Перевод: Анна Блейз (с)
От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого…
— Евангелие от Матфея, 27:45 и Евангелие от Никодима, 11
Кимбанда — это культ земли и огня. Это нигромантический культ, в котором сама смерть странствует по мирам как наша подруга и союзница — или как наша судьба. Кимбанда — это зазеркальный мир наших теней; это зеркало, в котором мы вечно созерцаем бездну, разверстую внутри нас. Это культ, в котором легионы Марса ведут свою бесконечную битву на полях Сатурна, безумные и пьяные от огненных смокв и сернистых вин Венеры. Королева кимбанды — Помба-Жира, совершенное зеркало женской сути во всем ее многообразии, а Эшу — Король кимбанды и олицетворенное испытание для каждого мужчины. В Эшу каждый мужчина может лицом к лицу увидеть свои изъяны и обрести свет, который озарит и самые темные уголки его души, и путь его высочайших устремлений. На протяжении многих десятилетий Эшу демонизировали и толковали его суть превратно: подчас в нем видели воплощение всех пагубных сил нижнего мира, подчас — раба, подвластного ориша, а подчас отождествляли его с ориша Эшу — одновременно утверждая, что Эшу и этому последнему служит, как раб! Итак, чтобы точнее определить, кто такой Эшу, стоит обратиться за помощью к Алуизиу Фонтенелли и его книге «Эшу».
Подразделяя духов на развитых и неразвитых, Фонтенелли дает весьма изящное определение тому классу духовных сущностей, из которых состоят легионы кимбанды. Это третий класс духов, которых он называет «духами тьмы». Они носят промежуточный характер, и Фонтенелли описывает их как духов напряженности, которым в духовном мире отводится наивысшее место, ибо они пребывают вне добра и зла и особо заинтересованы в поддержании всей жизнедеятельности в подлунном мире. Кроме того, Фонтенелли подчеркивает, что для работы с этими духами необходимо совершенствоваться и развивать в себе добрый нрав, постоянно сохраняя благожелательность и честность. Объясняется это тем, что человек, вступающий на территорию подобных духов, рискует легко поддаться соблазнам ненависти и насилия. Фонтенелли недвусмысленно характеризует кимбанду как черную магию (magia negra), противопоставляя ее миронге[1], или белой магии, умбанды.
Черные корни кимбанды
Фонтенелли и ему подобные рассматривали черную магию как сочетание курандеризмо (curanderismo), то есть знахарского искусства и общения с духами, и фейтисарии (feitiçaria), то есть колдовства. С методологической точки зрения черная магия почти ничем не отличается от магии макумба[2] в кимбанде и магии миронга в умбанде, хотя духи, с которыми работают в этих традициях, и цели магической работы различны. Кроме того, операции черной магии зачастую отличают от молитв и колдовских обрядов прету-велью (preto velho, букв. «старые черные», как называют, главным образом, души конголезцев, в свое время насильственно переселенных в Латинскую Америку) и кабокло (предки индейцев)[3]. Разнообразие традиций особенно бросается в глаза, когда Фонтенелли начинает рассуждать о различных течениях, возникших на основе умбанды и кардековского спиритуализма, и призывает не упускать из виду такие фигуры, как Пена Бранка (Pena Branca, «Белое Перо») в традиции кабокло и Пай Жуакин ди Ангола (Pai Joaquim de Angola, «Папа Жуакин из Анголы») в традиции прету-велью. Таким образом, перед нами — целая группа практических подходов, которые в действительности можно во многих отношениях определить как «черные», во многих отношениях — как «низкие» и во многих — как «высокие».
Сама классификация такого рода восходит, по всей вероятности, к руководствам по Соломоновой магии (завезенным в Латинскую Америку из Италии и Франции) и, в первую очередь, к сочинениям Элифаса Леви. Именно у него обнаруживается четкое противопоставление высокой и низкой магии. В своем «Ключе таинств» Леви определяет высокую магию как искусство, помогающее человеку вернуться к изначальным нравственным законам. На этом принципе основывается теология умбанды. Понятие низкой магии, разумеется, происходит из тех гримуарных источников и трудов Леви; к этой категори относят нигромантические искусства, такие как общение с мертвыми при помощи оракулов (некромантия), колдовство всякого рода и сделки с духами. Учитывать это влияние магической и церковной традиции на умбанду и кимбанду очень важно, потому что мир Эшу — это картина магмой на холсте ночи, сотканном из темных легенд Святого писания.
Фонтенелли был медиумом и умбандистом, так что его точка зрения на кимбанду основывалась на дуалистическом мировоззрении христианского спиритизма, столь типичном для умбанды — традиции, в которой битва добра и зла воспринимается как неоспоримая реальность. Следует также принять во внимание, что мы живем в эпоху перемен: в 40-е годы XX века кимбанда все еще оставалась чрезвычайно закрытой традицией, поскольку практика черной магии и деятельность нехристианских религий в целом строго преследовались по закону. Однако христианские элементы, присущие самой кимбанде, тоже ни в коем случае не следует сбрасывать со счетов в угоду той или иной разновидности центризма. В конце концов, именно благодаря умбанде со всем ее христианством разнообразные магические операции с духами тьмы были выделены в особую область, классифицированы и признаны как духовная реальность. Удивительно другое — а именно, то, что умбандисты ставили во главу угла не столько место в классификации, сколько личный характер того или иного духа, и взаимодействовали с духовными (как, впрочем, и с материальными) сущностями без предрассудков и осуждения. Такой подход объясняется тесной связью их отцов-основателей с французской гностической традицией и, в особенности, с мартинизмом, в котором столь почетное место отводится безымянному философу, странствующему по свету и в безмолвии врачующему недужных, — то есть, по классификации Леви, типичному мастеру высокой магии. В результате одним из принципов умбанды стала сердечная доброта, благодаря которой и развился культ кимбанды. Общество в целом, как ни печально, маргинализировало и демонизировало этот новый культ, восприняв его как противоречивый и опасный, однако для умбанды он остался важнейшей и необходимой мистериальной традицией.
В 20-е годы XX века участок, примыкающий слева к святилищам умбанды, стали отводить для беспокойных духов кимбанды. Здесь совершали подношения кашасой[4], табаком и кровью и возносили молитвы во имя духовной эволюции. К духам киманды относились как к нечистым и враждебным, но полагали, что их надлежит каким-то образом укротить и побудить к подчинению нравственным законам. Одержимость духами «левой руки» в те времена протекала очень тяжело, потрясая очевидцев своим животным неистовством. Эти духи почти никогда не говорили, отвечая на вопросы лишь кивками или нечленораздельным ворчанием, хотя случались и исключения: некоторые из «темных» духов вели себя вполне разумно и зрело и демонстрировали поистине необычные познания. Постепенно проявилась их связь с гоэтическими духами, и тем самым подкрепились легенды ночи, сокрытые между строк Святого писания. Фактически, начало тому процессу, который привел к рождению кимбанды под эгидой умбанды и превращению ее в самостоятельный культ, положили итальянские и французские влияния конца XIX века. Любопытно также, что все те немногие дома и линии преемственности кимбанды, которые притязают на происхождение «от корня» (de raiz), опираются именно на ночную легенду Святого писания, восходящую к французской традиции. По мере дальнейшего знакомства с темой это обстоятельство станет еще более наглядным и объяснимым, потому что именно в нем кроется тот дух ереси и инаковости, который позволяет определить кимбанду как настоящий колдовской культ — как прямую наследницу бразильского ведовства, основанного на традиционных методах. Об этом, опять-таки, писал Леви в своей «Высшей магии»:
В черной магии дьявол выступает как великий творец магии, к которому извращенная человеческая воля обращается за помощью в злонамеренных целях. Древний змий библейского предания — не кто иной как Универсальный Агент, вечный огонь земной жизни, душа земли и живое средоточие ада. Мы уже говорили, что астральный свет — это вместилище форм, и формы эти, когда их призывает разум, принимают гармоничный облик, но в ответ на зов безумия предстают беспорядочными и чудовищными; именно так возникли кошмары святого Антония и призраки ведьмовских шабашей. Так позволяют ли заклинания гоэтии и демономании добиться практических результатов? Да, со всей определенностью, — и результаты эти бесспорны и куда более ужасны, нежели о том повествуют даже самые жуткие легенды! Если человек преднамеренно вызывает дьявола при помощи магических церемоний, дьявол приходит и предстает в зримом обличье.
Кимбанда пропитана христианскими элементами настолько глубоко, что сам Эшу Рей (Exu Rei), то есть Король Эшу, прямо отождествляется с Люцифером и/или с парой противоположностей Люцифер/Сатана. В народе ее воспринимают как культ дьявола. Фонтенелли возводит истоки кимбанды к легенде о падении ангелов-отступников из апокрифической Книги Еноха и даже предполагает, что само имя «Эшу» происходит от древнееврейского слова exud (употребляемого применительно к одному из колен Израилевых), которое он переводит как «предатель». Схожее слово exodus, означающее не только «исход», но «изгой», обнаруживается и в латыни. В этом контексте отпадение Люцифера от благодати представляется как непрерывный процесс, который длится на протяжении всей истории человечества и проявляется в форме языческих культов и колдовства, войн, разрушений и смерти. Все это в совокупности приводит к Апокалипсису, когда «народ Эшу» помогает осуществить последнюю часть замысла об устроении мира и тем самым восстановить рай на земле. Дьявол предстает как военачальник, подчиненный святому Михаилу; он исполняет божественное повеление и становится орудием спасения. Эта легенда раскрывает подлинный алхимический и космологический смысл, заключенный во власти Эшу. При этом важно и то, что Эшу служит своего рода зеркалом земного мира: сущность его отражена в человеческой жизни и человеческих грехах. Яркие краски и тени, в которых изображается эта жизнь, подчеркивают напряженность между полюсами духовного и земного, света и тьмы, и тем самым создают иллюзию двойственности, а она необходима для того, чтобы каждый нас мог вести свою собственную битву за восстановление единства.
Завеса полуночи и положение во гроб
Легенды ночи, с которыми мы сталкиваемся в евангелиях, повествуют о том, что во время страстей и распятия вокруг сына Божьего собралось небесное воинство, а вместе с ним и воинство преисподней. Вплоть до этого мгновения бог, облекшийся плотью, отвергал все искушения — мирру и опий, вино и воду; и только с пришествием всех небесных и адских сил, наконец, испустил дух под копьем Лонгина.
Иосиф Аримафейский и Никодим, оба фарисеи и члены синедриона, были свидетелями его смерти и собрали его кровь и пот, а также священные реликвии страстей. Затем Иосиф пошел своим путем, а Никодим — своим. Никодиму приписывается авторство апокрифического текста — Евангелия от Никодима, один из разделов которого посвящен сошествию Христа во ад. Согласно этой легенде, Христос, приняв смерть на кресте, сошел в преисподнюю и посрамил самого Владыку ада. О Вельзевуле, который впоследствии был отождествлен с Эшу Мором (Exu Mor), здесь сказано: «поруганный ангелами». Эшу Мора, в свою очередь, называли (помимо прочего) «поруганным ангелами», «оплевывающим праведных» и «разрушителем столпов». Но это еще не конец: легенды ведут нас дальше и глубже.
Апокрифический текст сообщает нам, что повешение на древе, которое претерпел Иисус, было казнью для прóклятых. Таким образом, его распятие на «месте черепа», на Голгофе, отворило врата преисподней и врата небес в тот самый астрологически выверенный миг, когда он предал свой дух одновременно и тому, что наверху, и тому, что внизу. Из легенды о сошествии во ад явствует, что смерть Иисуса сотрясла не только преисподнюю, но и небеса, и что он вошел как победитель в оба царства — и в небесное, и в подземное. И здесь мы отступаем от общепринятого христианского учения и вступаем на почву ересей и сокровенных истин.
Иосиф и Никодим подготовили тело Иисуса к погребению, обернули его льняным платом и собрали священные реликвии: древесину от креста, гвозди, кровь и пот, землю из-под креста и растения, которые проросли из этой земли на холме черепов, орошенной капли Иисусовой крови. Иосиф воспринял солнечное наследие Иисуса, но, взяв в жены Марию Магдалину, он превратился в «стража таинств», ибо женщина есть тайна Божия. Никодиму же досталось ночное наследие, и он стал предтечей епископа Киприана Антиохийского — святого покровителя некромантов. Никодима роднит с Киприаном общий источник вдохновения, общий духовный наставник, известный в кимбанде под именем Полуночного Эшу — Эшу Мея Нойте (Exu Meia Noite). Иосиф Аримафейский и Никодим в кимбанде почитаются под именем Двуглавого Эшу — Эшу дас Дуас Кабесас (Exu das Duas Cabeças). Это двуликий эшу, подобный Янусу, объединяет полюса противоположностей, как две змеи, обвивающие кадуцей.
Сведения из евангелий от Луки и Марка о том, что тело Иисуса положили в «девственную» гробницу, то в рукотворную пещеру в скале, «где еще никто не был положен», и что он первым был погребен в саду, предназначенном стать кладбищем, приобретают в свете этих легенд некромантическое звучание. Первый умерший, погребенный в саду, превращает этот сад в луговину костей и становится основанием кладбища. Иными словами, первый погребенный — не кто иной, как царь кладбища, и ввиду этого образ Иисуса Христа совершенно по-новому вписывается в контекст мистической последовательности «смерть — воскресение — спасение». Те, кому уже известно, что следует из этого откровения, могут продолжить сами, а несведущие пусть пока довольствуются тем, что перед ними, наконец, раздралась завеса полуночи. И надо добавить, что раздрание завесы в миг смерти Иисуса — тоже непростое событие: ведь эта завеса находилась в храме, где херувимы оберегали Ковчег Завета, так что ее раздрание стало откровением тайны во вспышке ночного огня, хранимого духами кимбанды.
Сотрясение земли, поколебавшее опоры храма и раздравшее завесу, живо напоминает о том сокрушительном подземном огне, образ которого занимает в кимбанде столь важное место. Это свирепое ночное пламя воплощено в духе по имени Эшу Мор. Его связывали и с тем духом, который водительствовал Хирамом при возведении Соломонова храма, и с тем огнем, в котором погиб этот храм. Таким образом, оно несет в себе две равновеликие силы — силы столпов Иахин и Воаз; и наглядный символ его — свеча, пылающая между рогами великого козла. В действительности это пламя — не что иное, как путеводная звезда царя Соломона и сам великий козел премудрости, сокровищница небесного огня, что пламенеет меж двух столпов, увенчанных рогами.
Из этого следует, что отождествление Эшу Мора с образами Мендесского Козла и Бафомета с рисунка Леви — отнюдь не случайность: оно отлично согласуется с характером этого духа. Эшу Мея Нойте тоже тяготеет к физическим формам, подходящим ему по характеру: к образам ученого богослова (например, раввина, священника или епископа) — или дьявола. Итак, если Эшу Мор связан с царем Соломоном, то Эшу Мея Нойте — со святым Киприаном и святым Никодимом. Потому этот дух вдохновения может восприниматься как дьявольская карикатура на папу Александра VI, увенчанная короной адского огня.
В свете этих примеров и откровений Иисус, или, вернее, его одушевленный труп, приготовленный к погребению силами левой и правой руки, предстает как Мертвый Король Преисподней, олицетворяющий, с одной стороны, сатурнианское влияние, а с другой — небесное. Эта мистерия перекликается с легендами о вознесении Сифа, согласно которым дух его отошел с дыханием под крыла святого Михаила или даже слился воедино со своим ангелом-покровителем.
И в этом тайном бракосочетании Мертвого Короля-дракона с его солнцеликим убийцей открывается истинная суть Майорала (Maioral), или верховного главы кимбанды: он — ангел, который низверг дракона с небес, ибо слишком хорошо познал его. Так две руки раскинулись космическим крестом; и змий был пригвожден; и врата отворились.
Эшу Мея Нойте — Полуночный Эшу
Солнце Непобедимое — Отец Мертвых
Эта легенда ночи влечет за собой далеко идущие и глубокие последствия, потому что благодаря ей распятие Иисуса Христа приобретает новый, неожиданный смысл и предстает как важнейшее некромантическое таинство. Вдобавок, легенда эта отвечает на вопрос, каким образом в кимбанде утверждается традиционная и классическая двойная связь между Солнцем и Подземным миром — связь, восходящая еще ко временам Древнего Египта и Ханаана. И, кроме того, вышеизложенная легенда перекликается с еще одним традиционным учением — учением о взаимосвязи двух Божьих светочей, Солнца и Луны, которое раскрывается здесь в нигромантическом контексте. Термину «нигромантический» (вместо «некромантический») я отдаю предпочтение потому, что нигромант имеет дело с более широким спектром духов, чем некромант. Он не только вызывает мертвых, но и работает со многими другими категориями духов и, в частности, способен призывать и привязывать к себе фамильяров и духов-наставников.
Итак, два светила, Солнце и Луна, — это силы, особым взаимодействием которых ознаменовалась трехчасовая драма Распятия. От шестого часа (а шесть — это мистическое число Солнца) до часа девятого (мистическое число Луны) солнце затмилось: Обсидиановая Бабочка[5] расправила крылья и погрузила мир во мрак на целых три часа. В девятом часу Солнце скрывается в преисподней, а Луна выходит из преисподней, чтобы озарить своим тусклым светом ночь спящей материи. Здесь сокрыта великая тайна, связанная с апокалиптическим Числом Зверя, 666, оно же — число Сората, солнечного духа, воспламеняющего ум, духа Солнца во всем его совершенстве[6]. Шесть, число древнееврейской буквы Вав, соответствует сефире Тиферет — Красоте. Затмение, омрачившее всю землю, продолжалось до девятого часа, а девять — это число древнееврейской буквы Тет и сефиры Йесод, связанной с Луной. Самопожертвование Красоты утвердило связь между миром Формирования и Малкут-Царством. Стоит также отметить, что шесть — это числовое соответствие древнееврейского слова dob, означающего «медведь», и в этом может заключаться намек на окополярные созвездия двух Медведиц, Большой и Малой. Медведь — символ мистического солнца гипербореев и, в силу этого, покровитель царей. В свою очередь, девять — это числовое соответствие древнееврейского слова bo, которое можно означать «входящий» и «приходить», а также «спускаться». Еще более интересен тот факт, что девять — это количество клеток в магическом квадрате (камее) Сатурна, черного солнца. Здесь мы снова сталкиваемся с метафизической тайной Майорала, главы кимбанды: он — святой архангел Михаил, а Михаил — это, по существу, солнце, преобразившееся в огонь Сатурна-Дракона. В свете этого, на мой взгляд, становится понятно, почему такие знаменитые колдуньи, как Медеи и Цирцея, считались дочерьми солнечного бога и почему египетская «Книга о выходе в день» — руководство по переходу из жизни в смерть — связывается с богом солнца как владыкой Аменти[7].
Авель — солнечный брат, Каин — лунный; предание о них в действительности показывает, как эти два начала утверждают друг друга и как владыка Ночи устанавливает свои правила, совершенно не похожие на те, соблюдения которых требует Солнце. Кладбище — это не что иное, как убиенное Солнце; кожа Солнца — это покров, которым облечена земля и умершие, а его физическое проявление — Калунга (Calunga), кладбище.
Связь между Эшу Реем и святым Михаилом — это уравновешенное взаимодействие, в котором обе стороны отражаются друг в друге, как в зеркале. В эпоху раннего христианства святой архангел Миахил считался целителем, божественным врачевателем, но позднее на первый план вышли его функции воина и судии. На схожей идее основана и кимбанда — культ врачевания, состоящий из воинов. Святой Михаил — это Солнце как совершенное отражение тьмы Майорала; это ангел, который налагает ограничения и тем самым обеспечивает динамическое взаимодействие между двумя полюсами солнечной сути — белой ночью и темным днем. Это весы в руке Майорала, а его понто рискадо[8] выглядит так:
Если мы обратимся к ханаанской традиции, то увидим, что Шамаша-Солнце в ней именуют Владыкой духов мертвых. Это и есть истинный Майорал — Солнце. Еще один пример из того же ряда — обычай, по которому угаритские солярные цари поклонялись Баалу и Анат в новолуние и полнолуние. В религии Угарита солнце предстает в образе Шапаш — богини, помогающей могучему Баалу в борьбе с Мотом (Смертью). Здесь солнце не только женского пола: оно еще и проходит через состояние нигредо, чтобы затем воссиять вновь, но уже более глубоким светом — светом познания смерти. Имя ее сестры, Кесеф, означающее «серебряная луна», у древних евреев превратилось в синоним колдовства и магии — искусства под названием «кесуф» (keshup), в котором сведущи «кесуферим» (keshupherim), или «кесафим» (keshaphim), знатоки лунных чар. Этому искусству, тайнам черного солнца, херувимы некогда обучили Иофора, тестя Моисея, а тот передал его самому Моисею. Следует, однако, отметить, что поклонение Шамашу было запрещено в Танахе и каралось смертью. Итак, можно сделать вывод, что Иосифа Аримафейского вел дух Моисея, а Никодима — дух Иофора: таинство воскресения совершилось при свете обоих ликов солнца — солнца сияющего и солнца черного. В этой символике обнаруживается тайная история кимбанды и намек на то, кто такие эшу на самом деле. К числу эшу принадлежат не только духи, некогда сходившие на землю во плоти, но и духовные сущности, сотворенные в божественных сферах специально для работы на земле. Эта концепция примечательно схожа с учением о григореях-«бодрствующих» из Книги Еноха, и именно на ней основывается нигромантическая составляющая кимбанды, то есть система практик, не сводящаяся, в отличие от некромантии, к общению с духами мертвых ради прорицания.
«De Nigromancia»
С учетом всего вышесказанного обратимся к довольно загадочному тексту под названием «De Nigromancia» («О нигромантии»), авторство которого приписывается Роджеру Бэкону. Этот текст (Sloane MS 3885) датируется XVI веком и представляет нас большой интерес, так как в нем придается особое значение двум важнейшим святым кимбанды — святому Михаилу и святому Киприану.
Корнелий Агриппа утверждает, что при наличии останков умершего и свежей крови можно временно возвратить душу в мертвое тело, а тени, то есть образы, душ умерших можно вызывать при помощи испарений, жидкостей и запахов, а также песнопений, звуков и движений[9]. То, что привлекает саму душу, способно привлечь и ее тень, но для этого уже не потребуются ни физическое тело умершего, ни подношения, заключающие в себе жизненную силу. Агриппа проводит здесь различие между некиомантом/некромантом и скиомантом[10]: последний вызывает лишь тени душ, как, по преданию, делала Аэндорская волшебница. Тем не менее, и скиоманту, как подчеркивает Агриппа требуется проводить свои операции в присутствии трупов и костей умерших и/или в особых местах. Везде, где совершались жестокие убийства и казни и где было истреблено множество людей, накапливается некромантическая сила, и вызывать тени в таких местах гораздо легче. Агриппа подводит следующий итог своим рассуждениям:
Потому они [т.е. некроманты] без труда привлекают злых духов, будучи родственны им по причине преизрядного сходства; и некромант, укрепившийся с их [т.е., злых духов] помощью, способен весьма на многое в делах человеческих и земных и может разжигать противозаконную похоть, насылать сновидения, болезни, ненависть и тому подобные страсти, влагая в них также и силу тех душ, кои, объяты духом сырым и беспокойным, блуждают вокруг своих покинутых тел и способны творить все то же самое, что и злые духи.
В другом месте Агриппа рассказывает, как возвратить душу в тело, или, иными словами, как сотворить голема или живого мертвеца. Для этого, по его словам, требуется высочайшее мастерство в выборе подобающих «гармоний» (т.е. соответствий) небесного и земного и ясное понимание того, какую именно душу можно вселить в данное тело или материальный предмет. То, о чем западные источники говорят лишь загадками и обиняками, на удивление родственно и созвучно некромантическим мистериям, сохранившимся в африканских традициях и в пало майобме. Как нетрудно заметить, в западных текстах некромантия считается порочным искусством — и не только потому, что общаться с мертвыми грешно, но и потому, что некромант способен «без труда» вызывать злых духов, то есть тех, кого в кимбанде называют «киюмба» (kiumba) или просто «тени». Бесспорно, некромантия сопряжена с опасностью, и настолько серьезной, что Элифас Леви рассуждал об этом ночном искусстве так:
Я полагаю, что эти занятия разрушительны и опасны; если они войдут в привычку, то никакого душевного и телесного здоровья не хватит, чтобы их выдерживать. Пример тому — пожилая дама, о которой я уже упоминал и о которой впоследствии имел причины сокрушаться. Несмотря на ее уверения в обратном, я твердо убежден, что она пристрастилась к некромантии и гоэтии. Те, кого мы принимаем за живых, — всего лишь мертвецы; те, кого мы считаем друзьями, — на деле вампиры.
Итак, некромантия действительно страшна, и не только потому, что она на самом деле работает, но и потому, что может вызывать патологическое привыкание и одержимость. Леви старается подчеркнуть, что тени умерших — не друзья нам, а вампиры, питающиеся за наш счет. И во многом он прав, хотя и облекает свои мысли в такие слова, которые призваны не столько просветить, сколько запугать читателя. Тому, кто работает с умершими, действительно следует остерегаться нездорового привыкания и энергетического истощения — классических последствий общения с вампирами. Кроме того, я сам могу засвидетельствовать, что работа с тенями и костями может привлекать враждебных духов даже помимо воли оператора. Образно говоря, по ту сторону клубится целый рой духовной мошкары, которая только и ждет возможности слететься на пиршество костей и крови. Следовательно, прежде, чем приступать к практической работе, нужно многому научиться, а потому давайте вернемся к трактату «О нигромантии» и посмотрим, что он может сообщить нам об этом несправедливо оклеветанном искусстве.
