в доме, слуга, домашний слуга», позднее – «слуга, домочадец, дружин-
ник». См.: Ruprecht. S. 67-69; Foote, Wilson. P. 100-105; CPH. C. 188). Во-вторых, это
компаньоны (félagi «компаньон, сотоварищ»), участники одной военной или торговой
поездки, права и обязанности которых по отношению друг к другу в какой-то степени
приравнивались к родственным (Ebel 1977; Мельникова 1982). Наиболее часто памятни-
ки, установленные félagi, встречаются в Дании: три на Ютландском полуострове (один из
них связан с плаванием на восток: Б-I.2), восемь в Сконе. Неудивительно, что и един-
ственный рунический камень, происходящий с территории Восточной Европы, также
поставлен компаньоном погибшего - на пути в Византию или из нее (A-III.2.1). Наконец,
нередко в надписях упоминается, что камни воздвигнуты наследниками (arfar, ед. ч. arfi)
погибшего (Б-III.4.4, где памятник воздвигнут «наследниками Сигтрюгга», которые не
названы по именам; Б-III.5.28). Наследник, являясь одновременно и ближайшим
родственником погибшего, естественно, входил в круг лиц, несущих обязанность и
имеющих право заказать стелу. Мотивы использования слова arfi вместо обычного опре-
деления степени родства могут быть как субъективно-психологического, так и экономи-
ческого – в целях подтверждения права наследования – характера.
Во многих надписях далее сообщались сведения о человеке, в память которого воз-
двигнут камень, и об обстоятельствах его смерти. Обычно эти дополнения были очень
кратки: одно-два слова, но иногда они составляли и несколько предложений и более де-
тально характеризовали погибшего. Памятники с руническими текстами устанавливались
по преимуществу в честь представителей имущей части общества, социальных верхов.
Заказчики и те, в честь кого высечены надписи, – это по преимуществу бонды (bóndi),
свободные крестьяне, очевидно, зажиточные, и члены их семей (Гуревич 1967;
Ковалевский. С. 82, 85-86 и др.; KHLM. В. 2. Sp. 97 ff.; Foote, Wilson. P. 80-87; CPH.
С. 186-187), владельцы хуторов, названия которых временами упоминаются в надписях.
Именно из их среды происходят многочисленные воины, павшие далеко от родины, уча-
стники викингских походов, обогащавшиеся за счет грабежа, дани и наемничества
(Ruprecht).
Рунические надписи знают несколько категорий воинов. Наиболее распространен-
ным обозначением их является слово drengr «молодой, неженатый человек; отважный,
достойный человек; воин» (Cl.-Vigf. Р. 105; Söderwall. В. 1. S. 202). По определению
Снорри Стурлусона, «Drengir зовутся лишенные надела юноши, добывающие себе бо-
гатство или славу; fardrengir (от far «поездка». – Е.М.) – те, кто ездят из страны в страну.
Konungsdrengir (королевские. – Е.М.) – это те, кто служит правителям. Drengir зовут и
тех, кто служит могущественным людям либо бондам. Drengir зовутся люди отважные и
пробивающие себе дорогу» (Младшая Эдда. С. 94). Большинство исследователей полага-
ет, что для термина drengr характерно соединение значений «молодой человек» и «воин,
дружинник» (Ruprecht. S. 62-65; Nielsen K.M. 1945. S. 121; Foote, Wilson. P. 105-108;
Aakjær, P. 1-30; Randsborg 1980); более конкретные интерпретации термина сомнительны
(ср. «юноша»: перевод Э.Брате в издании сёдерманландских надписей - Söd. 55, 167, 177
и др.; воин, занимающий «определенное положение в дружине конунга или хёвдинга»:
Л.Якобсен - DR. В. I. Sp. 643). Рунические надписи, где контекст отсутствует, в боль-
шинстве случаев не дают оснований для различения первого и второго значений, тем
более что трудноотделимы и те исторические реалии, которые стоят за ними, поскольку
потенциально любой юноша мог стать (и часто становился) дружинником в войске ко-
нунга или хёвдинга, участвовал в военных предприятиях. Основную массу воинов со-
ставляли именно молодые люди, по большей части неженатые и не имеющие еще своего
хозяйства (Ruprecht. S. 41-47). Этот вывод подтверждается и на материале среднешвед-
ских надписей (Strid). Лишь в некоторых случаях второе значение выступает более от-
четливо, и интерпретация слова drengr как «дружинник» не вызывает сомнений (DR. 345:
... if– –r . faþur . asulfs . triks . knus «по отцу Асульва, дружинника Кнута [Великого]»,
где содержится указание на войско Кнута, в котором находился Асульв. Ср. также Б-
III.5.24). В рунических надписях слово drengr постоянно сочетается с определением goðr
«добрый, отважный».
Другим распространенным термином является слово þegn «свободный человек,
муж, воин». Учитывая, что в английских документах периода датского господства оно
обозначало человека, владевшего в два раза большим наделом земли, чем drengr, воз-
можно, что термин þegn относился к какому-то определенному слою свободных, воз-
можно, людям, самостоятельно ведущим хозяйство, владеющим собственным наделом
земли (Foote, Wilson. P. 107-108; Randsborg 1980). Л.Якобсен высказывает мнение, что
þegn может обозначать более высокий слой дружинников (DR. В. I. Sp. 730; см. также:
Strid). К.Нильсен, напротив, склоняется к толкованию «человек, рожденный с правом на
одаль», т.е. þegn синонимично oðalsborinn (Nielsen K.M. 1945. S. 120). Очевидно, что
вопрос о содержании термина þegn, как и drengr, остается еще открытым. Вероятно, сло-
во þegn, как и другие социальные термины того времени, многозначно и одновременно
употреблялось в терминологическом и нетерминологическом значениях, обозначая как
человека вообще (может быть, с определенным указанием на его имущественный или
социальный статус), так и дружинника определенного ранга, вероятно, более высокого,
чем drengr.
Крайне редко в рунических надписях встречаются обозначения высших социальных
статусов. Среди упомянутых в публикуемых текстах лиц нет ни одного, носившего бы
титулы конунга или хёвдинга, и лишь несколько раз отмечается положение человека в
войске: foringi «вождь, предводитель [войска]» (Б-III.5.23; см.: CPH. С. 196), visi «вождь,
капитан [корабля]» (в надписи Б-III.5.32), stýrimaðr «рулевой, кормчий, капитан», иногда
владелец корабля (Б-Приложение 1.16; см.: Cl.-Vigf. Р. 602, а также Baetke. Bd. II. S. 615;
Л.Якобсен связывает термин по преимуществу с военными морскими плаваниями, опре-
деляя его значение как «предводитель на военном корабле»: DR. В. I. Sp. 717). Однако
нет уверенности, что эти слова обязательно фиксируют социальный статус человека, тем
более что собрать отряд, зачастую небольшой, для набега на близлежащие земли мог не
только конунг или хёвдинг, но и любой свободный.
Еще менее терминологичны, хотя и показательны как общее указание на достаточно
высокое положение в обществе такие описательные выражения, как bestr maðr «лучший
муж». В надписи Б-III.5.23 оно имеет бесспорную социальную нагрузку: «Братья были
там из лучших мужей в земле и в воинском походе», один из них имел дружину, с кото-
рой совершал походы за море. Очевидно, что погибшие принадлежали к знати. Анало-
гичный смысл имеет выражение в нескольких других текстах, например: han uas
l[ą]ntmana baistr i tąnmarku auk furstr «он был лучшим и первейшим из мужей земли в
Дании» (DR. 133), где одновременно употреблены характеризующие выражения fyrstr и
bestr maðr. В том же значении оно встречается в «Саге об Эгиле» (bezt allra manna
«лучший из всех людей», гл. 34), в «Саге о Ньяле» (manna bezt «лучший из людей», гл.
147) и др. Нередко оно сочетается со словом land – landmanna bestr «лучший из мужей
земли (страны)». Это словосочетание свободно изменяется, включает дополнительные
слова, допускает перестановки и т.д. Не являясь термином в полном смысле слова (ср.
«лучшие мужи» в древнерусской письменности), выражение bestr maðr имеет соци-
альный оттенок, обозначая представителей высшего слоя общества, знать, военную вер-
хушку (см. подробнее: CPH. С. 187, 189). На руководящее положение в войске указывают
также и глаголы, описывающие деятельность погибшего: bjóđa um «поручать, вверять» и
fœra «вести войско, руководить».
Таким образом, даже косвенные свидетельства о деятельности погибшего, а иногда
и заказчика надписи [так, заказчик памятника Б-I.1 называет себя smiþr asuiþar «ре-
месленником (кузнецом) Асвида»] указывают на их достаточно высокое имущественное
и социальное положение (Larsson 1991). Иногда встречается по нескольку стел, установ-
ленных в честь различных членов одной и той же семьи: отца, сыновей, племянников,
внуков. Классическим примером являются 16 памятников из Упланда в честь представи-
телей семьи Ярлабанки (Up. 307, 309, 310 и др. См.: Gustavson, Seiinge).
Завершаются многие надписи обращением к Богу или Богоматери с просьбой
помочь душе умершего. Выбор тех или иных вариантов в рамках данной формулы во
многом зависел от вкуса и привычек мастера, высекавшего текст (Plutzar. S. 12-15;
Hyenstrand). А.Шёберг предположил, что распространенная формула «Бог и Божья
матерь да помогут его душе» была заимствована в Византии или на Руси, где культ
Богородицы, по его мнению, был значительно популярнее, нежели в Западной Европе
(Sjöberg 1985a. S. 76). Однако Х.Вилльямс убедительно показал, что формула с обра-
щением к Богоматери вполне может восходить к западноевропейским традициям
(Williams 1996d).

[Цила]

Уже на ранних памятниках, выполненных младшим руническим алфавитом (на-
пример, на староладожском стержне: А-III.3.1), встречаются версифицированные строки,
где в поэтической форме кратко повествуется о деяниях погибшего (Brate 1887-1891;
Hübler; Marold 1998; Naumann 1994; Naumann 1998). Использование метрической фор-
мы – как правило, размеров fornyrðislag (эддический размер) и реже dróttkvætt, – аллите-
раций, кеннингов и метафор, придают надписям торжественный стиль. Некоторые мас-
тера, например мастер Балли, особенно часто прибегают к стихотворным формам
(возможно, собственного сочинения); другие, как мастер Эпир, предпочитают прозаиче-
ский текст.
Скандинавские археологи связывали возникновение обычая воздвигать мемориаль-
ные стелы с культурным влиянием англо-саксов в IX–X вв. в результате массовых ви-
кингских походов на Британские острова (Klindt-Jensen. P. 40, 43). Однако убедительных
доказательств заимствования этой традиции нет. Напротив, как указывалось выше, от-
дельные памятники подобного рода встречаются на территории Скандинавских стран
уже в IV в. (см. также камень из Tune, Упланд, Норвегия, V в.: ek wiwaz after. woduri/de
witadahalaiban «Я, Вивар, сделал надпись в память о Водуриде, господине...»: KrauseJankuhn.
№ 105). Кроме того, рунические надписи в Англии наносили в основном на
предметы, каменные стелы появляются здесь значительно позже и имеют форму креста.
Поэтому, видимо, традиция воздвижения рунических камней является собственно скан-
динавской.
Причины распространения этой традиции в конце эпохи викингов исследователи
справедливо искали в культурных и социально-политических сдвигах, которые происхо-
дили в Скандинавии в это время. С одной стороны, ее связывали с походами викингов, в
которых погибало значительно количество скандинавов (Jansson 1987. S. 42; Moltke
1976а. S. 147). Однако, как показала Б.Сойер, в память об участниках заморских походов
установлено лишь 10% рунических стел (Sawyer 1989a), что безусловно свидетельствует
против этого предположения. Надо добавить также, что викингские походы начались за
два столетия до широкомасштабного воздвижения рунических камней и потребность в
увековечении памяти погибших должна была бы возникнуть значительно раньше. С дру-
гой стороны, подчеркивалась возможная роль столкновения язычества и христианства в
Скандинавии конца X–XI в., при котором возникновение традиции установки руниче-
ских камней могло отражать языческую реакцию на новую религию (Friesen 1933b. S.
169). Действительно, надписи и орнаментика на рунических камнях указывают на важное
значение религиозных представлений, языческих или христианских, для заказчиков
памятников, на что указывает помещение на них крестов или языческих символов и
изображений, инвокаций к Богу и Божьей матери (и иных христианских формул) или к
Тору. Соотношение языческих и христианских элементов варьирует в различных регио-
нах Скандинавии в разное время, но не они определяют содержание текстов, поскольку
не включены в обязательную часть надписей (посвятительную формулу), т.е. являются
факультативными.
Анализируя посвятительную формулу надписей, Б.Сойер обратила внимание на то,
что ее основную и неизменную часть составляют имена заказчиков и характеристика их
отношения к умершему (последний элемент включен в 90% надписей; см.: Sawyer 1989a.
S. 190-195). Она предположила – и ее предположение получило поддержку многих ис-
следователей, – что именно письменная фиксация отношений между заказчиком камня и
умершим является главной целью воздвижения камней (Sawyer 1989b; Sawyer 1998;
Wilkeshuis). Необходимость в своего рода юридическом подтверждении этих отношений
для наследования имущества или социального статуса умершего стало необходимым в
конце эпохи викингов в связи с переходом скандинавских обществ к государственности.
Показательны различия в количестве и составе заказчиков рунических камней в Дании и
Средней Швеции: в Дании значительно больше камней установлено одним человеком
(78%), как правило, мужчиной; в Средней Швеции больше камней, установленных груп-
пой родственников (64,5% в Упланде, 56,5% в Сёдерманланде), среди них много камней,
в воздвижении которых участвовали женщины. Эти различия, по мнению Б.Сойер, отра-
жают неравномерность процессов государствообразования в различных регионах Скан-
динавии. На значительном количестве стел указываются также владения умершего
(название хутора) и отмечается, что заказчики являются его наследниками. Таким обра-
зом, тексты на стелах содержали ценную информацию социально-правового характера:
заказчики памятников, определяя в них свое родство с умершим, закрепляли свой соци-
альный и имущественный статус в качестве его наследников.
Вместе с тем установка памятников преследовала и меморативные цели: они долж-
ны были увековечить память о членах рода и тем самым прославить весь род. Именно
поэтому в эпитафии включаются прославляющие погибшего сведения о его деятельно-
сти: участии в походе, положении в обществе, владениях и т.п.
Цели воздвижения рунических памятников обусловливали выбор места для
установки стел. Чаще всего они воздвигались в местах, где памятник могло увидеть, а
надпись прочитать возможно большее число людей (Ekholm): у дорог, около мостов, на
местах местных тингов, в XII в. – на прицерковных кладбищах (Wilson L. 1992; Wilson L.
1994). В ряде случаев поминальные стелы отмечали строительство мостов, у которых они
и ставились (Sawyer 1992). Многие стелы до сих пор находятся на своих первоначальных
местах. В XVI–XIX вв. стали нередки случаи использования рунических памятников в
качестве строительного материала, особенно при возведении церквей. Поэтому ежегодно
при реставрационных работах обнаруживаются неизвестные прежде памятники.
Мемориальные памятники были наиболее яркой, «парадной» формой проявления
рунической письменности. Однако уже в XI в. руническое письмо начинает широко ис-
пользоваться и в других сферах культуры. Широкомасштабные археологические раскоп-
ки средневековых городов во всех Скандинавских странах привели к открытию сотен
надписей на бытовых предметах, но в первую очередь на деревянных дощечках и стерж-
нях и на костях животных. Дерево и кость оказались самым распространенным материа-
лом для бытового письма.
Впервые серьёзное внимание к бытовым надписям (известные ранее, они считались
случайными) было привлечено в результате раскопок средневековой гавани г. Берген
(Норвегия), Брюгген, последовавшими за опустошительным пожаром в 1955 г. В слоях
XIII – XIV вв. было обнаружено около 1100 деревянных стержней и дощечек с различны-
ми по содержанию надписями (первые публикации и исследование бергенских надписей
осуществлялись норвежским рунологом Аслаком Листелем: Liestøl 1963; Liestøl 1968;
Liestøl 1971; Liestøl 1974. См. также: Гуревич 1965. Издание: NlyR. В. VI). Наибольшую
группу составляют дощечки с дырками или заостренным в виде стрелки одним концом,
на которых написаны личные имена или фраза «NN владеет мной» (NlyR. В. VI. Н. 2).
Были здесь деловые письма, подобные следующим: «Торкель монетный мастер, посыла-
ет тебе перец» (Liestøl 1963. S. 10); «Хавгриму, своему товарищу (félagi), посылает Торир
Добрый привет Божий и свой, истинное товарищество (félagskap) и дружбу. Мне сильно
недостает товарища (félagi). Не радует меня ни эль, ни рыба. Хочу я, чтобы ты знал [это]
и не требовал. Ожидавшийся бонд приехал к нам на юг, чтобы посмотреть, как у нас
дела. А ты не требуй больше ничего и не давай знать Торстейну Длинному. Пришли мне
какие-нибудь перчатки. Если Сигрид нуждается в чем-либо, то предложи ей»

(Liestøl 1963. S. 14-15; NlyR. 648). Бергенцы обменивались любовными посланиями:
«Моя любимая, поцелуй меня», на другой стороне этого стержня вырезан футарк, –
возможно, для большей действенности просьбы (Liestøl 1963. S. 15). Более чем на 50
стержнях написаны алфавиты и силлабарии – магические формулы или упражнения в
письме (Seim; Fjellhammer Seim). Наряду с футарками в надписях присутствуют
магические формулы, например, формулы с -istil(l): tistil(l), pistil(l), ristil(l), gistil(l) и т.д.
Представлены лати-ноязычные молитвы или, чаще, их начальные слова: «Pater noster» и
«Ave Maria». Наконец, несколько надписей представляют собой поэтические строки или
строфы. Среди них встречается любовное стихотворение: «Люби меня / я люблю тебя /
Гуннхильд / Поцелуй меня / я знаю тебя» (Liestøl 1963. S. 22).
Вслед за бергенскими находками аналогичные материалы – хотя и в несравненно
меньшем количестве – принесли раскопки 1970-х годов в шведском средневековом го-
роде Лёдёсе (Вестеръётланд). На 42 предметах – инструментах, свинцовых пластинках,
деревянных стержнях и дощечках – имелись надписи. Стратиграфически находки дати-
ровались XII – XIV вв. (Svärdström 1982). Среди них, как и в Бергене, были любовные
послания («Думай обо мне, я думаю о тебе. Люби меня, я люблю тебя», начало XII в. Vg.
279), молитвы, имена владельцев предметов, рунический календарь. Подобные же
находки в 1970-1990-х годах были сделаны в Дании (Хедебю-Шлезвиге, Рибе), Норвегии
(Тронхейме), Швеции (Лунде, Сигтуне).
Все они неоспоримо свидетельствовали, что руническое письмо в средние века было
распространено значительно шире, чем предполагалось ранее. Первым поставил вопрос о
грамотности в эпоху викингов норвежский рунолог А.Листёль (Liestøl 1971). На осно-
вании бергенских материалов он пришел к выводу, что руническое письмо было обще-
доступным, что в конце эпохи викингов им владела значительная часть населения Скан-
динавских стран и что оно широко использовалось в бытовых целях. Последующие на-
ходки подтвердили его заключение. Ныне известно около 1500 средневековых надписей
из Норвегии, 800 – из Швеции (включая датские в то время области Сконе, Халланд и
Блекинге), около 60 – из Дании, около 40 – из Шлезвига, Ольденбурга и Любека (на тер-
ритории современной Германии) (Hagland 1998. Р. 620).
Э.Свэрдстрём указывала, что в бытовом письме выработались особые графические
формы, облегчавшие применение рунического письма, и потому владение им было об-
щедоступно (Svärdström 1972). Поэтому применение рунической письменности в сред-
невековье было повсеместным и многофункциональным, охватывая практически все
сферы жизни (Meijer 1997). Оно не прижилось лишь в одной области: в рукописании на
пергамене оно было вытеснено латинским алфавитом. Предпринятые в XII–XIII вв. по-
пытки использовать рунический алфавит в качестве письма в пергаменных рукописях
распространения не получили (Elliott. P. 62-63).
Проникновение и распространение в Скандинавских странах латинского языка и
письменности после официального принятия в них христианства было в первую очередь
связано с церковным богослужением. Постепенно латинский язык становится главенст-
вующим в клерикальной среде. Однако даже в XII–XIII вв. древнескандинавские языки
(особенно древнеисландский) не вытесняются им, а сосуществуют, используясь в раз-
личных сферах общественной жизни. Латинский алфавит приспосабливается к передаче
фонетической системы скандинавских языков, в него вводится несколько заимствован-
ных в рунике новых букв для обозначения звуков, отсутствующих в латинском языке. По
крайней мере с начала XII в. латинский алфавит начинает все шире использоваться для
записи текстов на древнескандинавских языках.

[Цила]

Руническое письмо при этом не уступает место латинскому алфавиту и продолжает
широко использоваться в бытовой сфере. Сосуществование обеих систем письма привело
к различным формам их взаимодействия, наиболее очевидной из которых является
появление латиноязычных надписей, выполненных руническим алфавитом. До 1980-х
годов, хотя такие тексты и были известны, им почти не уделялось внимания. Лишь в по-
следние два десятилетия начался сбор и исследование подобных надписей в Скандинав-
ских странах (Ertl). По предварительным данным в Швеции (в том числе и на Готланде)
известно около 90 рунических латиноязычных надписей (Gustavson 1982; Gustavson 1984;
Gustavson 1994; Gustavson 1995)2
. Аналогичные находки сделаны в Тронхейме (Норвегия,
см.: Hagland 1994; Fjellhammer Seim; Knirk 1998a), в Шлезвиге (Düwel 1989) и других
местах. Было выявлено также взаимодействие рунической и латинской эпиграфики уже в
эпоху Меровингов (Düwel 1994).
Подавляющее большинство латиноязычных текстов, выполненных руникой, пред-
ставляет собой молитвы: «Pater noster» и «Ave Maria», как, например, на деревянной ру-
коятке из Шлезвига (Düwel 1989), как правило, в виде их первых слов; молитвенные об-
ращения к Иисусу Христу, деве Марии, святым или упоминания святых с целью при-
влечь их помощь. Неоднократно рунами высекались латиноязычные надгробные эпита-
фии (anima : famuli : tui : benedikti : tekum : sine fine : rekueskat : in: pace: amen «Да
покоится в мире у Тебя в вечности душа слуги Твоего Бенедикта»: DR. 340). Были из-
вестны традиционные формулы, например, Christus regnat, Christus vincit, Christus
imperavit (Gustavson 1984). По меньшей мере 3 раза встретился палиндром sator arepo
tenet opera rotas (Gustavson 1982). Среди латиноязычных надписей встречаются также
имена (например, æpisko+pus . gisiko), владельческие надписи, аналогичные традицион-
ному тексту на древнескандинавских языках ...á mik «...владеет мной»: ͡ol͡auus mæ
pos[sidet] «Олав владеет мной» (Лунд, XIV в.: Gustavson // Runfynd 1980. S. 194-195);
iohanes : ...ena «Иоанн канонник владеет» (надгробие, Borgs kyrkoruin, Эланд: Gustavson
// Runfynd 1971. S. 266-267). Наконец, велико число надписей самого различного
содержания: на надгробии XII в.: [ie]sus nazareius «Иисус Назареянин» (Sm. 116; извест-
но еще несколько аналогичных надписей: Gotl. 31а, Gotl. 104); на надгробии около
1200 г.: ...konuaersus : s-... «обращенный [в веру]» (Vg. 111); на металлической пластин-
ке: un marka «одна марка» (Vg. 234); на колоколе середины XIV в.: : petrus : kuratus :
«Петр пастырь» (Vermland, 5). Иногда в надгробных надписях используется традицион-
ная формула мемориальных текстов XI в. Возможно и сочетание в одном тексте древне-
скандинавского и латинского языков: iakoub ar : ... kiara : s tain : -biþin : bynir : iþrar :
fyrir : sealu ... þuiar : k... : ...f i : kaira : s-asl- : ...n...... fb ... tecum : bibidikta : in
mu[lieribus] sk risti mik – «Якоб [велел] сделать камень. Bedjen edraboner за душу Рудви-
са(?) ...благословен да будешь ты в женах... высек меня» (курсивом выделена латино-
язычная часть надписи: Gotl. 13).
Таким образом, на протяжении XII–XIV вв. в надгробных эпитафиях и в бытовых
текстах широко представлено использование руники для записи латиноязычных текстов.
Это взаимопереплетение двух различных языков и систем письма весьма показательно
для обстановки сосуществования и взаимодействия в Скандинавии двух культур без ярко
выраженного антагонизма между ними.


Источник Е.А. Мельникова. Скандинавские рунические надписи.
МОСКВА
Издательская фирма
«ВОСТОЧНАЯ ЛИТЕРАТУРА» РАН
2001